Господин следователь 6 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Барство, конечно, от Моховой до Большой Ордынки на извозчиках ездить, но у моих женщин платья не слишком-то приспособлены для пеших прогулок — подол, пусть и не вровень с землей, но где-то близко. А весна нынче тоже запаздывает, травка еле-еле пробивается, хотя май уже, пора и сирени распускаться[1], зато луж и грязи в Москве хватает.

Но было интересно проехаться по Красной площади, малость погрустить, что нет еще Мавзолея, памятник Минину и Пожарскому в другом месте, вместо ГУМА — не пойми что, какие-то полуразобранные деревяшки. Площадь, правда, больше напоминает стоянку гужевого транспорта, но это мелочи.Спасская и прочие кремлевские башни на месте, храм Василия Блаженного стоит, а что еще надо?

Ужинают у дядюшки рано — в шесть часов, но для нас сегодня сделали исключение — накрыли на стол в восемь, если не в половине девятого. Именно что для нас, потому что господа Винклеры уже отужинали и улеглись спать. Что ж, поедим и без них. А ведь могли бы родственники нас и голодными оставить. И плюс в этом во всем есть — не надо ничего рассказывать.

Павла Андреевича и Полину Петровну мы осуждать не станем — у них свои правила и привычки, но маменька, после того, как поужинали, изрекла:

— Надо было в ресторане поужинать. Думаю, послезавтра к Людмиле переедем.

— Поддерживаю, — согласился я.

Я про гостиницу больше не заикаюсь. Людмила — это Людмила Петровна, тоже маменькина двоюродная сестра. Была замужем за военным, чин не помню, а нынче вдова. Кажется, у нее должны быть сын и дочь. Сын в Петербурге, а дочка замужем, живет где-то в Подмосковье, в имении мужа.

Мы с маменькой дружно посмотрели на Нюшку. Уж воспитанницу-то можно было не спрашивать, маленькая еще, но…

— Куда вы, туда и я.

Мы с маменькой снова переглянулись, подавили улыбки.

— Идемте спать, — приказала маменька и я почувствовал себя маленьким. Но мне не жалко.

— Спокойной ночи, — поцеловал я маменьку, потрепал Аньке волосы на макушку, спустил ладонь пониже, к виску — надо бы дернуть за ухо и, не со зла, а профилактики ради, но в последний момент передумал — жалко.

Когда отправился к себе, услышал маменькин голос:

— Аня, будешь опять лягаться — выгоню. Пойдешь спать на коврик.

Я сделал вид, что иду, но сам прислушался. Интересно же. И мне самому, да и читателям тоже.

— Так я же сплю, Ольга Николаевна! — отозвалась Нюшка шепотом. — А откуда я во сне знаю — лягаюсь или нет? Вы вон, тоже меня локтем так двинули — словно коза копытом. И как это Александр Иванович до сих пор жив? Небось, весь в синяках ходит.

Бух!

Йес! Маменька, мои поздравления! Хоть кто-то осмеливается дать девчонке по заднице.

— Я уже барышня, меня бить нельзя, — загундосила Анька.

Бух!

— Пока нет шестнадцати лет — бить можно. И не барышня ты еще, а ребенок.

— Бить детей ремнем по попе запрещает Красный крест…

— Это еще откуда? Я сейчас тебя веником, безо всяких крестов — так наподдам… — пообещала маменька.

— Да ну, Ольга Николаевна, хватит уж бить-то меня, у меня попа-то не казенная…

— Ох, горе ты мое. А что за красный крест такой? Откуда нахваталась?

Звуки голосов уже еле-еле слышны, но вроде, маменька начала жалеть воспитанницу.

М-да… Пошел я, пошел. И очень быстро. Маменька с бывшей кухаркой спелись, сейчас помирятся.

А в кабинете дядюшки меня поджидала почта. В Москве ее отчего-то разносят вечером, хотя положено бы с утра. Или Винклеры не пользуются услугами почтальонов, а посылают прислугу на почту?

Так, сегодня аж три конверта. Самый красивый, подписанный самым красивым почерком — от Леночки. Его вскрыл бы сразу, но оставлю на сладкое. Имеется конверт от господина Абрютина. Странно. Но Василий у меня нынче в штрафниках. Прощу, разумеется, но письмо прочитаю попозже.

А это откуда и от кого? Почерк корявый, улица Фурштатская, куда отправляется моя почта, чтобы потом ее переслали в Москву, прописана как Фурдшытатская. Обратный адрес — село Неласское Череповского уезда. Вишь, бывший помощник прокурора меня когда-то стыдил, а кое-кто делает ошибки даже в названиях. И я даже знаю, что это мой сельский коллега, который увел у меня квартирную хозяйку, а заодно и любовницу. Его послание и открою первым.

На столе у Павла Андреевича имеется специальный нож, поэтому я аккуратно взрезал конверт. Ишь, а он не только с письмом, но и с четырьмя красненькими десятками. Значит, сорок рублей. Деньги лишними не бывают. Будем считать, что это компенсация за будущую службу в Московском окружном суде.

Петр Генрихович просил прощения, что только сейчас сподобился вернуть мне еще часть своего долга — мол, только-только рассчитался с кредиторами, у которых опять одалживался на школу, памятуя, что господин Чернавский любезно не устанавливал ему сроков возвращения денег. Пишет — что за ним еще остается двести рублей.

Нет, господин Чернавский, разумеется, с ножом к горлу не пристанет — мол, отдавай свой долг, но он не забыл, что в долг дадено триста рублей, из которых возвращено пятьдесят. Триста минус девяносто — получается двести десять, а не двести. Или у Литтенбранта какая-то другая математика? Десять рублей — не велики деньги, но все равно. А может, Петр Генрихович решил вычесть из своего долга мое проживание в доме Натальи в мае? Но мы уговаривались, что я плачу лишь по апрель. Не знаю, даже гадать не стану.

Еще Петр Генрихович пишет, что с продажей дома в Череповце появились сложности. Купец из Тихвина, обещавший заплатить триста рублей, передумал переезжать. А они очень рассчитывали на эти деньги.

Еще господин Литтенбрант сообщил, что собирается держать испытания на очередной чин, готов, ради любимой жены стать и губернским секретарем.

Похвально, что в нашем «аглицком джентльмене» проснулись амбиции. Или Наталья его подвигла? Несолидно бывшей коллежской асессорше быть теперь коллежской регистраторшей. Ну и пусть, все правильно. Дядьке в сорок с лишним быть на нижней ступени Табеля о рангах — несолидно. И жалованье станет на десять рублей больше.

На дом они покупателей не могут найти. А не намек ли это на то, что его супруга желает продлить аренду своего дома? Тоже пока ничего не могу сказать. В принципе, если я вернусь из Москвы не так, как рассчитывал, а пораньше, то мне где-то придется жить. Да и позже бы вернулся — все равно бы искать квартиру. А к дому Натальи я же привык. Пожалуй, отпишу Литтенбранту, чтобы Наталья Никифоровна, если у нее не появится покупатель, оставила дом за мной. А деньги — предположим, месяца за три или четыре, я вышлю. Но ответное письмо напишу завтра, все равно весь день свободный.

Следующее письмо от господина исправника, надворного советника Абрютина.

'Дорогой Иван Александрович!

Во-первых, здравствуй. Огромный тебе привет от моей супруги. Верочка иной раз так беспокоится о тебе, что я начинаю немного ревновать! Просили также передавать привет и все мои подчиненные, включая твоего любимца Фрола, а также господина Ухтомского. Антон Евлампиевич очень просил, чтобы ты надрал задницу своей прислуге. Мол, Нюшка до сих пор не написала отцу ни строчки, Игнат печалится.

Про задницу не могу тебе подсказать, но девке накажи, чтобы написала отцу. Или пусть хотя бы напишет записочку, а ты уж вложи в свой конверт, а я передам приставу для Игната.

А во-вторых — хочу сообщить, что без тебя в нашем городе действительно скучновато, хотя, не стану скрывать — живется в отсутствии судебного следователя г-на Чернавского гораздо спокойнее. Федышинский ходит, словно пава и интересуется — нельзя ли каким-то образом продлить время экзаменов для нашего студента? Понимает, что это не в наших силах, но отчего бы не помечтать? Еще он вдруг вспомнил, что в Имп. Московск. Универ. у него преподает какой-то приятель, с которым он вместе учился.

Из происшествий только парочка краж, годных для рассмотрения в Мировой суде, да обнаружение около Воскресенского собора во время копки траншеи парочки скелетов. Настоятель, как и положено в этом случае, вызвал городового, тот сообщил приставу, а потом мне. Решили, что пока Чернавский в отъезде, сходим с г-м доктором и посмотрим — что за скелеты? По мнению Михаила Терентьевича, останкам этим лет сто, а то и поболе.