Господин Тарановский (СИ) - Шимохин Дмитрий
— Я — Найдан, — произнес он. Его голос был низким, рокочущим, как камни в горной реке. Хан, неслышно возникший в углу палатки, тут же начал переводить. — Дзасак-нойон улясутайского хошуна. Потомок золотого рода Борджигинов.
Он сделал паузу, и в этой паузе повисло напряжение, от которого, казалось, мог лопнуть брезент палатки.
— Мне сказали, что ты — тот, кого указали духи неба. Белый Нойон, пришедший с огнем, чтобы вернуть нам честь.
Он шагнул к столу, положил на него тяжелые, сбитые кулаки и наклонился ко мне.
— Докажи.
Глава 11
Глава 11
Слова упали в тишину походного шатра, как камни при горном обвале. От такой прямоты и наглости я аж немного опешил. От претендента на роль «отца монгольской нации» я ожидал чего угодно: торга, осторожных расспросов, проверки слухов, но никак не этого — прямого, почти оскорбительного вызова.
Я вопросительно посмотрел на Изю. Он, стоя в самом темном углу, едва заметно шевельнулся и прошептал по-русски так тихо, что услышать мог только я:
— Курила, это не оскорбление. Он тебя проверяет. Его люди говорят: «Слухи — это хорошо, пророчества — прекрасно. Но мы рискуем своими головами и жизнями своих детей. Пусть покажут нам реальное дело, и мы будем воевать».
Еще раз я смерил взглядом моего гостя, с тяжелым ожиданием смотревшего на меня. Что же, мужика можно понять: в случае неудачи его, как и всех нас, впрочем, ждет мучительная казнь, а его племя — истребление. Ну и, кроме того, он пытался сразу «поставить» себя, показать что он — не подчиненный, пришедший на зов пророчества. Этот Найдан-ван — игрок, равный мне, пришедший оценить карты партнера перед тем, как ставить на кон свою жизнь. И это вызывало уважение.
Сбросив с себя мистический флер «Белого Нойона», я стал тем, кем был всегда — авантюристом, заключающим рискованную сделку.
— Доказать? — я усмехнулся и подошел к столу, на котором лежала карта. — Хорошо. В степи доказывают делом. Укажи мне ближайший цинский гарнизон, самую гнилую занозу в теле этой земли. И мы вырвем ее вместе. С корнем.
Найдан-ван, выслушав перевод, подошел к карте. Уголок его губ тронула презрительная усмешка. Он явно ожидал от меня большего. Его загрубевший палец властно опустился на главную точку всего региона.
— Мелкие занозы — для мелких вождей, — его голос прозвучал жестко. — Если ты тот, о ком говорят ламы, твой небесный огонь должен сжечь осиное гнездо. Сожги Улясутай!
Изя в уголке тихонько ойкнул. Приподняв бровь, я посмотрел на Найдан-вана. Ничего себе — «возьми Улясутай!» Это не безвестный пограничный пост, не мелкая крепостца, а крупный административный и военный центр цинской власти — возможно, самый сильный во всей Внешней Монголии. Монгол предлагал не просто набег — похоже он предлагал обезглавить врага одним ударом. Это была невероятная дерзость, и… И явная попытка использовать мой отряд как таран, чтобы расчистить себе дорогу к власти.
Что ж, два хищника могут либо драться, либо охотиться вместе.
— Взять Улясутай — и вся степь падет к твоим ногам, нойон, — холодно ответил я. — Это слишком жирный кусок для одного лишь моего отряда. Пророчество, как я слышал, говорит о союзе Белого Нойона и потомка Чингисхана не так ли? Если ты претендуешь на роль избранного наследника Тэмуджина, ты должен доказать не только мою, но и свою воинскую удачу. Твои воины пойдут на штурм первыми.
Наступила тяжелая тишина. Найдан-ван сверлил меня своим тяжелым взглядом. Я видел, как в его голове идет отчаянный расчет. Рискнуть лучшими воинами в лобовой атаке или упустить единственный шанс, который, возможно, дала ему судьба. Вопрос о каких-то доказательствах с моей стороны уже не стоял: если найдан Ван сейчас согласится, ему придется идти до конца.
Он смотрел в мои глаза, ища слабость, но видел лишь такую же холодную, непреклонную решимость.
И он сделал свой выбор.
— Мои воины готовы умереть за свободу. Они пойдут за мной, — сказал он. — Готовь своих огненных драконов, Белый Нойон. Мы идем на Улясутай.
— Прежде чем двинуть все войско, мы должны увидеть врага своими глазами, — ответил я ему. — Завтра на рассвете мы идем на разведку. Я, несколько моих офицеров и ты. Ты должен быть там, чтобы оценить все на месте.
Он протянул мне свою широкую, мозолистую руку. Я крепко пожал ее. Хватка была как у медведя. Это рукопожатие, здесь, в тусклом свете керосиновой лампы, вдали от всего мира, было началом монгольской войны.
Когда Найдан-ван и его молчаливые телохранители растворились в ночной тьме, я еще несколько минут стоял над картой. Союз был заключен, цель — определена. Теперь начиналась моя работа — превратить дерзкую авантюру в спланированную военную операцию.
Первым делом я вызвал к себе полковника Гурко. Он явился немедленно, застегнутый на все пуговицы, будто ожидал вызова.
— Иосиф Владимирович, — начал я, отрываясь от карты. — Через несколько часов я уезжаю на рекогносцировку к Улясутаю. Меня не будет сутки, может, двое. Все командование лагерем на вас.
Он молча кивнул, принимая приказ.
— И вот что главное, — я ткнул пальцем в угол палатки, где лежали чертежи ракетного станка. — За это время мастерские должны работать без остановки. Мне нужно еще как минимум пять, а лучше шесть таких же пусковых станков. Простых, хоть из необструганных бревен, но надежных. Подключайте всех плотников. И немедленно начинайте готовить весь обоз к долгому походу. Через три дня, как только мы вернемся, вся армия выступает.
Глаза полковника загорелись. Неопределенность кончилась, началась настоящая военная работа.
— Будет исполнено, ваше благородие, — четко ответил он.
Наутро, взяв заводных коней, я, Скобелев, три казака, и десяток монголов с Найдан-ваном во главе выехали на разведку. Хан сопровождал нас в качестве переводчика.
Степь расцвела. Всего две неделя отделила этот день от того, когда мы впервые пересекли границу. Но за это время степь разительно преобразилась, буквально проснувшись от зимней спячки. Унылый бурый цвет прошлогодней травы сменился нежной, робкой, но уже повсеместной зеленью. Словно невидимый художник плеснул на холст акварелью. А поверх этой зелени по всем склонам холмов были разбросаны миллионы диких тюльпанов — алые, желтые, багровые, они горели в лучах восходящего солнца, как бесчисленные драгоценные камни.
Высоко в прозрачном, холодном небе, едва различимыми точками, медленно кружили грифы, вечные стражи степи, высматривающие свою добычу. Их спокойное, неспешное парение было постоянным напоминанием о том, что в этой красоте жизнь и смерть всегда ходят рядом.
Слева от нас по ходу движения, потревоженная стуком копыт, внезапно сорвалась с места и легкими, пружинистыми прыжками унеслась прочь стайка джейранов. А на самом горизонте, куда ни кинь взгляд, текли живые, зыбкие реки — огромные, многотысячные стада сайгаков двигались к новым пастбищам.
Я смотрел на это буйство жизни с каким-то странным, отстраненным чувством. Разум отмечал красоту, но сердце оставалось холодным. Для меня вся эта проснувшаяся степь была лишь операционным пространством, полем для будущей битвы, которое предстояло пересечь. А для Найдан-вана, ехавшего рядом, это была его земля, вернувшаяся к жизни. Он ехал молча, но в его спокойном, чуть прищуренном взгляде я читал глубокое, собственническое удовлетворение. Это была та самая цветущая степь, за право владеть которой он собирался пролить кровь.
Гребень холма открылся внезапно, будто невидимый страж распахнул ворота, и перед нами, затаившими дыхание, развернулся далекий Улясутай. Крепость, сотни лет вросшая в эту землю, сама была частью пейзажа — живой, дышащей, хранящей свои тайны. Она не стояла на вершине, громоздко возвышаясь над степью, нет, — она изгибалась, сливаясь с рельефом, подобно спящему дракону, укрытому в уютном провале между холмами.
Скобелев, наш главный по части разведки, проехавший не одну сотню верст в этой степи, казалось, тоже был удивлен. Я поднял к глазам бинокль, пытаясь постичь ее масштабы. Высокая, с изломами, стена, сложенная из грубых каменных глыб у основания, выше — из чередующихся слоев сырцового кирпича, глины и светлого известняка, то взмывала вверх, почти исчезая в каменных уступах, то заполняла собой расселины между скалами, будто единое целое. Похоже, мастера, оставившие здесь свой след, работали не со стройматериалами, а с самой сутью горы. Намного лучше, чем унылые, наспех возведенные стены китайских крепостей, возводимые на малых пространствах, гордые своей самодостаточностью. Здесь же было уважение к рельефу, к каждому изгибу.
