Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич
— … Чтоб только о доме в ней пелось.
Я замолчал — повернул лицо к сидевшим в актовом зале слушателям. Мне показалось, что те застыли, будто на фотографии. Заметил, как у девчонок (и у классной руководительницы в том числе) восторженно блестели глаза. Увидел улыбки на лицах одноклассников. Вспомнил, что похожую реакцию видел на лицах посетителей моих концертов и раньше: в детстве, ещё до полёта Гагарина в космос. Услышал первые, но громкие и решительные хлопки — раздались они не в первых рядах, а около дверей в вестибюль.
Мне аплодировала стоявшая около входа в актовый зал светловолосая девица: Света Клубничкина. Её аплодисменты тут же подхватили стоявшие радом с ней парни и девчонки (старшеклассники из одиннадцатых «А» и «Б» и из десятого «Б» класса). К ним будто бы неохотно добавили свои хлопки Тюляев и Ермолаевы. Лишь потом ожили мои одноклассники: они буквально обрушили на меня свои овации. Я заметил, с каким восторгом смотрели на меня сейчас девчонки из моего класса и моя классная руководительница.
— Вот как-то так, — сказал я, когда овации в зале смолкли.
— Здорово!
— Вася, ты замечательно поёшь!
— Что это была за песня?
— Василий, спой ещё что-нибудь! — донёсся от двери голос Светы Клубничкиной.
Иришка Лукина обернулась — с нескрываемым недовольством посмотрела на Свету и на стоявших рядом с ней школьников.
— Эти-то зачем сюда припёрлись? — сказала Иришка.
— Так у них здесь сегодня будет репетиция, — ответил Черепанов. — Они тут пьесу по вечерам про молодогвардейцев репетируют. К празднику. Спектакль будут показывать. На двадцать третье февраля.
«Спектакль на двадцать третье февраля, — повторил я. — Эмма, это же будет тот спектакль, о котором мне в Нью-Йорке в две тысячи тринадцатом году рассказывал Черепанов. Тот самый спектакль о молодогвардейцах, после которого прямо вот в этом самом актовом зале на глазах у толпы народа убьют женщину».
Глава 13
«Эмма, тогда в Нью-Йорке…»
— Вася, спой ещё песню! — крикнула Надя-маленькая.
— Хотя бы ещё одну! — поддержала просьбу подруги Надя-большая.
— Вася, спой нам про космос! — попросил Черепанов.
Я посмотрел на Лидию Николаевну, сидевшую в первом ряду зрительного зала около моей двоюродной сестры. Наша классная руководительница сейчас выглядела едва ли не такой же юной девчонкой, как и разместившиеся около неё десятиклассницы. Она смотрела на меня с немой просьбой во взгляде — в её глазах я прочёл ту же просьбу, которую сейчас выкрикивали школьники: «Вася, спой ещё что-нибудь». Я перевёл взгляд на клавиши пианино, на секунду задумался.
— Ладно, — сказал я. — Ещё одну.
Увидел, что явившиеся репетировать пьесу артисты уже расселись по креслам в дальних от сцены рядах — они выдерживали расстояние между своей группой и моими одноклассниками. Заметил, что Тюляев и Ермолаевы уселись рядом с Клубничкиной — Геннадий о чём-то нашёптывал Светлане на ухо, ухмылялся. Я мысленно отрапортовал: «Музыка Владимира Мигуля, слова Анатолия Поперечного». Мои пальцы уже прыгали по клавишам, отыгрывали бодрую мелодию.
Под звуки вступления в зал вошли новые гости: невысокая коротко стриженая блондинка лет двадцати пяти и темноволосый мужчина с густыми будёновскими усами, с фотоаппаратом и с устрашающего вида фотовспышкой в руках. Я вспомнил, как вот такими же вспышками меня ослепляли в детстве, когда фотографировали для заметок в газетах и для памятных фотоотчётов о концертах. Гости огляделись, заметили меня — обменялись репликами.
Я опустил взгляд на лица притихших десятиклассников и пропел:
— Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе видна…
На лице Лёши Черепанова расцвела счастливая улыбка.
— … Как сын грустит о матери…
Блондинки и усатый замолчали, смотрели в сторону сцены. Будто бы позабыл о своей соседке по зрительному залу и Тюляев: он откинулся на спинку кресла и чуть приподнял брови, точно от удивления. На лице Лидии Николаевны застыло беззаботное, совсем детское выражение. Мне показалось, что сидевшие плечо к плечу Нади (большая и маленькая) не дышали — словно заворожённые звуками моего Голоса. Иришка Лукина горделиво улыбалась.
— … И снится нам не рокот космодрома…
Я снова повернул лицо к зрительному залу. Отметил, что Лёша Черепанов смотрел на меня — в его глазах будто бы отражался свет далёких звёзд. Мне вспомнился карандашный рисунок в его тетради: тот, что был копией обложки журнала «Огонёк» за шестьдесят первый год. Я на мгновение представил, как сейчас бы рядом с Черепановым в первом ряду зрительного зала сидел Юрий Гагарин. Как Первый космонавт Земли улыбался бы, слушая песню о «траве у дома».
— … Путями не избитыми, — пропел я, — прошит метеоритами простор…
Я вспомнил, что тогда, в две тысячи тринадцатом году, Черепанов мне рассказывал и о Гагарине. Перед моим мысленным взором вновь предстало лицо того, растолстевшего и постаревшего Черепа, у которого вот так же, как сейчас у его юной версии, блестели от восторга глаза. Алексей мне тогда рассказывал, что видел Первого космонавта Земли с расстояния «каких-то» двух десятков метров. Тогда Череп говорил, что даже встретился с Юрием Гагариным взглядами — космонавт ему улыбнулся.
— … И снится нам не рокот космодрома…
Я уже был в ГДР, когда Гагарин разбился. Помню, что сперва нам об этом шепнули, словно по секрету. Я поначалу не поверил в это сообщение. Но вскоре командир показал нам доставленные из СССР газеты… с некрологами. Тогда по лицам моих сослуживцев (уже не детей) катились слёзы. Блестели глаза и у наших командиров. Я тоже шмыгал носом. Потом я увидел растерянность и в глазах немцев. Понял, что гибель Гагарина — это трагедия не всесоюзного, а мирового масштаба.
— … А снится нам трава, трава у дома, — пропел я финальные строки, — зелёная, зелёная трава.
Отыграл финальную часть музыкальной композиции; позволил музыке смолкнуть. В зале воцарилась тишина — я услышал, как на улице за пределами школы чирикали птицы. Подо мной на удивление громко скрипнул стул. Этот звук будто пробудил сидевших в зрительном зале людей. Я услышал шумные вздохи, заметил будто бы осветившие лица моих слушателей улыбки. По моей спине пробежал приятный холодок при мысли о том, что подобную реакцию гостей концерта я уже наблюдал много раз: в детстве.
Птичьи голоса растворились в звуках оваций. Я выслушал похвалы в свой адрес и в адрес авторов песни. Черепанов потребовал «ещё разок эту же песню», его просьбу поддержали голоса одноклассников. Но я покачал головой и опустил клап. Потому что заметил, как блондинка и усатый с фотоаппаратом (явившиеся в зал позже прочих моих слушателей) заговорили с сидевшими на задних рядах артистами — Света Клубничкина указала им пальцем на меня. Гости школы зашагали в мою сторону.
Они решительно поднялись на сцену (причём, блондинка шла впереди), подошли к пианино. Взглянули на меня сверху вниз. Я почувствовал цветочный запах женских духов.
«Эмма, а вот и пресса подоспела».
— Здравствуйте, Василий… — произнесла блондинка звонким детским голосом.
Она неуверенно улыбнулась и тут же уточнила:
— Молодой человек, ведь это же вы Василий Пиняев?
— Да, — ответил я. — Пиняев, Василий. Здравствуйте.
Встал со стула — теперь уже я смотрел на усатого и его спутницу сверху.
— Я Настя… Анастасия Рева, — сказала блондинка, — журналист из городской газеты «Комсомолец».
Блондинка протянула мне руку — мы с ней обменялись рукопожатиями. Её пальцы были холодными. Я отметил, что и щёки у журналистки сейчас выглядели румяными, будто она только-только пришла с мороза.
Пожал я руку и её усатому спутнику.
Тот крепко сжал мои пальцы и едва слышно буркнул:
— Николай.
Ученики десятого «Б» класса прислушивались к нашему разговору. Они смотрели на сцену, будто там сейчас показывали представление. Вполголоса обсуждали моё недавнее выступление (оно им явно понравилось, как и исполненные мною песни). Я услышал, как классная руководительница им сообщила, что продолжения концерта не будет; сказала, чтобы мои одноклассники расходились по домам. Десятиклассники её послушали, неохотно встали с кресел.
