Александр Афанасьев - Наступление ч. 4(СИ)
— Неправильно. Здесь — резче — поправляет инструктор — ты должен идти на нож, а не ждать. Понял? И ты тоже — активнее.
Солдат, которого только что с размаху бросили об землю — поднимается.
— Активнее, активнее! — кричит на него инструктор — что ты как мешок с г…ом?
— А можно… нож посмотреть? — вмешивается Дженна.
Инструктор передает ей нож — он остр как бритва.
— Пошел!
Один из солдат изо всей силы бьет по двери каким-то приспособлением похожим на кувалду на длинной ручке, таким обычно оснащены полицейские у них в штатах — но сам он прикрыт стеной. Дверь вылетает, рвется взрывпакет — условная растяжка! В помещение врываются двое солдат, короткие очереди бьют в подвешенные к потолку мешки с песком — два поражены, третий, на котором висит метка — не тронут — условный гражданский, его нельзя. Из пробитых пулями мешков сыплется песок. Дальше — коридор. Еще двое солдат входят и начинают продвигаться по нему, прикрывая друг друга. Новая дверь — и мгновенно рядом с ними оказываются те двое, что вошли первыми.
Дом убийств — так это называет САС. Только тут — целый афганский кишлак, улица, дувалы, дома — но без крыш. Поверху положены широкие мостки из досок, по ним переходят от дома к дому инструкторы, наблюдают за действиями бойцов.
— Какой у них опыт?
Капитан усмехается — с полным чувством превосходства перед глупой американкой
— Никакого, товарищ журналист. Эти ребята призваны в армию, это обычные советские ребята. Призывники, товарищ журналист.
— Как тебя зовут?
— Ваня…Иван то есть. Рядовой Талмаков.
Простой советский пацан, рыжий и с голубыми глазами, курносый. Не знает, куда деть руки. Нервничает.
— Ты откуда?
Иван беспомощно смотрит на сидящего рядом с журналисткой Сергея. Он никогда не видел живого американца, тем более — живую американку.
— Можно, можно рядовой.
— Из Иванова.
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать… и три месяца.
— А где ты служишь?
— Десантно-штурмовой батальон, рота формирования.
— Как интересно. А что это такое — рота формирования?
— Ну, нам дали сержантский состав, и мы проходим подготовку, здесь. Потом нас перебросят в Афганистан, и там мы будем служить.
— А ты сам захотел служить в Афганистане?
— Да! Я рапорт даже подавал, товарищ журналист. Я спортом занимаюсь, с парашютной вышки прыгал.
Солдат — новобранец опять смотрит на старшего по званию, так ли он сказал — но Дженна хорошо научилась за то время, пока она занимается журналистикой понимать людей — и сейчас она понимает, что парень говорит правду.
— Значит, ты хочешь в Афганистане служить. А зачем?
— Ну… брат мой отслужил. И я тоже. Нехорошо прятаться.
Парень совсем стушевывается и Дженна понимает, что больше давить на него нельзя.
— А каким спортом ты занимался?
— Плаванием. Еще немного каратэ занимался, пока можно было.
— Ты думаешь, в Афганистане тебе это поможет?
— А как же? Конечно, поможет. Товарищ журналист, а можно вопрос?
— Конечно.
— А вы и вправду американка?
В Афганистан они перебрались по мосту Дружбы. Вместе с бронеколонной.
Из подсадил к себе в кабине лопоухий солдат, который водил большой грузовик — он был похож на европейские грузовики годов семидесятых, но у него была кабина с какой-то броней, похожей на самодельную. Когда она приоткрыла дверь и начала снимать — и солдат и ее провожатый заорали на нее в два голоса. Потом — из уважения к профессии журналиста пересадили в автобус, который зачем-то шел в колонне пустой. Она не знала, что только что поставила свою жизнь на кон — перебираться через Саланг в небронированной машине было не менее опасно, чем играть в русскую рулетку.
Красота этих мест ее потрясла — тем более что снимать можно было из салона автобуса, там были большие окна. Горы… шапки снегов, рваная линия вершины, рушащиеся вниз ущелья, безумная, порой проложенная над самой бездной дорога, и еле идущие машины колонны — скорость движения тут была не более десяти миль в час. Памятники у дороги, простые пирамидки с красной звездой, с положенной на памятник каской, кое-где — со стоящим стаканчиком с прозрачной как слеза жидкостью внутри. Саланг… как черная дыра, поглощающая тебя, она никогда не видела такой темноты, буквально осязаемой, душной. Она возблагодарила бога, когда автобус еле выполз наружу. Строительный желтый гусеничный трактор, расчищающий дорогу — самодельная бронированная кабина как у израильских бульдозеров, тракторист — в камуфляже и с автоматом.
Может, они и в самом деле — правы?
В Кабуле дело уже шло к весне, снега с гор больше не было — но и зелени на деревьях тоже, а была мрачная серость неба и пронизывающий, как в аэродинамической трубе ветер. На улицах — бронетранспортеры, на удивление мало транспарантов и плакатов, портретов вождя и вовсе почти нет. Се как то сурово и мрачно.
Никакие штабы они не посещали, видимо секретно, Дженна поснимала по городу, тут же ей удалось отправить первую порцию материалов в США. Перед этим она показала все материалы Сергею — просто знак вежливости, ответное доверие. Тот просмотрел их — но как ей показалось без особого энтузиазма.
Здесь же ей удалось воплотить в жизнь первую часть своего безумного плана. Она напросилась на базар, чтобы купить сувениров — и там купила никаб. Никаб — это такая одежда для женщин, у которых правоверные мужья, ее называют паранджа — но это неправильно, настоящее название у нее никаб. В отношении никабов Афганистан отличался либерализмом — женщин, одетых по европейской моде или в военную форму было намного больше, чем одетых в никабы, а среди молодых — по европейски одевались почти все. Дженну поразило количество вооруженных женщин с красными повязками на руках — она взяла интервью у одной такой девушки и та ей просто объяснила, что не хочет быть в гареме и носить паранджу, что новая власть дала ей права, послала ее в школу, чтобы учиться, а если придут моджахеды — то у женщины будет не больше прав, чем у скотины, в исламском мире у женщины только и есть права, что сидеть дома и рожать детей, а муж ее может даже убить. Это интервью, взятое через переводчика, оказалось настолько ценным, что Дженна не поленилась — ходила и отправила этот материал отдельно. Она знала, какое это впечатление произведет в США — там очень сильны феминистки, а узнав о том, что правительство США поддерживает моджахедов, которые хотят обращаться с женщинами как со скотиной — те просто взорвутся. И у правительства будут серьезные проблемы, потому что женщины составляют половину избирателей на выборах — а они не допустят, чтобы Америка поддерживала таких экстремистов…
Взяла она и еще несколько интервью. Солдат, находящийся на излечении в госпитале. Советский командир. Простой афганец на базаре. Больше всего ее поразил командир какого-то советского батальона, он говорил совершенно без злобы, зато с какой-то усталостью, но и уверенностью в том, что он делает. Как пахарь, который вышел и перед ним огромное поле и в земле больше камней, чем нормальной почвы и это все нужно вспахать, посадить пшеницу, чтобы здесь рос хлеб. Конечно, это тяжело — но это нужно сделать, потому что хлеб нужен. В целом все это совершенно не походило на ту войну, которую рисовали для американского обывателя СМИ — русские варвары ворвались в чужую страну и принялись всех убивать. Если верить телевизору — в Афганистане нет ни единого человека, который бы служил русским по доброй воле, только те, которые запуганы или подкуплены.
Так получилось, что Дженна Вард теперь сознательно работала против своей страны, понимала это — и все равно делала. Она и до этого знала, насколько искажается информация, попадая в телевизионный ящик. Но теперь она поняла еще одно — сколько людей гибнет из-за этой непрекращающейся лжи, сколько людей страдает. Одно дело — просто ложь, другое — ложь, из-за которой гибнут люди. Вторая ложь — это не ложь, это преступление. И она твердо намеревалась сделать все зависящее, чтобы это прекратить.
Еще она не могла понять, кто такой Сергей. Напить она его, как это сделал бы мужчина она не смогла бы- поэтому прибегла к старой как мир женской уловке — попыталась его соблазнить. Не вышло. Предположить, что он гомосексуалист было бы неправильно, она знала что в СССР за это серьезно наказывают — значит, он на службе и не имеет права. Тем не менее — он не ограничивал ее в сборе информации, ни разу не запретил снимать что-то или брать интервью у кого-то, даже изрядно помогал в работе. Это совершенно было непохоже на некоторые режимы в Латинской Америке, где представители власти, если застанут тебя за работой — могут отобрать камеру, избить дубинкой, а то и сделать что похуже. Это никак не соотносилось и со стенаниями последнего времени относительно кровавого сталинистского режима в СССР, где за правду бросают в тюрьмы или психушки. Наоборот — ей казалось, что пока американцы упражняются в разжигании ненависти — русские ничего подобного по отношению к ним не испытывают.
