Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Но не все: Иришка Лукина и Лёша Черепанов остались на своих местах.

— Василий, — сказала журналистка, — что это была за песня, которую вы только что исполнили?

— Она называется «Трава у дома», — ответил я.

— Никогда такую не слышала.

Я пожал плечами.

— Теперь услышали.

— Да… — сказала Анастасия. — Василий, вы ведь тот самый Василий Пиняев, который пел про этого… про чибиса?

— В детстве я спел много разных песен. В том числе и «Песенку о чибисе».

Журналистка улыбнулась — открыто, радостно.

— Василий, — сказала она, — я часто слушала ваше пение по радио, когда училась в старших классах. Особенно мне нравилась эта «Песенка о чибисе». Не поверите: я специально отправилась однажды в библиотеку и нашла там в энциклопедии изображение чибиса. Представляла потом эту картинку, когда слушала вашу песню.

Анастасия прикоснулась к моему запястью кончиками холодных пальцев. Но тут же одёрнула руку, словно вдруг смутилась. Убрала со своего лица улыбку — изобразила серьёзную мину. Заглянула мне в глаза, будто бы виновато. Вздохнула.

— Василий, — сказала журналистка, — я хочу взять у вас интервью. Но не по поводу… я не буду ворошить ваше прошлое. Меня интересуют последние события. Нам в редакцию сообщили, что в понедельник в вашей школе случился пожар. В связи с этим…

Я наклонил голову, рассматривал глядевшую на меня сквозь длинные ресницы журналистку. Слушал, как она неуверенно подбирала слова, наполняла свою речь канцеляризмами. Будто так она придавала им значимость.

— … Фактически, Василий, вы совершили подвиг. На сегодняшний день…

Рева пересказывала мне события понедельника: пожар и спасение пятиклассника. Она словно уже написала о них статью для своей газеты, и теперь зачитывала её мне для того, чтобы я внёс свои правки в текст.

— … Всё вышеупомянутое, безусловно, является неоспоримым доказательством того, что нынешнее поколение подхватило эстафетную палочку из рук своих предков. Василий, вы своим поступком показали, что нынешние комсомольцы…

Я кивал, улыбался. Посматривал на усатого, возившегося с фотоаппаратом за спиной у журналистки. Видел, с каким нетерпением дожидались окончания моего интервью собравшиеся в актовом зале артисты. Тюляев и Ермолаевы то и дело громко покашливали — Анастасия Рева их намёков не замечала: она самозабвенно сыпала фразами, будто бы наслаждалась звучанием собственного громкого голоса. Я её не перебивал — вставлял реплики лишь в специально устроенных журналисткой для этой цели паузах.

Ещё в первые минуты нашего с ней разговора я сообразил, что журналистка уже составила собственное мнение о моём поступке. В её рассказе я предстал в образе героического комсомольца, готового по первому же зову Родины пожертвовать своей жизнью во благо своей социалистической страны, ради спасения людей и ради Великих идеалов коммунизма. Интервью длилось примерно полчаса. За это время Анастасия не сделала ни единой записи в своём новеньком блокноте, хотя и достала его из сумочки.

Напоследок сделал своё дело и усатый: он трижды ослепил меня фотовспышкой.

Сегодня Черепанов проводил нас почти до Иришкиного дома. Алексей по пути говорил без умолку. Перескакивал с темы музыки на тему космоса. Прикидывал, в какой день опубликуют в газете «Комсомолец» статью обо мне. Предположил, что та статья займёт в газете целую страницу, в центре которой непременно поместят мой чёрно-белый фотопортрет.

В Иришкин двор Черепанов не пошёл. На углу Иришконого дома Алексей вдруг удивлённо огляделся по сторонам (будто не сразу сообразил, где именно очутился). Он спешно попрощался с нами и торопливо зашагал в обратную сторону, помахивая портфелем. Мы с Лукиной проводили его взглядами, переглянулись. Иришки вздохнула и покачала головой.

— Что-то я от Черепанова сегодня устала, — сказала она.

Спросила:

— Вася, ты видел, как они все тебе сегодня аплодировали? Даже эта задавака Клубничкина. И класуха, и та журналистка. Даже Генка тебе хлопал. Особенно после той песни о космосе.

Иришка вздохнула, улыбнулась.

— Теперь они убедились, что я не врала, — сказала Лукина. — Убедились, что ты действительно хорошо поёшь. У нас в классе теперь есть своя знаменитость. Настоящая! А не такая, как… эта Клубничкина.

Иришка осталась на кухне мыть посуду.

Я прошёл в свою комнату.

Около кровати я не остановился, потому что вдоволь належался в койке за полтора года, проведенные в гейдельбергской клинике. Подошёл к окну, посмотрел на засыпанный снегом двор. Прислушался к завываниям ветра. Прогнал из головы мысли о сегодняшнем выступлении в школе и об интервью для городской газеты: решил, что уделю для самолюбования полчаса перед сном. Сосредоточился на уже вытроенных в голове планах на новое будущее.

«Эмма, найди мне информацию об убийстве, которое случилось в феврале шестьдесят шестого года в сорок восьмой кировозаводской школе. Точную дату того убийства тебе не говорю: понятия не имею, какого числа в школе показывали спектакль. Двадцать третье февраля сейчас не выходной день. Сейчас даже суббота не выходной день. Поэтому ориентируйся просто на февраль тысяча девятьсот шестьдесят шестого. Найди мне все упоминания того случая».

«Господин Шульц, к моему огромному сожалению, запрошенная вами информация отсутствует. Уточните запрос».

«Да ладно. Что, ни одного упоминания?»

«Господин Шульц, уточните, пожалуйста, запрос».

«Уточню. Попробую. Черепанов в Нью-Йорке сказал, что убийство произошло сразу после того, как я уехал из Кировозаводска. Сразу… это у него получилось относительное понятие. Ведь я уехал ещё в январе. Но если учесть, что к тому времени мы с ним не виделись почти пятьдесят лет… то да, почти сразу. Убийство случилось после спектакля и концерта в честь Дня Советской армии… Или как там сейчас называется этот праздник? Я имею в виду, как он назывался в шестьдесят шестом году?»

«Господин Шульц, двадцать третьего февраля в Советском Союзе с тысяча девятьсот сорок девятого года и вплоть до распада СССР этот день традиционно отмечался, как День советской армии и военно-морского флота».

«Вот к этому дню тот концерт… или спектакль и был приурочен. Я точно запомнил, что убийцей Черепанов назвал учителя физкультуры из сорок восьмой школы. Лёша сказал: физрук сразу же после спектакля, прямо в актовом зале, зарезал женщину. Вот и вся точная информация. Имя и фамилию той женщины Черепанов не назвал. Не говорил он и о причине убийства. Только упомянул, что случилось оно неожиданно для него. Физрука на месте не задержали: он сбежал. Нашли его позже: через несколько дней. Мёртвым».

Я потёр большим пальцем подбородок.

«Черепанов тогда сыпал эмоциями, а не фактами, — сказал я. — „Убийство, ужасно, я сам видел!“ Но он не говорил, ни почему физрук напал на ту женщину. Не описал даже само нападение. Я не представляю: ударил он её ножом в грудь или в спину. Помню только, что в сердце. Алексей сказал: физрука умертвили тем же способом. Учителя физкультуры нашли с пробитым сердцем. Черепанов преподнёс мне эту информацию, как месть убийце женщины со стороны советских граждан. Эмоционально. Но без конкретики».

Я смотрел, как ветер сметал шлейф из снежинок с ветвей дерева, которое росло неподалёку от окна квартиры Лукиных.

«Эмма, найди мне всю информацию, что есть в интернете о смерти учителя физкультуры из сорок восьмой кировозаводской школы. Ориентируйся примерно на те же даты: на февраль-март шестьдесят шестого года».

«Господин Шульц, к моему огромному сожалению…»

«Стоп. Вообще ничего?»

«Господин Шульц, к моему огромному сожалению…»

«Стоп. Я понял. Снова пустота. Впрочем… ожидаемо. Если бы такое случилось лет на пятьдесят позже — информацией об этих события пестрил бы весь интернет. Но в шестидесятые годы соцсетей в привычном для меня понятии не существовало. Люди получали информацию в виде сплетен, черпали её из новостей по радио и по телевизору, читали статьи в газетах. Хотя в газетах об убийстве в школе тогда бы вряд ли написали. Ведь в Советском Союзе такого не случилось бы… по официальной версии».