Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Третья (СИ) - Хренов Алексей

Как только пропеллер замер, вокруг сразу же наступила непривычная тишина. Только ветер шелестел в высокой траве, а где-то очень вдалеке громыхнул артиллерийский выстрел.

Лёха быстро вылез из прозрачной кабины и юркнул за фюзеляж, опускаясь на одно колено, осматриваясь, не сунется ли сюда кто-то ещё.

Он снял шлемофон, прислушался и попробовал разглядеть висящего в стропах парашютиста. Ветки сосны мешали разглядеть его лицо, но силуэт был явно живой — болтался, дёргался, пытаясь выкарабкаться из ловушки.

— Эй ты! — громко позвал Лёха, держа пистолет в руке. — Слушай! Я лётчик! Свой, советский!! Старший лейтенант Хренов! Угнал вот самолёт у немцев!

В ответ что-то зашуршало, и через мгновение Лёха услышал короткий, резкий хлопок. Пуля прошла с противным визгом где-то не далеко от его уха и с треском выбила щепку из крыла самолёта.

— Слушай ты, придурок малахольный! Втроем меня завалить не смоги! Уроды! Погонщики ослов, а не лётчики! — взорвался Лёха, рефлекторно пригибаясь за фюзеляжем. — Летать научитесь, а потом на «ишака» залезайте!

Он не стал сдерживаться. Злость, накопленная за всё это время, выплеснулась в шикарную, отборную тираду, в которой перемешались образы тупых ишаков, армию половых извращенцев, акробатов, наступивших на собственные детородные органы, неудачливых покорителей воздушного пространства и всякого прочего, что только могло поместиться в его арсенал ругательств.

Слова лились от души, щедро сдобренные экспрессией и накопленным раздражением. Даже ветер, казалось, притих, деревья настороженно прислушивались, а где-то в небе возмущённо каркнула ворона, явно впечатлённая его монологом.

Закончив, Лёха шумно выдохнул, ощутимо успокоившись.

— Ну что, парашютист, прыжок затянулся? — крикнул он в сторону лётчика. — Ноги до земли не достают? Даю тебе минуту, и улетаю нахрен! Тогда ещё пару часов поболтаешься, пока фашисты тебя с дерева не снимут. И осиновый кол тебе в задницу заколотят, чтобы ваши тупые истребительные мозги лучше функционировали!

Он помолчал, ожидая реакции.

Парашютист замер. Видимо, сказанное наконец дошло до него. Через пару секунд он осторожно подал голос:

— Лётчик говоришь! Советский?

— Нет, суко! Мать Тереза в одном лице с Папой Римским тебя спасть прилетели! — рявкнул Лёха.

После короткой паузы раздался нервный голос:

— Если ты свой, то кто командир эскадрильи в Сото?

Лёха мгновенно взвился:

— А я е**у что ли, кто там вами тупыми сапогами сейчас рулит! — огрызнулся он.

— Я флотский бомбер из Картахены! И в вашем сраном Сото вообще ни разу не был, мы с Алькалы летаем под Мадридом!

Снова повисла пауза. Лёха раздражённо утер лоб и постарался аккуратно высунуться из-за фюзеляжа, пытаясь разглядеть собеседника.

— Как зовут дона Пабло Паланкара?

— Паша его звали! — впервые усмехнулся Лёха, вспомнив свой первый бой вместе с Павлом на «Ньюпорах». — Старший лейтенант Рычагов! Месяца три назад его домой в СССР отозвали.

— А кто его заменил? — не унимался истребитель, продолжая болтаться в трёх метрах от земли, словно подвешенный на мясной крюк.

Лёха шумно выдохнул:

— Слушай ты, следователь по особо важным делам! Я из всей вашей Сото одного Казакова и знаю, с ним на задание и слетал. Случайно. Вот суко теперь обратно четвёртый день выбираюсь!

— Какое прозвище у Пумпура? — продолжал сомневаться парашютист.

Лёха едва не заржал, вспомнив, за что так называли латыша:

— Полковник Хулио!

В воздухе снова повисла пауза. Лёха уже почти надеялся, что допрос окончен, но нет, болтающийся летун выстрелил новым вопросом:

— А как назывался наш транспорт, на котором первые самолёты привезли?

Лёха закатил глаза, мысленно посылая собеседнику тысячу летающих аэро-членов:

— «Старый пида… большевик»!

Парашютист снова затих, но ненадолго.

— Если ты флотский, то как вы утопили линкор?

Лёха сжал зубы, пытаясь сдержаться, количество аэро-членов в стороне парашютиста явно превысило миллион. В его видении они вились стаей вокруг висящего на дереве придурка и без жалости жалили его прямо в…

— Тебе какой? Если испанский, то официально он на мине подорвался, — раздражённо крикнул Лёха, — а так, я ему торпеду в борт вогнал со своей СБшки, он дёрнулся влево и на свои же мины влетел. А моя торпеда ему точно в нос въехала!

Лёха выдохнул, надеясь, что допрашивающий наконец угомонится, но тот снова открыл рот:

— А тогда должен знать, как зовут советскую журналистку, фотокорреспондентку из Мадрида?

На этот раз Лёха окончательно сорвался:

— Наденька её зовут! И если будешь тянуть к ней свои кривые руки, засуну тебе их откуда у нормальных людей ноги растут! У рыжей ещё родинка над губой справа, и ещё одна на левой попке, но ты этого знать не можешь!— проорал он, чувствуя, что его терпение подходит к концу.

На этот раз повисла настоящая, долгая тишина, а затем голос с дерева наивно спросил:

— Правда прямо на попе?

— Сначала рот зашью и ноги выдерну! — пообещали дереву из спасательной команды…

Глава 18

Мы их в дверь, они в окно!

Начало июня 1937 года. Предгорья где то между Авилья и Мадридом.

Видимо, ответ Лёхи потряс воображение истребителя до самой глубины его авиационных внутренностей.

— Ой, извини! Ладно, подходи, только медленно!

Лёха выдохнул, сплюнул тягучую слюну, засунул «Браунинг» сзади за ремень и, ворча что-то себе под нос про тупых армейских пилотов, которым совсем мозги совсем встречным потоком воздуха выдуло, медленно двинулся к парашютисту.

Неудачливый парашютист болтался в воздухе метрах в двух-трёх от земли, как огромная неуклюжая кукла на верёвочках. Беда всех круглых парашютов в их полной неуправляемости — они несутся туда, куда подует ветер, и трудно что то с этим поделать. Даже подтянувшись на стропах с одной стороны и перекосив купол, можно добиться лишь слабого скольжения в сторону. Вот и этот доблестный истребитель, как последний лопух, угодил прямо в лапы огромного дуба на опушке леса. Не хватило ему буквально пары метров, чтобы обойти его стороной, но теперь уже поздно жалеть о манёврах.

Лёха прищурился, разглядывая добычу дерева. Перед ним висел молодой парень, судя по всему, республиканский пилот, который изо всех сил пытался выпутаться из строп. Он подтягивался, дёргался, извивался, безуспешно стараясь сбросить купол с сучьев. Но парашют только сильнее путался в ветках, словно дразня своего владельца.

Лёха криво ухмыльнулся.

— Ну что, геройский воин, вот и познакомился ты со своей жертвой! — весело крикнул он висящему парашютисту. — Сам то цел? Погоди, я сейчас залезу наверх, попробую тебя отцепить.

В ответ донеслось неразборчивое ругательство.

* * *

Лёха обошел дерево, подпрыгнул, зацепился за сук, подтянулся и полез вверх.

Изрядно помудохавшись, он, наконец, стащил лётчика с дерева. Тот, морщась от боли, подозрительно оглядывал своего спасителя, явно пытаясь сообразить, каким образом его угораздило так познакомиться и не привиделось ли ему всё это.

— Старший лейтенант Евсеев, Иван, — хмуро представился он, потирая ушибленную ногу.

— Лёха Хренов, — коротко ответил Лёха, которому было не до формальностей. — Ну что, жив? Тогда попистофали! А то боюсь комитет по торжественной встрече уже в пути. И будет нам с тобой вместо высшего пилотажа, участие в соревнованиях по пулевой стрельбе!

Однако удача оказалась с оттенком сарказма. При приземлении Евсеев умудрился сильно повредить ногу, что сделало его перемещение без посторонней помощи практически невозможным.

— Ладно, считай, повезло, — попытался утешить его Лёха, окидывая взглядом ногу истребителя. — Хорошо, что не дыркой в ж**пе на сучок насадился, а то бы все родинки на всех попах комсомолок свистели бы мимо тебя!