Валерий Елманов - Крест и посох
— Так я чего, один, что ли, стрелять не буду? — не понял Афонька. — А остальные-то как же?
«Ах да, — вспомнил Константин. — Он же и впрямь не один».
И осведомился:
— А много вас там стоять будет?
— Да с десяток, не менее. Половина наших, а четверо — из дружин боярских.
— Когда зайдем в шатер на пир, тогда и оповестишь всех, но не раньше. Скажешь, князь приказал.
— А ежели не послушают, тогда как? — растерялся Афонька.
— Повеление князя не выполнят? — изумленно приподнял брови Константин.
— Наши-то все исполнят, а боярские и заартачиться могут. Вот ежели бы ты сам, княже, повелел, то тут оно конечно, а я кто такой?
— Тогда скажи так. Не верят — пусть стреляют. Но, если хоть одна их стрела вопьется в тех, кто будет выбегать из шатра, ответ они передо мной держать станут, а рука у меня тяжелая, так что никакой боярин их не спасет.
— Ясно, княже. Не сомневайся, все исполню как есть, — склонился в поклоне Афонька.
— И вот еще что, — остановил Константин лучника, подавшегося на выход. — Мне тут захотелось молодецкую забаву для братьев-князей учинить, так ты, как только я с боярами в шатер зайду, пошли человечка к нашим коням, чтоб оседлали.
— Токмо твоего? — уточнил Афонька.
Константин чуть помедлил, прикидывая. Вообще-то ситуация может сложиться по-разному, так что для страховки лучше всего…
— Для своих лучников тоже, — приказал он. — Ну и для Гремислава со всеми прочими, коих воевода при мне оставил.
— Сполню, княже, — еще раз склонился в поклоне Афонька и нырнул за полог шатра.
Следом вышел наружу и Константин, первым делом глянув на ленивое солнце, которое едва-едва оторвалось от земли.
«Где-то через полчаса Епифан запалит дома в посаде и поскачет сюда. Стало быть, через пару-тройку часов он здесь появится. Ладно, пока все идет нормально», — мелькнуло в его голове.
Единственное, что слегка расстраивало, так это слишком поздний приезд половцев.
Получалось, что повидаться не выйдет, да вдобавок еще и он сам как последний дурак, памятуя о своем поручении Епифану, посоветовал Глебу начать пьянку пораньше.
Эх, кабы знать…
А вдруг Глеб не поедет в Рязань, и что тогда?
Он остановился, призадумавшись и рассеянно глядя на своих бояр, которые нетерпеливо поджидали его. Судя по их бодрому виду, угрызений совести никто не испытывал, скорее уж напротив — все они, можно сказать, жаждали побыстрее покончить с предстоящим кровавым делом.
Значит, тут ему поддержки не видать.
Ну и как быть, если Глеб отмахнется от горящей Рязани?
И тут новая мысль пришла в голову. Коль не получится отвлечь этим известием, то у него в запасе есть иной вариант. Навряд ли кто из князей, включая самого Глеба, останется равнодушен к загадочным гранатам, а там вполне можно растянуть время, неспешно рассказывая о них.
Разумеется, ничего конкретного, только об их страшном ужасающем действии, и все. Да и показывать их воздействие на практике можно достаточно долго — пока соберут скот для наглядного показа их убойной силы, пока Константин подберет подходящее местечко…
Словом, при желании растянуть на пару часов запросто.
Да и потом ошарашенные увиденным князья, включая опять-таки самого Глеба, нескоро придут в себя, но даже когда отойдут от восторга, примутся засыпать Константина разными вопросами, как да что, поэтому потянуть время до полудня у него выйдет запросто.
Пришлось возвращаться в шатер, попутно махнув рукой своим боярам, чтоб не дожидались его, а сразу шли к Глебу.
Извлеченные чугунные болванки были тяжелы, так что кошель, больше напоминающий дамскую сумку, только не кожаную, а матерчатую, оттянули изрядно. Ну и пускай, лишь бы не подвели, а бабахнули как должно.
Пока шел, как и обычно чуть прихрамывая, кошель от неровного шага увесисто постукивал князя по боку. У Константина даже появилась мысль, что он напрасно взял их, — ведь до приезда Данилы Кобяковича Глеб навряд ли рискнет предпринять какие-либо решительные действия.
Все-таки две дружины против девяти — это немалый риск, так что зачем, когда есть возможность обойтись вовсе без него, действуя с гарантией. Значит, до приезда половцев можно быть спокойным и без всяких гранат.
Он вновь приостановился, нерешительно посмотрел на свой шатер, затем на Глебов, который был куда ближе, попрекнул себя за леность — ишь, тащить надоело, по боку они стучат — и направился дальше, продолжая размышлять.
Получалось, повидаться с шурином до начала побоища у Константина выйдет в любом случае. Вот только свидание с ханом, учитывая разгар пира, будет очень коротким, поэтому сказать все, что необходимо, надо очень быстро. Следовательно, нужно придумать одну короткую фразу, чтобы Кобякович под каким-либо благовидным предлогом отозвал чуть погодя своего зятя на пару слов.
Тогда и Глеб не заподозрит неладное — мало ли что захотел уточнить Данило у Константина.
А уж после разговора наедине, когда станет ясно, что половцы на стороне ожского князя, можно будет приступить к изобличению брата Каина.
И Константин так уверился, что все пройдет успешно, что даже принялся прикидывать, за кого из князей ему подавать голос после смещения Глеба с рязанского престола.
Наиболее перспективных вариантов было два — Изяслав и Ингварь, причем первый из них сулил гораздо больше выгод самому Константину.
Во-первых, Изяслав — его родной брат, а во-вторых, и Пронск, который тот, переезжая в Рязань, несомненно, передаст Константину, куда больше крохотного Ожска.
Единственный негативный нюанс — характер братца. Общался с ним Константин всего ничего, но и этой малости хватило, чтоб понять — крутоват мужик, причем с явным перебором.
Мало этого, он еще и тщеславен. Да и в подозрительных взглядах, изредка кидаемых им в сторону Глеба, помимо настороженности — чего еще тот удумал, вдобавок царила плохо скрываемая зависть.
Нет, пожалуй, Ингварь будет куда лучше.
Он и основательнее, и вдумчивее, и доброжелательнее, опять же все спорные ситуации старается решить так, чтоб никому не обидно.
В памяти сразу всплыло его соломоново, иначе и не скажешь, решение относительно суда над ведьмачкой. Вроде бы и себя ничем не унизил, и в то же время гостю потрафил.
Правда, лучше это будет только для Рязанского княжества, а для самого ожского князя гораздо хуже.
Он и от подозрений в отношении Константина никогда до конца не избавится, да и прибавки к Ожску в этом случае ждать не приходится, ибо Переяславль Рязанский Ингварь Игоревич ему нипочем не отдаст — у него и родных братьев аж четыре штуки.
Но с другой стороны, а нужен ли этот переезд Константину? В Ожске он уже и мастерские заложил, и доменную печь отгрохал. Убогую, конечно, но ведь чугун-то она плавит, а это основное.
То есть худо-бедно, но производство почти налажено, поэтому менять место жительства вроде как и ни к чему.
Итак, решено! Когда все произойдет, надо будет подать свой голос за Ингваря.
Он уже более уверенно двинулся дальше, по пути прикидывая фразу, которую надо будет шепнуть на ухо Даниле Кобяковичу. Однако до конца продумать ее он не успел, ибо по пути в назначенный для пира шатер, откуда уже раздавались оживленные голоса, к Константину присоединились Онуфрий, тихий Куней и сосредоточенно бормочущий что-то себе под нос Мосяга.
— Готовы ли? — окинул их взором Константин.
— Давно уж дожидаемся, — бодро ответил за всех Онуфрий. — А ты чтой-то припас никак? — И бесцеремонно ткнул пальцем в его кошель.
— Припас, — коротко ответил Константин, но пояснять не стал, заметив, что потом все увидят, и торопливо двинулся далее, надеясь, что его расчет окажется верным.
Глава 9
Исады
Позор! Несчастие! Анафема! Отмщенье!
Ни небо, ни земля не ведают прощенья!
Радостные голоса, встретившие его уже на входе, наглядно доказали, что зимняя встреча и красноречие Константина надолго запомнились многим из присутствующих.
— Здоров ли?
— Здрав буди!
— Думали, и не выжить тебе, а ты прямо как огурец.
— И даже с сумой какой.
— Никак гостинцы?
Поток шумных приветствий и вопросов оглушил Константина, но он терпеливо отвечал каждому, заметив, что гостинцы скоро покажет всем, после чего начал растерянно озираться по сторонам, искать, куда бы присесть.
По пути к грубой, наспех сколоченной лавке пришлось еще не раз весело кивать, откликаться, что-то отвечать, но вот наконец голоса стихли, и на правах хозяина первую приветственную чару поднял Глеб.
Говорить, как оказалось, он умел.
Каждому из присутствующих успел адресовать что-то доброе, теплое, ласковое и тут же отпивал из своей чаши по глотку. Отпив во здравие последнего — храброго Изяслава Владимировича — он провозгласил:
