Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Третья (СИ) - Хренов Алексей

— Руссиш Швайн! Шайзекерл! — злобно прорычал он.

Руки у техника оказались сильными — жилистые, с широкими ладонями, покрытыми мазутом и ссадинами, — и, хоть их движения были ограничены ремнём, они сумели дотянуться.

— Ах ты ж падла…! — прохрипел Лёха, но немец только сильнее сжал пальцы.

Лёха, совершенно не ожидавший такой прыти, выпучил глаза, судорожно ловя воздух ртом. Ошарашенный происходящим, он непроизвольно дёрнул головой назад, пытаясь стряхнуть клешни со своей шеи, и инстинктивно потянул ручку управления на себя и вправо. «Шторьх» резко встал на дыбы, затем лёг на правое крыло, едва не перевернувшись. Толстые пальцы немца соскользнули с горла Лёхи, оставив на коже кровавые царапины.

От резкого манёвра машина заходила ходуном, вильнула, и дверь самолёта со скрипом и грохотом распахнулась.

— А-а-а-а! Найн! — завопил немец, дико замахав руками, пытаясь хоть за что то схватиться, но силы гравитации уже поймали его в свои объятия.

Лёха только успел повернуть голову. Немецкий механик, дико крича, отправился в свободный полёт прямо к гладкой поверхности озера.

На миг он воспарил в воздухе, махая руками и ногами, словно герой циркового номера, а затем с громким всплеском ушёл в воду.

Лёха, с трудом выровняв самолёт, закладывая плавный вираж, машинально глянул вниз. Внизу, среди зеркальной глади озера, он заметил барахтающуюся фигуру, которая всеми силами пыталась остаться на плаву.

— Приятно освежиться, — хрипло произнёс Лёха, потирая болящее горло, где уже начали проступать красные полосы. — Фрикаделен проклятый!… Козёл фашистский!

Он потер шею ещё раз, посмотрел на компас, сплюнул вниз, подправил курс и направил самолёт куда-то в сторону Мадрида.

Начало июня 1937 года. Советское представительство, отель «Палас», центр Мадрида.

Сидя в Мадриде перед местным представителем НКВД, Лёха в который раз устало пересказывал свои приключения. Он даже не пытался выгородить как то себя, как то приукрасить или что то скрыть. Он не волновался, что и кому успел рассказать, просто переживал всю историю ещё один раз и говорил, чистую, незамутнённую правду.

Человек, сидящий напротив, явно собирался выжать из него всю доступную информацию, до последней капли.

Опытнейший зубр разведки, Наум Маркович, был с Лёхой просто родной матерью — внимательный, участливый, но с таким взглядом, что казалось, будто он прямо сейчас просматривает весь рассказ в своём воображении в замедленной перемотке. Он слегка покачивался в кресле, раскуривая свою неизменную сигару, и улыбался своей почти крокодильей улыбкой.

— Сколько вы говорите, самолётов сбили? — задушевно спросил он, выпуская клуб сизого дыма.

— Ну, не то чтобы сбил… так… слегка помог грохнуться, — пробормотал Лёха, устало потирая лицо. Он отвечал на полном автопилоте, сил уже не было даже на сарказм.

Наум Маркович понимающе кивнул, глядя на Лёху поверх очков.

— То есть вам можно две звезды на фюзеляж рисовать? — шутливо поддел оперативник нашего героя, сощурив левый глаз и внимательно глядя на Лёху.

Лёха вздохнул, снова потёр уставшее лицо и грустно усмехнулся:

— Нет, ну что вы! Звезду только одну, и то — это не я. «Ишаки» сами себя поимели… В смысле И-шестнадцатые, сами виноваты. Ведущему его ведомый или мотор прострелил, или взад, то есть под хвост «ишаку» ведущего пропеллером въехал… Их летать надо учить нормально. И лучше не тройками, а сразу парами. А остальные у меня только кресты…

Наум Маркович приподнял бровь, удивленно расширил глаза и качнул головой, с трудом сдерживая улыбку.

— А крестов-то сколько в итоге?

— А крестов два, правильно, в этот раз всего два, — кивнул Лёха, делая глоток воды и понуро оглядывая кабинет. — Ну, если ещё посчитать тех, что я на бомбере сбил, то всего пять, наверное. Но три из них — в группе, их как то выделить надо, наверное. Один с Кузьмичом, один с Алибабаевичем и один с Кузнецовым. Это они стреляли, я только самолёт пилотировал, — уточнил он с неожиданной честностью.

Оперативник на мгновение даже перестал жевать кончик своей сигары.

— То есть вы, товарищ Алексей Хренов, скромный человек? Рисовать не хотите?

Лёха пожал плечами.

— Да можно и нарисовать, наверное, но как-то не патриотично получается, кресты на республиканских самолётах малевать, — задумчиво добавил он, вновь ввергая разведчика в лёгкий ступор.

Белкин застыл, рассматривая Лёху, словно перед ним сидело нечто, нарушающее все возможные законы логики и здравого смысла, не сразу сообразив, что ему только что сказали.

Он медленно потянулся к коробке с сигарами.

— Хотите? — протянул он коробку своему визави.

Лёха отрицательно помотал головой.

Наум Маркович извлёк ещё одну сигару, неторопливо раскурил её и только после этого, внимательно вглядываясь в лицо собеседника, переспросил:

— С Кузнецовым? С Николаем Герасимовичем? Главным военно-морским советником? — он даже чуть подался вперёд, глядя на Лёху с неожиданным интересом.

— Ага, он у меня стрелком летал, — будничным тоном подтвердил Лёха, как ни в чём не бывало.

Белкин поднял брови и на мгновение остался недвижим, будто переваривая услышанное. А потом откинулся на спинку стула, выпустил тонкую струйку дыма и с лёгким смешком произнёс:

— Ну, Алексей Максимович, вы человек талантливый. Одного из лучших военных советников — и стрелком. Такого в отчёте не сразу опишешь…

Лёха лишь пожал плечами, совершенно невозмутимо:

— А что, нормальный стрелок вышел. Попал ведь в «Юнкерс» первой очередью! — впервые улыбнулся наш товарищ, — Не то что Смушкевич! Тот вообще никуда не попал, хотя всё ленту извёл!

Белкин машинально снова пыхнул сигарой, покачал головой.

— Попал, значит… Смушкевич, Кузнецов! — повторил он, будто проверяя, как эти слова звучат на языке. — Да, не зря Саша Орлов так хотел с вами пообщаться, жаль он в Барселоне застрял намертво.

Затем Наум Маркович стёр напряжённую складку со лба и добавил, уже явно пытаясь сделать разговор официальным:

— Ладно, Алексей, вот вам бланк. Напишите это всё, как положено — про воздушный бой, про таран, про угон немецкого самолёта… Можно своими словами.

— Это как ещё «положено»? — подозрительно прищурился Лёха.

— Ну давайте без… этих художественных вольностей, — хмыкнул Белкин, протягивая бумагу. — Без этих ваших «кос» и «топоров».

Лёха уставился на него, явно не понимая, при чём тут вообще топоры.

— Каких ещё топоров? — искренне удивился он. — Я только косой размахивал!

Белкин дернулся, едва не выронив сигару, сделал судорожный вдох и крепко сжал губы, явно стараясь сохранить хоть какую-то серьёзность. Его плечи едва заметно подрагивали, но он мужественно удерживал выражение сосредоточенности на лице, прикрывая рот рукой.

— Это я к слову… — сказал он, улыбаясь. — Хотя, кто вас, таких лётчиков, знает…

Лёха вздохнул, взял бланк, крутанул в пальцах карандаш и задумался.

— А ничего, если я напишу вместо «угнал» — напишу «экспроприировал для нужд республики»? — ушлый попаданец постарался придать своей физиономии самый одухотворённый вид.

Начало июня 1937 года. Небо в районе Мадрида.

Уже на подлёте к линии фронта Лёха решил, что пора немного сориентироваться, и пустил свой самолётик в набор высоты, подняв его на полтора километра. Он вглядывался в горизонт, пытаясь отыскать знакомые ориентиры — где-то впереди должна была быть линия фронта, а за ней — свои. Но когда взгляд случайно скользнул вниз, он осознал, что всё ещё летит в немецком мундире, да ещё и в мышино-серой пилотке.

— Хренов! Ты прямо нарываешься на удаление явно жмущих тебе челюсть зубов! — произнёс Лёха вслух, осознавая всю глубину грядущих неприятностей. — тут до керамических имплантов ещё дожить надо!

Если так сесть у республиканцев, в лучшем случае расстреляют на месте как диверсанта, а в худшем… про худые концы Лёхино сознание отказалось фантазировать… Вот уж точно разбираться, что помятый лётчик на фашистском самолёте, да ещё и в ненавистной немецкой лётной форме, на самом деле свой никто не будет.