Андрей Смирнов - Рыцарь
Я скептически посмотрел на аббата, но промолчал.
— …Или вот взять тех разбойников, которые сегодня еще утром под нашими стенами стояли, — продолжал аббат. — Вы полагаете, я ненавижу их? Посылаю им проклятья? Напротив, я скорблю об их прегрешениях и молюсь, чтобы Господь направил их на путь истинный. На совести Луи, конечно, много грехов, и даже смертельных, но…
— Что?!! — заорал Родриго, вскакивая из-за стола и опрокидывая кувшин с вином. — Ты сказал — Луи?!! Это был Луи из Каора?!!
Аббат недоуменно посмотрел на барона:
— Да…
— Куда он двинулся дальше, Рено? Ты знаешь?
Аббат кивнул:
— Я послал его на юг…
Молчание. В воздухе повисла очень неприятная пауза.
— Что ты сказал? — тихим голосом переспросил Родриго. — ТЫ послал его на юг?!!
— Успокойся, Родриго…
— Какого дьявола ты меня успокаиваешь?!! Луи, может быть, уже шурует в моих собственных землях!!!
— Остынь, я сказал! Сядь и послушай меня.
Родриго сел, кое-как сдержав клокотавшую в нем ярость. Я с любопытством рассматривал аббата, гадая, в чем кроется причина его собственного спокойствия.
— До Луи ты еще успеешь добраться, — порадовал Рено барона. — Пусть он сначала единственный раз в своей жизни сделает доброе дело.
— И какое же это он доброе дело намеревается сделать? — проворчал Родриго. — Повеситься?
— Так вот и слушай. Пока вы там, — обстоятельно начал аббат, посмотрев при этом почему-то на меня, — защищали этого дьяволопоклонника Бернарда и зло от зла уберегали зачем-то, мы со смирением и молитвой, напротив, из зла добро извлечь постарались — и с Божьей помощью достигли в том успеха. Ибо истинно — сколько ни злобствует сатана, все равно окажутся все его козни только к славе Божьей… Так вот… Пока Луи ломился в двери дома Господнего, позарившись на какие-то выдуманные монастырские сокровища, которых, как известно, у нас нет и не было, мы не раз и не два смиренно призывали его перестать чинить разбой и с миром уйти восвояси. Луи, однако, слушать нас не желал, а только усиливал натиск. Впрочем, и братия, стоявшая за святое дело, не отступала. Когда же был спрошен Луи, отчего он, позабыв о страхе Божием, не боится и гнева светских господ, под покровительством которых находится монастырь, он нам на это ответил так: «Не опасаюсь я их, потому что солдат у Бертрана мало и нападать он на меня не осмелится, а что до барона Родриго и виконта Рауля, то в отъезде они, и это-то мне хорошо известно. А вернутся они не скоро, потому что обязательно пропьянствуют не менее недели на робертовских поминках. А потому время у меня есть и торопиться мне некуда».
Услышав это, братия приуныла, ибо ворота уже начали потихоньку поддаваться под ударами тарана… И стрелами их, окаянных, не взять никак — ибо ломились они в монастырь под покровом ночной темноты.
— Негодяи! — воскликнул Родриго. — Нападать ночью!..
— Рутьеры, что с них взять, — пожал плечами аббат. — Однако я продолжаю. Как только стало нам ясно, что помощи ждать неоткуда, начали подумывать о том, чтобы от Луи откупиться. Кое-какие средства у нас имелись, но… очень уж не хотелось нам эти деньги разбойникам отдавать. Ведь мы сколько времени их собирали… Не для себя собирали! Нет! Ради святого дела старались — хотели золотом Пресвятую Деву украсить, чтобы сердца людей, кои смотреть на нее станут, смягчались и умилялись и чтобы проступала на них роса истинной веры… И вот тогда брат Максимилиан говорит: «А давайте, братья, иначе поступим. Дадим им немного денег и займем каким-нибудь делом, обещав по исполнении его — вторую половину. Сами же пошлем гонца в Монпелье… А там, глядишь, и Родриго с виконтом вернутся». Мысль эта пришлась всем по душе. Поторговавшись с Луи, заключили мы с ним соглашение…
— С этим разбойником!
Рено успокаивающе похлопал барона по руке:
— Разбойник он или нет, но согласился выполнить одно дело, которое вам, барон, давно надлежало сделать самому. И мы Луи за это даже половину грехов отпустили… Впрочем, от светского наказания покаяние его все равно не избавляет.
— Это вы о каком деле говорите? — нетерпеливо бросил барон.
— Я говорю о труде на ниве Господней, — назидательно произнес аббат.
— Ха-ха-ха!.. — Барон схватился за бока. — Вы что, проповедовать его послали?
— Вовсе нет, — все тем же назидательным тоном продолжил аббат. — Ибо работа на ниве Господней не в одном лишь рассеивании зерен Слова Божьего состоит, но и в корчевании плевел, коих в графстве Тулузском в последние годы произросло количество неимовернейшее…
— Но какой же именно сорняк вы поручили ему выкорчевать?
Аббат кротко улыбнулся:
— Мы не раз, барон, просили вас вспомнить о своем христианском долге. Мало того, что вы терпите на своих землях эту Севеннскую Общину…
— Рено! — возмутился барон. — Эта деревня принадлежит Роже!
Аббат насмешливо посмотрел на Родриго.
— А я вот слышал, что в споре с Роже вы называли эту деревушку своей собственностью и утверждали, что у вас имеется даже дарственная на этот участок земли…
— Проклятье! Так оно и есть!
Аббат продолжал молчаливо усмехаться.
— Эта дарственная была дана моему отцу отцом Роже незадолго до его смерти, — объявил Родриго. — Я не знаю, почему мой отец не воспользовался ею и не заявил свои права. Но когда я нашел в его кабинете эту бумажонку, я поехал к Роже, чтобы уладить с ним это дело. Однако Роже за давностью лет мои права признавать отказался. Ни вызвать его на поединок, ни судиться с ним я не мог — он все-таки мой сеньор…
— …и в результате с этой деревни поборы стали брать и вы, и он, — закончил аббат. — Родриго, мне эта история известна лучше, чем вы думаете. Так вот, сын мой: мало того, что вы терпите эту еретическую общину, вы еще вдобавок позволяете на границе своих владений обитать какой-то ведьме!
— Это вы про Чертов Бор говорите?
— Именно.
Я стал прислушиваться к разговору с вдвое большим любопытством.
— Хочу вам сказать, Рено, — промолвил Родриго, наливая себе вина из нового кувшина, принесенного молоденьким монашком. — Хочу я вам сказать, собственно, вот что. Деревня эта тоже не моя. Принадлежит она рыцарю Себастьяну…
— …который погиб в Крестовом походе…
— …оставив после себя жену и сына…
— …а жена у него еретичка…
— …а меня это не касается, потому что Себастьян был вассалом епископа Готфрида! Вот так-то, Рено! И ведьма эта — Готфридова забота, а уж никак не моя. И если наш епископ ее терпит…
Аббат поморщился:
— Родриго, вы прекрасно знаете, что представляет собой нынешний епископ Эжля. Терпит!.. Да ему наплевать, что в его вотчине творится, лишь бы выпивка на столе да молодка в постели.
— А мне-то что за забота?
— А то, что долг каждого христианина… Впрочем, мы с вами уже говорили о том, в чем состоит сей долг.
— Да! Беседовали! И снова я вам скажу то же, что и раньше говорил. Подойдет мое время — поеду в Палестину. А со старухами и дураками сражаться не буду. Бесчестье это!
Родриго помолчал и добавил:
— Да и не с руки мне с Готфридом ссориться. Не хочу его обижать.
— Уже не обидится, — сообщил аббат, пригубив вино из своего кубка.
У меня в желудке противно похолодело. Я, кажется, начал кое-что понимать…
— Как так? — не понял барон.
— Помните, что я вам говорил относительно того, как добро из зла нам извлечь удалось? — Аббат так и лучился от удовольствия. — Разбойника Луи мы в Чертов Бор послали. С обязательством, чтобы он нас от этой ведьмы избавил.
— И что ж, Рено, ты думаешь — Луи свое слово сдержит?
— А отчего бы ему свое слово и не сдержать? Ведь только задаток мы ему дали, вторую половину и полное отпущение грехов пообещав по окончании. А чтобы не ошибся Луи деревенькой-то — на то брат Максимилиан с ними пошел.
— Как же мы с ними разминулись?.. — пробормотал барон, нахмурившись.
— Так они, скорее всего, через лес пошли. Мы выждали время — и сразу же послали гонца в Монпелье. Пока Луи будет сидеть в Чертовом Бору, жиреть на крестьянской свинине и мечтать о том, что теперь-то у него со всеми властями мир да любовь, так тут-то его и…
— Ловко придумали, — хмыкнул барон. — Ловко, ничего не скажешь.
— А по-моему, это подлость.
Родриго и аббат пристально посмотрели на меня. Взгляд у Родриго был пустой и темный — он уже порядочно успел набраться. Аббат, который выпил меньше, смотрел холодно и цепко. У Жана, сидевшего за одним столом с нами, отвалилась челюсть.
— Простите, — с ледяной вежливостью переспросил аббат. — Я не расслышал, что вы сказали?
— Я сказал, что это подлость.
— Эээ… кхгм… Что вы называете подлостью?
— Перетрусив, отвести от себя угрозу, натравив двадцать бандитов на двух несчастных женщин. Вот что я называю подлостью.
