Валерий Елманов - Крест и посох
Много было подле них и гостей, особенно воев Святослава и Ростислава Святославичей и Кир-Михаила Всеволодовича.
А вот ратники Юрия и Ингваря не очень охотно удалялись от своих огней. Да и потише там было. Зато слышался звонкий голос гусляра Стожара, исполнявшего что-то веселое из своего обширного репертуара.
И уж совсем вдали, у самого-самого речного берега, где ближе к своим ладьям расположил нарядный шатер Изяслав Владимирович, родной брат Константина и Глеба, и вовсе царила тишина.
Народ у Изяслава подобрался суровый, в боях закаленный, а посему ночью в походе предпочитал праздному сидению у костра крепкий здоровый сон.
— Все тихо, княже, — вынырнул откуда-то из темноты боярин Онуфрий. — Никто ничего не ведает.
— А все ли упреждены о… завтрашнем? — с легкой запинкой поинтересовался Константин.
— Не изволь беспокоиться, княже, — оскалился в волчьей улыбке Онуфрий. — Кому надо — знают, а остальные вои как все будут поступать. Епифана токмо я чтой-то не вижу.
— Я его послал кое-куда. К утру будет, — нетерпеливо отмахнулся Константин. — Ты о деле говори. Из воев кому тайна доверена?
— У моих с десяток особливо верных все ведают, а уж остальные, яко водится, подхватят. Ну и у прочих твоих бояр тако же. Куней, так тот…
«Значит, все в курсе, так что союзников среди бояр мне не найти, — понял Константин. — А из простых дружинников?»
И он нетерпеливо перебил Онуфрия:
— Ты все о своих людях говоришь, а я про своих спрашиваю.
— Да ты сам, что ли, не ведаешь?! — удивился тот.
Константин неопределенно пожал плечами:
— Ведаю, конечно, но только о тех, кому говорил, потому и хотел бы знать, кого еще ты предупредил.
— Епифану не сказывал, ну да ты, поди, упредил его давно. А из прочих… Да коих Ратьша оставил для твоего бережения, всем и сказывал. Так что и Гремислав, и Изибор Березовый Меч, и прочие ведают… Да ты не сумлевайся, ни один из ворогов не уйдет. — Онуфрий обнажил в улыбке крепкие желтые зубы. — Ежели что, я ить ишшо Афоньку-лучника в тридцати шагах от шатра поставлю, да с ним еще пяток стрелков метких. Это на случай, ежели кто оттуда все-таки вырвется. Потому будь в надеже, князь, все яко надо сполним.
— Добро, — согласно кивнул Константин и уточнил: — А они когда должны войти в шатер? Ну чтоб… меня поберечь?
— Так сразу. Токмо князь Глеб знак подаст, они и вбегут, — недоуменно пояснил Онуфрий.
Константин на секунду задумался.
Нет, переиначивать не годилось. У боярина и без того в глазах уже мелькает тень смутного подозрения.
Если сейчас попытаться что-либо изменить, так Онуфрий, чего доброго, сразу ринется докладывать Глебу, причем из самых благих побуждений. Мол, братцу твоему младшому очередная блажь в голову вступила, так как бы он из чрезмерного усердия дров не наломал.
— Ну-у, пусть остается так, как было, — медленно произнес он. — Только… Гремислава да всех прочих, которые для… моего бережения приставлены, ко мне прямо сейчас подошли, я им кое-что поведаю.
— Сделаю, княже, — согнулся в поклоне Онуфрий.
— А Афоньку-лучника завтра поутру в шатер ко мне. Ну и… пожалуй, все. Да с Гремиславом не мешкай, а то время позднее, а завтра нам всем тяжкий денек предстоит, — бросил Константин уже на ходу, направляясь в свой шатер.
Не прошло и пяти минут, как он вздрогнул от внезапного появления Гремислава. Вроде бы и ждал, но уж очень бесшумно умел тот входить.
— Звал, княже? — Бесстрастно-угрюмое лицо его было, по обыкновению, непроницаемо, и угадать, какие чувства испытывает в настоящий момент этот суровый человек, не смог бы никто.
— Звал, — кивнул Константин. — Только… всех. Где Изибор, Лебеда, Козлик?
— Они там у шатра остались. — Гремислав небрежно махнул рукой в сторону полога. — Мыслил, ежели словцо тайное, то лучше, чтоб никто нас услыхать не мог, а то бродят тут всякие не пойми кто.
«Ишь ты, какой предусмотрительный, — подумал Константин. — Впрочем, это хорошо. Значит, выполнит все как надо».
Но для начала предстояло узнать, что конкретно ему и остальным передал Онуфрий, а также его собственное отношение к предстоящей кровавой расправе.
Услышанное не порадовало. Гремислав хладнокровно изложил суть поставленной перед ним задачи, и на лице его не проскользнуло ни тени сомнения в ее правильности.
Окончательную точку, хотя все и без того было ясно, он поставил, когда Константин, не вытерпев, уточнил у него: мол, не жалко ли ему ни в чем не повинных дружинников?
— Коль ты самым набольшим станешь опосля свово братца, так и мы все поднимемся. Известно, чем выше князь, тем выше и его княжьи мужи. А головы рубить нам не впервой — что половецкие, что княжьи. Жалеть же… — Гремислав иронично усмехнулся. — Ну коль тебе родичей под меч класть не в зазор, то нам рубить тех, кто вовсе никто, тем паче.
— И прочие так же считают? — осведомился Константин. — Ни у кого никаких колебаний?
Гремислав замялся, но потом нехотя выдавил:
— Изибор малость того… Ворчал, что, мол, Ратьша его не для того оставлял, чтоб… Да и Козлик тож сумрачный чуток, опосля того как услыхал от боярина. Но ты не сумлевайся, княже, — заверил он. — По сердцу али нет, но все сполним на совесть.
Константин невольно усмехнулся. Выполнить на совесть убийство… Как-то это неправильно звучит. Ну да ладно — нынче не до копаний в филологических тонкостях.
А вот то, что народец недоволен, — хорошо. Значит…
— Ты вот что запомни и передай всем прочим, — медленно произнес он, прикидывая, что и как. — Никого без нужды рубить не надо.
— То есть как? — нахмурился Гремислав.
— А вот так. Мыслю я, что Глеб передумает.
— А ежели нет, то как нам быть?
— Тогда… другое поручаю, — нашелся Константин. — Делать все, как Ратьша велел, то есть быть поблизости от меня и, коль кто на меня с мечом пойдет, тогда только и рубить без пощады. Так и остальным накажи.
— Верно ли я понял, — в глазах Гремислава мелькнуло недоумение, — что покамест у всех мечи в ножнах, то и свой не вынимать?
— Все в точности, — подтвердил Константин. — Ты с остальными только защищаешь меня. Но Онуфрию о том ни слова, да и вообще никому.
— Как повелишь, княже, — хмыкнул Гремислав и удалился.
Константин же долго лежал у себя в шатре и никак не мог заснуть. Лишь ближе к утру веки его начали слипаться, усталость все же дала о себе знать, и он погрузился в короткое небытие.
Впрочем, вскоре его уже будил тоненьким голоском сухопарый невысокий мужичонка со столь редкой растительностью на лице, что отдельные волоски выглядели совершенно неестественно, производя впечатление, будто кто-то неведомый взял да и натыкал их в одночасье на гладко выбритый подбородок, будто молодые побеги деревьев среди пустыни.
Такое лицо не забудешь, даже если увидишь всего один раз. Помнил его и Константин.
Это именно о нем, Афоньке-лучнике, уважительно отзывался Ратьша, проводя дружинный смотр: «С мечом он, конечно, жидковат. Сила не та, да и трусоват порой. Сабелькой орудовать тоже непривычен. Зато как лучнику ему цены нет. Для него белке в глаз на полперестрела попасть — плевое дело».
— Тебя Онуфрий прислал? — осведомился Константин.
— Он самый. Уже и солнышко край свой показало, так что вставай, княже, пора.
— Ты вот что, Афанасий, — быстренько одеваясь, удержал его уже на выходе из шатра Константин. — Тебе что Онуфрий велел?
Тот, прежде чем отвечать, на всякий случай настороженно выглянул за полог шатра, чтобы убедиться в отсутствии лишних ушей, и лишь после этого, вернувшись, опасливым шепотом пояснил:
— У шатра в тридцати шагах стоять. Кто выйдет — стрелой бить. Стараться в шею целить, она кольчугой не прикрыта. Да ты не сомневайся, княже, справлюсь. Это для меня плевое дело, — обнадежил он. — Я за тридцать-то шагов не токмо шею, а и яремную жилу стрелой перебью. Оно для нас…
— Ты вот что, — перебил его хвастовство Константин. — Тут кое-что изменилось, но Онуфрию о том знать ни к чему, да и некогда объяснять, что да как. Словом, ему пока ничего не говори и против того, что он тебе скажет, не возражай, но на самом деле стрелять ты ни в кого не будешь.
— То есть как так? — удивился и почему-то обрадовался Афонька.
— А вот так. Запрещаю я тебе. Живыми они нужны, понятно?
— Ну и слава богу, — облегченно вздохнул Афонька. — Смертоубийство — грех великий.
— Ну да, — усмехнулся Константин. — А половцы как же?
— Это нехристи немытые, — равнодушно отмахнулся ратник. — За них и Христос простит, и Перун улыбнется. А своих грешно.
— Ну вот и не стреляй. Только Онуфрию про этот разговор ни-ни. Да и другим тоже.
— Так я чего, один, что ли, стрелять не буду? — не понял Афонька. — А остальные-то как же?
«Ах да, — вспомнил Константин. — Он же и впрямь не один».
