Патриот. Смута. Том 6 (СИ) - Колдаев Евгений Андреевич

— Брешешь. — Усмехнулся я.

— Ты с кем так говоришь, а?

Ну хоть псом не назвал, уже хорошо. Не заслужил очередную зуботычину.

— С вором, лжецом, убийцей и пропойцей, что страну свою до ужасного состояния довел. — Проговорил я вполне честно.

— Да я тебе…

Он захлебнулся своей злостью.

— Что? Войско твое вон сейчас на мою сторону перейдет. Точнее то, что осталось от твоих выдуманных десяти тысяч. Князь Трубецкой, да казаки стойкие. Как там… Межаков.

Я начал давить тем, что подозревал, но не знал точно.

— Да за мной, да за меня…

— Кто? Что за тебя? Ушли все к Сигизмунду. Ты один тут остался. Кое-какие силы собрал и решил, что можешь все. — Хмыкнул я. — Дурак, ты.

— Как смеешь!

— Да так. Скольких ты якобы родичей своих извел, а? Таких же воров, как ты сам и лжецов. Пора самому всем окрест рассказать, что никакой ты не Дмитрий и в Угличе тебя не было.

— Был! — Взвыл он. — Я Дмитрий Углицкий. Мать меня от самого Царя Ивана родила. Не веришь? Вон, шрам на шее.

— Шрам подделать можно. — Вздохнул я скептически.

— Родинки, знаки. Меня мама признала. Мамка моя!

— Мария Фёдоровна Нагая признала бы и черта лысого, коли надо было. — проговорил я скептически. — Ты дурку не пори тут. Ты по делу говори. Кто с тобой там, на том берегу реки.

— Все! — Он вскинул глаза на Якова, уставился за спину ему. — Всех вас повесят! Заговорщики! Вы на кого руку подняли? Царь я. Царь!

Не унимается, упертый.

— Эх. Чем докажешь-то?

Это как-то ввело его в некий ступор.

Ладо, заткнулся пока, дальше пойдем.

— Кто в лагере был? Касимовцы, казаки, атаманы, воевода кто?

— Трубецкой. Он за мной придет. — Ощерился воренок. — Он мой верный пес. Он со мной хлеб делил, по правую руку всегда сидел. Он вашу кодлу всю изведет. Сколько тут вас, сотня. Да мы вас в пыль… В пепел!

— Обязательно. — Усмехнулся я. — Посмотреть, как ты, упырь эдакий, на суку болтаешься, князь явится. — Выдержал короткую паузу. Наблюдал. Разговорить этого человека удалось, хотя налицо были явные признаки легкого безумия, уже работать было проще. — Мнишек, жена твоя, с тобой?

— Царевна почивать желала. — Ответил он, чуть подняв голову. — А я желаю, чтобы меня тотчас развязали, отпустили и в ноги пали ниц. Тогда прощу. Может быть.

Он попытался состроить какую-то более-менее горделивую гримасу. Вышло смешно.

— Конечно. Сей же момент. — Усмехнулся я. — С тобой значит, Мнишка, в походе. Хорошо. И ее словим. Да на сук. — Вгляделся в глаза.

Ничего. Судя по всему, на свою якобы жену ему было глубоко наплевать. Мои слова о ее повешенье не вызвали никакого отклика. Сейчас этот человек боролся за свою жизнь, и только это его заботило.

— Зачем к Туле шли? — Продолжил расспросы.

— Мы землю русскую собираем. Ляхов с нее гоним. Самозванцев разных.

Вот это ты насмешил.

— Так ляхи на западе, у Смоленска. А Тула, на востоке. Не дури. Чего ты там забыл?

— Явился там какой-то, лжец. Вор. Обманщик. Царем себя зовет. Мало земле русской Васьки Шуйского, мятежника, так еще один появился. Удумал Совет, значит, Земский собирать…

— Собор. — поправил я его.

— Собирать, царя выбирать. Это при мне живом. При живом! — Он заголосил. — Царе!

Я все больше склонялся к тому, что то ли человек этот был безумен, то ли какими-то невероятными усилиями воли держался за роль до последнего. Почему? Ну, тут все могло быть довольно просто. Скажи он правду, служилые люди убить его могли, не раздумывая.

А Царя, даже ложного — не тронут. Вдруг все же, действительно, спасшийся.

— И как зовут этого негодяя, на которого ты идешь?

Я знал ответ, но спросить должен был.

— Игорь, какой-то. Данилов вроде. — Он ощерился. — Лжец!

— О, какая встреча. Так это я и есть. — Рассмеялся ему в лицо. — Ну что, схватил меня? Так, вроде нет. Вор. Вроде наоборот.

Глаза Лжедмитрия расширились, а я продолжил.

— Значит так, воренок. Либо ты по существу сейчас все говоришь, либо я тебя здесь же вешаю. Знаю я, что ты никакой не царь, а шваль подзаборная. Думаю… — Я прикинул, взвесил все и выдал один из известных в истории вариантов. — Думаю, попович ты. Матвей, сын Печенкин из Северской стороны. А, угадал?

Лицо его немного исказилось. Тряхнуло его, словно током пробило.

Понял я, что в точку попал.

Все же не сын стрельца, не литвин, не учитель, и не жидовин. И тем более — не сын Андрея Курбского. Попович Матвей, который всеми силами вбил себе в голову, что он и есть Царь. Или ему вбили, и от этого разум человека прилично так помутился.

Качай! Игорь, качай.

— Скажи, Матвей, а на свадьбе твоей с Маришкой, с Мнишкой кто прислуживал? Сколько слуг в Москве-то было?

Он ощерился, затрясся уже всем телом.

— Не знаешь. — Так-то я тоже не знал, и при любом его ответе сказал бы, что он врет. Но он молчал.

— Ага, а как батюшка выглядел, который вас в Москве венчал. А, Матвей?

Тот опять дернулся, как ужаленный. Замотал головой.

— Не Матвей я… — Голос его сорвался. — Нет, не он, не Матвей. Дмитрий! Царь! Я! Не Матвей. — Его трясло все сильнее и сильнее. Истерика началась явная. Еще немного и припадок случиться может. — Не сын Веревкин… Царь… Царь я!

Попался.

— Веревкин, значит. — Я ухмыльнулся, посмотрел на Якова, тот пребывал в некотором шоковом состоянии. — Слышишь, не Печенкин, а Веревкин.

— Слышу, господарь.

— Нет, нет! Я! Только я! — Он взревел, попытался кинуться на меня, но я резко навернул веревку на локоть, и подвис Лжедмитрий, захрипел. — Не Веревкин… Не Матвей… Царь…

Глаза его наполнились слезами. Болтался, сопел, кряхтел, дышать пытался.

Все стало ясно.

Подержал его так и отпустил. Рухнул, заплакал, как младенец. Выл что-то причитал. Повторял одно и то же, что не веревка, нет здесь ее, веревки. Нет… Смотрел я на него и понимал, психика этого человека совершенно сломлена. Он уверовал, заменил, видимо, свою личность царской. Почему? Чтобы выжить. Никому не нужен был простой попович Матвей. Всем был нужен царь.

Какой? Да не важное — но царь.

И перед ним, царем, даже в шутку приклонялись. Этикет кое-чего требовал. Да, за спиной ляхи, дворяне, бояре, казаки и все, кто в Тушине был, сговаривались. Все понимали — что никакой это не царь, не Дмитрий из Углича и нет в нем не кровинки, ни былинки от Рюрика. Если только случайно как-то, когда-то, кто-то, где-то согрешил лет неведомо сколько назад.

Но такое родство роли не играло никакого.

Однако — всем был нужен Димитрий, а вот Матвей Веревкин оказался никому не нужен. И не мог он здесь быть. Не существовал несколько лет. Но у человека, что вырос как сын попа навыков правления, а также харизмы и воли банальной — имелось с гулькин нос.

Вот и выходило, что царем-то он себя считать начал, уверовал в это. А вести себя как властвующая, правящая особо не обучился. Не хватало смелости и прочих качеств. Вел, как умел. Разговоры говорил, как царское дело понимал. Да, читать и писать умел, кое-каким разумом не был обделен. Все же грамотный человек, к книгам святым доступ имеющий.

Толку только.

Царя-то воспитывают не просто так. Там и учителя, и фехтование, и конные тренировки и с луком обращаться и в обществе себя вести — этикет. И служба, и наставники, и люди вокруг, от которых почерпнуть многое можно. Очень много всего. А этот — посмешище.

Вот и сейчас хлюпал носом, плакал, стонал, стенал. Ненавидел он сам себя.

Я поднялся, посмотрел на Якова, покачал головой, проговорил:

— Будем с собой возить. В клетке, видимо. Показывать всем, каков этот — Лжедмитрий. Кто он на самом деле. Простой поповский сын, а не Рюрикович. — Вздохнул, добавил. — Позор то какой. Тысячи людей же за ним шли.

Сотник мой покачал головой, сплюнул. Перекрестился. Лицо его выражало невероятный комплекс чувств: удивление, отвращение, непонимание, пренебрежение и еще с десяток иных, более мелких.