Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

— Лидия Николаевна, я не поняла, что это был за шнурок. Не вспомнила это слова.

Классная руководительница ободряюще улыбнулась.

— Ничего страшного, Надя. Sockenhalter. Подвязка для носков. Честно признаться, я сама впервые увидела это немецкое слово только в этом Васином сочинении. Man lernt, solange man lebt. Дословно это фраза переводится: ты учишься, пока живёшь. Это немецкий аналог нашей поговорки «век живи, век учись».

Учительница тряхнула головой, сказала:

— Пожалуйста, Надя, продолжай.

— Потом… Вася написал, что у него испортился голос. Пиняев очень из-за этого переживал. Даже дрался из-за этого в школе. В этой… в московской. Но потом он занялся спортом… каким-то. У него появилось больше времени на учёбу. Его родители скоро уедут работать в ГДР. А Вася приехал к нам, в Кировозаводск, к родственникам. Здесь он окончит десятый класс.

Надя Степанова замолчала, взглянула на учительницу.

Лидия Николаевна кивнула и сказала:

— Молодец, Надя. Продолжай.

— Василий написал, что после окончания школы он приложит все силы для того, чтобы наша страна развивалась и процветала. Он не написал, кем хочет работать. Только сказал, что будет трудиться во благо нашей Родины. Это одно из его желаний. Ещё он хочет, чтобы всегда был мир во всём мире. Лидия Николаевна, третье его желание я не поняла. Там что-то про яблони…

— Ich möchte, dass Apfelbäume in der sowjetischen Kolonie auf dem Mars blühen, — по памяти повторила моё третье желание Лидия Николаевна. — Это значит: я хочу, чтобы в советской колонии на Марсе цвели яблони.

Я заметил, что на лицах моих одноклассников появились улыбки.

— Клёвое желание, — сказал Черепанов. — Я тоже этого хочу. Чтобы яблони зацвели… на Марсе. На нашем, на советском Марсе!

Сразу же после звонка, известившего об окончании урока немецкого языка, Черепанов сказал:

— Вася, я думал: ты напишешь в сочинении, что хочешь снова петь на сцене.

— Так у него же голос пропал, — произнесла повернувшаяся лицом к нашей парте комсорг класса Надя-большая.

— Это у кого пропал голос? — спросила Иришка Лукина.

— У Пиняева, — поддержала свою подругу Надя-маленькая. — Он сам об этом в сочинении написал.

— Это ты неправильно его сочинение перевела! — заявила моя двоюродная сестра. — Вася же сказал: ему врачи запретили петь! До шестнадцати лет.

— А ему уже шестнадцать, — сказал Череп. — Он позавчера в актовом зале песню про космонавтов пел. Я слышал! Он клёво спел! Точно вам говорю. И песня была здоровская. Смешная. Я раньше такую не слышал.

— Вася у меня дома позавчера настоящий концерт устроил! — сообщила Иришка. — Голос у него замечательный! Другой, конечно. Не такой, какой был у него в детстве. Но ничуть не хуже. Даже лучше стал!

Я заметил, как улыбнулась явно прислушивавшаяся к нашему разговору классная руководительница. Она задержалась за столом. Листала классный журнал.

— Вася, спой нам что-нибудь, — попросила Надя-большая.

В широко открытых глазах Нади-маленькой я прочёл эту же просьбу. Ученики десятого «Б» класса неторопливо складывали в портфели учебные принадлежности, посматривали в мою сторону (будто тоже дожидались моего ответа).

— Девки, вы с ума сошли⁈ — сказал Черепанов. — Он что, прямо сейчас вам будет петь? Без музыки?

Надя большая вздохнула, заявила:

— Я бы и без музыки послушала.

Нади (большая и маленькая) переглянулись друг с другом.

Черепанов и Иришка посмотрели мне в лицо — будто считывали по его выражению мою реакцию на слова комсорга.

— Ребята, у вас скоро начнётся урок истории! — громко напомнила школьникам Лидия Николаевна. — Поторопитесь.

— Вася, а если после уроков? — сказала Надя-маленькая. — В актовом зале? Там пианино есть. Черепанов и Лукина уже слышали, как ты пел. Это не честно. Мы ведь тоже хотим! Пожалуйста!

Я пожал плечами и ответил:

— Ладно, спою. В актовом зале. После уроков.

После уроков десятый «Б» класс в полном составе отправился в актовый зал. Впереди всей этой группы шагали я, Ириша Лукина и Лёша Черепанов. В вестибюле школы нас встретила классная руководительница. Лидия Николаевна окинула взглядом наш коллектив — будто пересчитала нас по головам.

Спросила:

— Василий, не возражаешь, если я тоже послушаю твоё выступление?

— Пожалуйста, Лидия Николаевна, — ответил я. — Если хотите.

Классная руководительница качнула головой.

— Хочу, — сказала она.

Лёша Черепанов первым вошёл в актовый зал. Я увидел, что там уже горел свет. Услышал, как Алексея встретил грозный возглас.

— Чего припёрся, Черепушка⁈ — спросил мужской голос. — Вали отсюда!..

Владелец голоса (Геннадий Тюляев из одиннадцатого «Б» класса) резко замолчал, когда в зал вошли я и Иришка, а следом за нами порог актового зала переступила учительница немецкого языка Лидия Николаевна Некрасова (фамилию нашей классной руководительницы я вчера спросил у своей двоюродной сестры). Я увидел, что на креслах самого дальнего от сцены ряда сидели Тюляев и братья Ермолаевы. Они хмурили брови; смотрели, как в актовый зал один за другим входили ученики десятого «Б» класса.

Я уделил одиннодцатиклассникам лишь секунду своего внимания. Пошёл к сцене. По пути запрокинул голову, взглянул на знакомый баннер, что красовался над сценой: «Да здравствует великое, непобедимое знамя Маркса-Энгельса-Ленина! Да здравствует Ленинизм!» Вспомнил, что похожий плакат видел в одном из старых советских фильмов. Вот только там было записано четыре имени строителей коммунизма: вместе с Марксом, Энгельсом и Лениным на том плакате в старом фильме значился Сталин.

Уже проторенной дорогой я добрался до сцены, взобрался по ступеням. Следовавшие за мной Иришка и Черепанов на сцену не пошли — они уселись в первом ряду зрительного зала. Рядом с ними присели в кресло наша классная руководительница и обе Нади (староста и комсорг). Прочие ученики десятого «Б» разместились во втором, в третьем и в четвёртом рядах — места рядом с Надями никто не занял. Ермолаевы и Тюляев наблюдали за мной с другого конца зрительного зала — усмехались, тихо переговаривались.

Я подошёл к пианино, уселся на холодный стул. Поднял покрытую едва заметным слоем пыли клавиатурную крышку. Отыграл упражнение «Пальчики идут в гости» — размял пальцы и прислушался к звучанию инструмента. Вздохнул, разочарованно качнул головой. Мысленно пообещал сам себе, что обязательно настрою это пианино… чуть позже. Посмотрел на сидевших в первом ряду одноклассников и на классную руководительницу; улыбнулся и отыграл вступление, не сразу сообразив, что именно спою.

«Эмма, в каком году… Ладно. Без разницы».

Я подмигнул Иришке и запел:

— Светит незнакомая звезда…

Мелькнувший на мгновение испуг бесследно испарился: мой голос звучал по-прежнему безупречно. Акустика в зале была отвратительная. Но сейчас меня этот момент не расстроил. Я пел — теперь мне будто бы легче дышалось. Молоточки внутри пианино ударяли по струнам и извлекали ноты, которые переплетались в музыку (пусть и временами фальшивили). Похожая музыка звучала и у меня в душе (но там она была без фальши). Сердце вносило свою лепту в эту музыкальную композицию: оно отстукивало ритм.

— … Надежда, — пропел я, — мой компас земной…

Вспомнил, как эту же песню я исполнял под гитару для своей больной жены. Понимал тогда, что пел отвратительно. Но даже то моё пение моей жене нравилось. Она слушала меня, улыбалась. Эта песня раз за разом убирала с её лица испуг — тот испуг, что появлялся у моей супруги при виде меня. На закате своей жизни она меня не узнавала. Её страшило моё исчерченное морщинами лицо. Но успокаивало моё пение. Потому что даже тогда я вкладывал в пение всю свою душу — по выработанной с детства привычке.

— … Надо только выучиться ждать…

Мои пальцы порхали над клавишами — легко и свободно. Никакого воспаления сухожилий на большом пальце. Никакого онемения и боли в кистях и пальцах. Не чувствовал я и болей в ключицах, не беспокоил меня позвоночник. Моё нынешнее тело пока не знало симптомов возрастных болезней и проблем от каждодневной сидячей работы. Я наслаждался этим обстоятельством не меньше, чем собственным Голосом и музыкой. Улыбался — не потому что мне было сейчас весело, а потому что я чувствовал себя счастливым.