Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

В начале 1981-го года знакомый музыкант привёл ко мне своего приятеля — известного некогда на всю страну (но уже давно не мелькавшего на сценах и по телевизору) артиста. Они попросили, чтобы я поработал переводчиком: перевёл на английский язык мемуары артиста, которые отказались опубликовать в СССР. Делалось всё это в «страшной тайне», словно мы замышляли революцию. За перевод мне пообещали заплатить хорошие деньги — в те времена я перебивался с копейки на копейку. С переводом я справился быстро. За четверть от того же гонорара перевёл книгу ещё и на немецкий язык. От перевода на французский язык бывшая звезда советской эстрады отказался. Я получил деньги, отдал переводы и забыл о них… на время.

Но мне об этих переводах напомнили в начале 1987 года. Всё тот же приятель привёл ко мне новых клиентов. Как оказалось, переведённые мною книги «прогремели» на Западе. Этот успех заметили в СССР. Сбежавшая вслед за своими книгами в США «советская звезда» поделился со «знакомыми» координатами автора переводов. Благо, случилось это уже после старта в СССР политики «демократии» и «гласности». С того года я всё реже настраивал музыкальные инструменты и музицировал в составе никому не интересных музыкальных коллективов. Всё больше занимался переводами. Сперва переводил на иностранные языки. А после того, как иностранная литература массово хлынула на российский рынок — уже и на русский.

В начале девяностых годов я переводил романы иностранцев с той скоростью, с какой их зачитывала вслух моя жена (она читала не так быстро, как я печатал на пишущей машинке или на клавиатуре). На книжных развалах бывшего СССР продавались сотни наименований книг, переводчиком которых был указан я (один из моих полутора десятков псевдонимов). А в книжных магазинах Европы и США продавались мемуары бывших советских политиков, бывших партийных и комсомольских работников, бывших советских деятелей культуры — переводчиком которых значился Василий Пиняев. Я подумывал даже написать собственную книгу (о своём детстве, о музыке и о пении), но не находил для этого свободного времени.

17 сентября 1994 года в Москве убили моих детей. Оба моих мальчика умерли в один день. Машину, в которую они сели, расстреляли из автомата прямо во дворе дома, где они снимали квартиру. Я хорошо запомнил тот момент, когда увидел их изрешечённые пулями тела во время опознания. Но почти не помню, как готовился тогда к похоронам. В милиции моему горю не посочувствовали — следователь мне заявил, что будет только рад, если «все эти бандюки поубивают друг друга». В начале девяностых годов я окунулся в океан переводов, почти не следил за жизнью своих детей, которые мне казались взрослыми и самостоятельными. То обстоятельство, что мои сыновья состояли в одной из московских ОПГ, стало для меня неожиданностью.

На похороны моих мальчиков съехались их друзья и приятели — почти три десятка коротко стриженных спортивного вида мужчин на автомобилях с тонированными окнами. Они сказали мне слова соболезнования, засыпали могилы моих детей дорогими венками. От них я и узнал, что «организация» (в которой состояли мои сыновья) враждовала с другой «организацией» — делили «сферы влияния» в городе. Они назвали мне и имя человека, который «проплатил» убийство моих сыновей и ещё троих их «коллег». Пообещали, что обязательно отомстят за моих мальчиков «когда придёт время». Я ждал этого времени почти два месяца. Затем ждать перестал. Продал родительскую квартиру на проспекте Мира, оформил визу в Германию.

17 сентября 1995 года я пришёл в ресторан «Махаон», где с января этого же года стал завсегдатаем. Поздоровался с дежурившими на входе охранниками, привычно обменялся с ними шутками. Ответил на дежурную улыбку метрдотеля. Уселся за привычный столик — неподалёку от входа в кабинет для важных персон. Сделал обычный заказ, вёл себя так же, как и при предыдущих посещениях ресторана. Но лишь до тех пор, пока в «Махаон» не явился круглолицый человек, на встречу с которым я в этот день очень надеялся. Я помню, как он шагнул в зал, по-хозяйски осмотрелся. Меня он видел не впервые — внимания на моей персоне ни он, ни его охранники не задержали. Они даже не дрогнули, когда я сунул руки в портфель.

В тот день я принёс в ресторан два пистолета ТТ. В круглолицего человека и в его охранников я всадил по четыре пули. Потом подошёл к их телам и ещё трижды выстрелил убийце моих сыновей в голову. Охранники ресторана вбежали в зал, посмотрели мне в глаза и подняли руки. Я спокойно вышел на улицу, сел в припаркованный у ресторана автомобиль. Вечером мы с женой вылетели в Германию — к тому времени я уже прошёл первую ступень процедуры приёма поздних переселенцев (спасибо друзьям моих покойных родителей). Вторую ступень процедуры я проходил уже в Германии. Василий Богданович Пиняев исчез. По новым документам гражданина Федеративной Республики Германия я стал Базилиусом Шульцем.

В Германии я открыл литературное агентство. Всё так же занимался переводами — в основном, с русского и на русский язык. С проживавшим в Евросоюзе Базилиусом Шульцем не чурались сотрудничать даже знаменитые на весь мир советские политики, поработавшие в высших эшелонах власти СССР. В плане финансов, наращивания деловых связей и улучшения деловой репутации дела у меня шли превосходно. А вот личная жизнь дала трещину. Моя супруга в Европе заскучала — отправилась в Москву. Вскоре сообщила мне, что в Берлин не вернётся. Сказала, что Россия — это её дом. Поставила мне условие: либо я возвращаюсь в Москву, либо мы с ней расстаёмся. В начале 2005 года она подала документы на развод.

Во второй раз я женился в 2007 году. Вторая жена была моложе меня на два года. И умерла она на пять лет раньше. В 2011 году ей диагностировали болезнь Альцгеймера. Мы боролись с этим заболеванием десять лет. В последний год супруга меня не узнавала — последние полгода я почти неотлучно провёл около её кровати: рассказывал ей истории из своей жизни, играл ей на гитаре, пел ей песни. Она умерла рано утром 2 мая 2021 года. В тот же день у меня случился первый инсульт. С первой попытки болезнь меня не одолела. Но пятого июля 2024 года она сделала вторую попытку. Сходу она меня не добила. Парализовала левую часть моего тела, отняла речь. На долгих полтора года она уложила меня в койку гейдельбергской клиники.

Думаю, что 17 января 2026 года я умер. Почти уверен в этом.

Вот таким был мой жизненный путь: моё прошлое и моё будущее.

Прошлое я уже не верну. А вот будущее, как оказалось, ещё не наступило.

Чего я больше всего хочу теперь? О чём мечтаю? Как раз сегодня я это понял…'

Я на пару секунд отвлёкся от записей, посмотрел стену, где под обоями угадывались чёрные буквы газетных заголовков. Слышал, как в своей части комнаты тихо бубнила шуршавшая страницами учебника Иришка. Я снова склонился над тетрадью и написал…

«…Хочу, чтобы и через двадцать пять лет советские школьники всё ещё мечтали стать не бандитами и валютными проститутками, а врачами и космонавтами. Хочу, чтобы Юрий Алексеевич Гагарин дожил до следующего тысячелетия. Хочу, чтобы в советской колонии на Марсе зацвели яблони».

Глава 12

Я взглянул на исписанные моим пока ещё ровным и аккуратным почерком страницы — не закрыл тетрадь: выжидал, когда подсохнут чернила. Положил на столешницу авторучку. Потёр пальцем свежие чернильные пятна, которые появились на моих руках после написания сочинения. Прислушался к шуршанию страниц Иришкиного учебника. Посмотрел на стену, но словно не увидел её: перед моим мысленным взором, будто слайды, сменяли друг друга картины из моей прошлой жизни.

Я представил двор своего дома в пригороде Берлина, где утром поздней осенью я ходил по шуршащему ковру из опавших листьев. Вспоминал витрины книжных магазинов, в которых красовались переведённые мною книги. Представлял уютный зал берлинской кофейни, в котором мы с моей второй женой пили горячий капучино и ели свежие ароматные штрудели с яблочным повидлом и пончики с шоколадным кремом. Мой живот среагировал на мысли о штруделях тихим урчанием.