Дмитрий Дюков - «Рядом с троном – рядом со смертью»
– Больше пряжи сделаем и продадим, – объяснение, на мой взгляд, было вполне доступно.
– Кому лишние мотушки надобны? Ну, сработают хоромные пряхи свой полный урок побыстрее, что далее делать будут? К иным работам они непривычны. Впустую их кормить придётся, они же в лености пребывать станут, иных слуг портить.
– Значит, сделаем больше сукна и его расторгуем, а для работы на торгу шерсти купим, – с мечтой об обогащении на текстильном производстве я расставаться не собирался.
– Кто сие сукно работать сможет? – не унимался критик мануфактурного производства. – Мастерица ткать у нас всего одна, да и то более по хамовному делу, скатёрки льняные горазда выделывать. Да шерсть только последний холостой бобыль распродавать будет, у прочих-то жёнки да дочери имеются, те сами всё соткут и спрядут, чем им ещё зимой заниматься?
– Тогда в других местах проведём закупки через купцов, – не давал я погибнуть идее.
– Поспрашать торговый люд можно. Только не видно в том деле прибытка, – Бакшеев в будущее ткацкого дела явно не верил.
Спустившись из верхних комнат палат во двор к Тучкову, узнали от него о прибытии из столицы Семейки Володимерова сына Головина, подьячего Посольского приказа, в учителя княжичу Дмитрию.
Глава 22
На второй день после прибытия, в субботу, присланный учитель попытался провести со мной свой первый урок. Этот русоволосый, курносый парень лет двадцати семи пытался подойти к делу со всей ответственностью. Он внёс в светлицу, где должны были проходить занятия, дощечку с влажным песком, пару толстых фолиантов и пучок свежих розог. Такой набор школьного оборудования меня озадачил, поротым я становиться не собирался, да и смотреть на то, как секут присутствующих со мной Баженку и Габсамита, совершенно не хотелось.
– Зачем сие? – я указал на свежие ивовые прутья.
– Для вразумления отеческого ленивых и нерадивых, – степенно ответил Семён сын Владимиров.
– Что ж это за проступки такие? – вопрос звучал риторически, но уточнить детали стоило.
– Леность сиречь неисполнение уроков учительских, а небрежение – непослушание казателю своему да шалости разные, – поучал подьячий.
– Значит, если задание не выполнить, то накажут? А как же моё звание княжеское рода Рюрика? – в возможность ежедневной порки верить не хотелось.
– Писаны слова святого Иоанна Златоуста в Измарагде: и не жалей, младенца бия: если жезлом накажешь его, не умрёт, но здоровее будет, ибо ты, казня его тело, душу его избавляешь от смерти, – Семейка прямо наслаждался своим положением. – В том будет мне одобрение и от опекуна твово оружничего Богдана Яковлевича, и от царя всея Руси Фёдора Иоанновича, и от всех отцов нашей святой церкви.
– Какие науки изучать станем? – расписание предметов стоило знать.
– Письменность, счёт, читать начнём святые книги на словено-русском, да латынь выучим. Ежели прилежными и понятливыми отроками себя покажете, то и скорописью овладеете, – перечислил всю программу на ближайшие годы придворный учитель.
– Что ж, делать нечего, розги так розги, – притворно согласился я. – Но токмо и наставнику, ежели он хуже воспитанника науку знает, положено наказание за такову оплошность. Да не как юнцам – прутками, а как мужу взрослому – плетьми.
– На кажный вопрос, который решение имеет и человеком постигаем, мною ответ вскоре даден будет, – усмехнулся Семён.
– Хорошо. От яблока отрезать треть, да еще четверть, да пятую часть, да одну шестую, да одну двадцатую, сколько частей в яблоке останется? – задачка вышла убийственной, приведение дробей к общему знаменателю славянским счётом мог осилить только математик незаурядного ума.
Головин ломал голову и чиркал на песке с полчаса, выходил у него остаток то десятая часть, то двадцатая.
– Самомуто, как исчислить, сие ведомо? – чеша затылок, озадаченно поинтересовался подьячий.
– Конечно. – Подойдя к учителю, прошептал ему на ухо: – Ничего не останется, а как считается – татарчонок покажет, таковое даже дикие степняки ведают.
Габсамит, с которым мы пару недель занимались взаимным образованием, он учил меня переводу арабских цифр в славянские, а я его дробям, простым уравнениям, умножению да делению столбиком и лесенкой, оказался козырной картой.
Проследив за его решением на песчаной доске, Семён мало что понял и проверять взялся с помощью черчения круга и измерения длин долей окружности длинной ниткой. Результат новоиспечённого учителя обескуражил, наш ответ к реальности оказался ближе, чем его собственный.
Далее присланному светилу от педагогики для решения была представлена несложная задача с двумя неизвестными, в которой фигурировали гонцы из Москвы в Углич, время в пути и вёрсты.
– Никак нет способа то рассчитать, нету тут числа верного, – наконец вынес свой вердикт Головин.
– Покажи посольскому приказному, каким обычаем сие счисляют, – подал я знак донельзя довольному собой татарскому отроку.
Габсамит резво присвоил неизвестным цифрам буквы греческого алфавита, составил два уравнения и в пять приемов выдал ответ.
На подьячего было больно смотреть, его мнение о себе как о высокообразованном преподавателе трещало по швам.
– Бажен, крикни конюхов с плетьми. Да пусть скамью дубовую тащат покрепче, – на это моё распоряжение Семейка даже не дёрнулся, видимо, физические мучения его пугали меньше, чем моральные, причиняемые невозможностью решить детские задачи для кочевых скотоводов.
Видя такое его состояние, намечавшееся наказание я остановил, к разочарованию всех находившихся рядом, народ смотреть на порку московского приказного сбегался с самых дальних уголков дворца. Попив холодного бражного кваса, Головин пришёл в себя и, изгнав любопытствующих, продолжил уроки.
Выяснив на следующих предметах дико хромающую грамотность, учитель совершенно оправился и, приободрившись, стал поучать, но за розги более не хватался. В общемто все проблемы состояли в правильном начертании букв и знаков, формальных правил не существовало, каждый писал так, как слышал. Обучение словесности представляло собой разучивание наизусть текстов из Святого Писания да запись под диктовку их же. Зубрёжка мне казалась явно бессмысленной, и я ею успешно манкировал.
Семён, глядя на это, довольно мягко попенял:
– Для учёного человека знание священных книг есть первое дело. Каким образом правоту в письмах и диспутах подтверждать, ежели изречениями апостолов и святых свои глаголы подкрепить не сможешь?
– Логикой докажу, учитель, – услышал он мой ответ.
– Логика есть баловство ума прежде Христа рождённых мудрующих. Наша же крепость – в вере. Верой держится земля Русская, – вздохнул молодой наставник и прибавил: – Коли не изучишь Писания, то по гроб жизни станешь именоваться бесписьменным.
Правописание, несмотря на отсутствие общих правил, мне также не давалось. Где писать букву S – зело, а где Z – земля, где H – иже, а где I – и, было абсолютно неясно. Также у меня не получалось уразуметь, чем отличается буква «Я» от «юса малого», «У» от «юса большого», «ферт» от «фиты», и зачем нужны в русском языке двойная «В» – W и прочие «пси» и «ижицы». Причём эти буквы ещё и читаться могли по-разному в зависимости от своего места в слове, прям как в каком-то английском, пишем «стол» – читаем «табуретка».
– Зачем одинаковые звуки писать разными буквами? – взбунтовался от такой перегрузки мой разум. – Сократить алфавит, всем проще будет.
– Что ж ты такое речёшь, княже, – возмущению Головина не было предела. – А заветы отеческие и дедовские, а красота говора нашего славянорусского? Пропадёт такой язык, оскудеет, станет словно скоропись дьяческая, в коей множество буквиц пропускают, а иные парой в одну пишут. Как юные отроки понимать будут книги древние да молитвы церковные? Не выдержит эдакова надругательства речь наша, иссякнет, чужим говором сменится, а с ней погибнет Русь, пращурами нам доверенная.
Говорил наставник горячо и убедительно, но память подсказывала, что язык и письменность изменятся, а Россия от этого жить не прекратит. С грехом пополам осилив чтение пары страниц, перешли к короткому диктанту. Написал я его современными моему первому телу буквами и таким же округлым стилем. Разобрать мою писанину Семёну было сложно, и читать текст он заставил меня.
– Вельми складно, хоть и странно звучит. Словеса твои, княже Дмитрий, выглядят нелепо, но за скоропись сойдут, токмо грамотным письмом надобно овладеть непременно, – такой заключительный вердикт вынес учитель.
Следующим днём, в воскресенье, или, по-старорусски, на неделе, прибыл к нам учитель закона Божьего архимандрит Воскресенского монастыря Феодорит. Он посетовал, что не заходил к нам раньше из-за кучи хозяйственных забот. Визита священнослужителя я побаивался, вступать в конфликт с церковью виделось невозможным, а в свои способности прилежно учиться молитвам мне не верилось. Однако старец оказался настроен весьма благожелательно, не стращал и адскими муками за нерадение не грозил. Особое его внимание оказалось уделено Габсамиту; выяснив, что в тереме есть ещё мусульманин и язычник, святой отец предложил их также пригласить на изучение святых текстов. Байкильде напрочь отказался, а бездельничающий Гушчепсе прибрёл от скуки послушать занимательных историй.
