Дмитрий Дюков - «Рядом с троном – рядом со смертью»
Далее казначей Угличского княжества подбил наш грустный баланс. Доход ожидался с нашего уезда около пятисот рублей, с Углича чуть больше двухсот, со слободок рыбацких около ста, почти двести должно было прийти от различных разбросанных по всему замосковскому краю вотчин, да с Устюжны с её округой ожидал он не менее трёхсот. То есть за вычетом уже существующих расходов на двор, на жалованье стрельцам да выплат дьяку Алябьеву оставалось около девятисот рублей. Из этих денег требовалось отсылать вспомоществование родным, делать подарки нужным людям на Москве да жаловать уездное дворянское ополчение. Принимая во внимание то, что стрелецкий командир Пузиков пытался развернуть свой отряд в полный приказ, княжеству грозило банкротство, если не на следующий год, то через один точно. Конечно, имелось ещё изрядное количество натуральных податей хлебом, рыбой, мясом, а также льном да меховыми шкурками, но их размер пока денежной оценке не поддавался.
Терзаемый мыслью, как бы увеличить бюджет своего автономного княжества в составе Московского государства, я распорядился сопроводить меня к самому прибыльному предприятию города – княжескому кабаку.
– Не надобно тебе, княже Дмитрий, к кружалу и близко приближаться, – заартачился Тучков. – Содом и Гоморра тама, худое место для пропащих людишек.
Непонятно, откуда у моего дядьки была такая неприязнь к обычной корчме, но упирался он долго.
Но всё же спустя четверть часа махнул рукой и, собрав внушительный эскорт в пять человек, двинулся со мной к этой точке местного досуга. Располагался питейный двор недалеко от кремля на задворках торговых рядов. Уже при подъезде к кабаку я стал подозревать неладное: на узкой улице средь бела дня лежали два тела, то ли мёртвых, то ли мертвецки пьяных. Выглядело кружало старой покосившейся избой, за которой располагался двор с хозяйственными пристройками, где, собственно, и осуществлялось винокурение. Мы остановились в пяти шагах от покосившихся дверей питейного заведения, и уже здесь в нос шибанул тяжёлый запах.
– Не ходи туда, Богом прошу, – взмолился Ждан.
Мне, собственно, уже самому не хотелось, но уточнить детали стоило.
– Что ж так несёт?
– Вони тут преизлихо злые, – согласился казначей. – Перегар-то, дым, да от горшков, куда питухи испражняются, никак не ладаном курит.
– Это-то еще зачем? Горшки эти вонючие? Для птиц каких-то?
– Зело в ямчужном деле нечистоты пьяниц полезны, тако с этих окаянных питухов вдвое выгоды выходит.
Странное тут прижилось прозвание для сильно пьющих людей, вызывало оно ассоциации с уже казавшимся дико далёким прошлым.
– Что ж так неприглядно-то вокруг, убожество какое, – подивился я разрухе наиприбыльнейшего места.
– Для чего лепше-то устраивать? Всё одно испакостят всё, да и запалят рано или поздно с пьяного дела, – пожал плечами Тучков.
Изнутри кабака раздавались дикие неразборчивые крики.
– Чего орут? – поинтересовался не привыкший к такому поведению княжич.
– Упились все, али в зернь кто проигрался, али мерещится кому, – отмахнулся от проблем пьяниц Ждан.
– Кушанья где готовят, подают там что из еды? – хотелось мне знать ассортимент предлагаемых блюд.
– Никогда съестное по кружалам не подавали, ещё батюшка твой, великий государь Иоанн Васильевич воспретил, тако же и рядом торговать харчем заповедано. Заведено так для того, чтоб питухи быстрее упивались да поболее серебра оставляли. Да вытаскивать пьянчуг нельзя, должны пить хлебное вино, покуда начисто не пропьются. Следят за этим кружальные целовальники накрепко, урона прибылям не допускают, – сообщил мне правила местного питейного заведения мой дядька.
– Вот же клоака. Из жадности кабатчики, что ль, так стараются? – поинтересовался я ролью администрации алкогольного притона в этом безобразии.
– Им с того какая корысть? Безоплатно велено служить, силком их из посадских выбирают. Заворовывают, правда, бывало, но яз за сим слежу. Ежели кто от прошлых годов питейный недобор учинит, то с него самого через правёж недоимку взыщут. Не терзайся, княжич, убытков не выйдет, – пытался успокоить меня верный Тучков.
– Не нравится мне этакое дело. Грешно такое серебро наживать, – внезапно мне вспомнилось о душе.
– Верно молвишь, – обрадовался Ждан. – Давно толковал, надо на откуп кружало отдать. Пусть иные грех на душу берут, нам твёрдое число денег кладут, а сами выгадывают, скоко могут, корыстолюбцы.
– Нет, надо совсем прекратить, – ханжой и трезвенником я себя не считал, но и этот притон терпеть не собирался.
– Хм, а казна? – задал риторический вопрос казначей. – Пьянчуги всё одно, где бы то ни было, а пропьются, а нам потеря немалая.
Вопрос денег стоял остро, и на совете с Бакшеевым и Тучковым решили совершить постепенный объезд удела для поиска новых источников доходов.
Глава 24
В поход собралось, вместе с княжичем, четырнадцать человек. Ждан настаивал на большем эскорте, Афанасий считал, что многочисленный отряд вызовет разорение округи, через которую придется ехать.
– Корма на столько воев токмо в большом селе взять можно, а таковые почитай все монастырские, туда самовольный въезд не дозволяется, – размышлял вслух рязанец. – Мы, конечно, припасы-то стребуем, но ведь изветы старцы на Москву отошлют, отписывайся опосля.
– Удельная казна должна оплачивать продовольствие и фураж, – я не видел никакого прибытка в экономии копеек на и так весьма небогатых крестьянах.
– Что ж, попробуем оплатно брать, как уставами велено, – согласился Бакшеев. – Как бы чёрный люд во вкус не вошёл, воев-то на харчах обдирать.
– Разве дворянам платить за товар уже стало не надобно? – взгляды нашего окладчика на отношение к сельскому населению мне не нравились.
– Обычаем, конечно, оплата потребна, токмо постой воям свободный должон быть. Но ежели каждый служилый, что на рать идёт аль по делу государеву, за всё серебро отдавать станет, то через пяток лет и некому будет сии дела справлять, – отступать от своего мнения Афанасий не собирался.
– Крестьянам тоже разорения не надо творить, – тут мне отступаться не следовало.
– Мы ж совесть имеем, – обиделся рязанский ветеран. – Это злые люди у пахаря всё до последнего зерна выметут, скотину на похлёбку сведут, да ещё и половину избы иссекут на дрова. Яз никогда лишка не брал, да и остатнего тож, а бывало, ежели добыча хороша, то и одаривал за приют.
– Ты придёшь – заберёшь, другой за тобой покормится, и нет у крестьянина хозяйства, – спорить я решил до последнего.
– Ранее, когда до Москвы ходили, ты, княже Дмитрий, откуда кура в ухе, не спрашивал, – покачал головой Бакшеев. – Исстари так повелось, вои землю боронят, пахари её орют, каждому своё тягло.
– При таком снабжении полков припасами у дороги земледельцу трудно прожить, – удалось мне подыскать новый аргумент.
– Так особо и не селятся. Иль ты в пути до стольного града по сторонам не смотрел? Обыкновенных деревенек мало, всё более сельца изрядные, и те за монастырём аль думным чином живут, для береженья от разора. Чёрный люд от торных дорог бежит. Аль никогда поговорок не слыхивал, мол, жить на тору – каждый день на бою, – на всё у Афанасия находились отговорки.
– Непросто тут новые дороги построить будет, – от такого взгляда на пути сообщения меня хватила оторопь.
– Удумал выстроить, что ль? – понимающе усмехнулся мой эксперт по военному делу. – Дело сие тяжкое, один строит – двое караулят, да и чёрные людишки озлобятся. Опять же присказка есть таковая, что дороженьки не тори – худой славы не клади.
Этими прибаутками изрядно притормозились мои фантазии на тему постройки шоссе по типу древнеримских виа, которые я раньше видел на экскурсиях в иномирном прошлом.
Перед самым выездом Габсамит упросил командующего маленьким отрядом Бакшеева взять в поездку его сводного брата с кунаком.
– Надо бы дать мурзёнку весть до дому послать, – вспомнил об очередной проблеме старый воин. – Уже месяц требует того. Да к тому же выкуп лишним не будет, при наших-то растратах.
– Рано, подождём, – объяснять, что из пленных я намеревался вызнать поболее информации об окружавшем меня мире, не хотелось. – Пусть поживут ещё в Угличе под охраной, тут они хоть бед не натворят.
– Пущай, коли так, – нашёл в таком решении резон командир нашей ревизионной экспедиции.
Осмотр сельских поселений, лежащих более чем в пяти верстах от города, на правобережье Волги, оставил двойственные впечатления. Избы были маленькие, приземистые, топящиеся по-чёрному, с хлевом прямо за стеной жилого помещения. Однако скота водилось немало, лошадей и коров до пятисеми голов на двор, мелкой же скотины – овец, коз и свиней иногда и более двадцати. Правда, выглядела эта живность странно мелкой, казалось, её специально недокармливают. Крестьяне забитыми тоже не выглядели, на удивление ждущего беспросветной нищеты перерожденца. В лаптях ходили дети и женщины, на взрослых мужчинах они встречались редко, большинство были обуты в поршни – намотанную вокруг ноги и обвязанную ремнём кожу. Верхнюю одежду носили сшитую не только из серого домотканого холста, но и выбеленную и даже крашенную в разные цвета.
