Станислав Смакотин - Цусимский синдром
Все же не люблю врать. Но поручик – почти не вранье! Особенно поручик ПВО, ага… Впрочем, остальное тоже не ложь, если вдуматься…
Всей команды не видно, но ближайшие к мостику поразевали рты. Уверен, сам Рожественский с трудом держит челюсть. Чтобы не выпала. Времени анализировать сказанное нет, надо жечь дальше! Давай, Славка, не подведи!
– Плыл на катере к эскадре… Однако не доплыл! Один остался! И не подбери меня «Князь Суворов»… – нервно сглатываю, – не попал бы к нашему адмиралу… – киваю вправо, – с донесением, как японцев побыстрей разгромить!!!
Лица подняты ко мне. Напряжение в воздухе столь велико, что можно пощупать.
Кажется, пора заканчивать… Отсюда хорошо видно, как броненосец Небогатова дал ход, поворачивая в нашу сторону. На палубе люди. Не сомневаюсь, что все бинокли направлены сюда. Как и на остальной эскадре…
Набираю воздуха:
– Я плыву вместе с вами, на корабле!.. Во Владивосток!.. И дома меня, в России… – на этом месте беспомощно спотыкаюсь. Нет у меня в вашей России никого… В своей есть, а в вашей… Деды еще не родились!.. К горлу подкатывает предательский ком. Но пора заканчивать, не то адмирала кондратий хватит: – Ждут мои родные! К которым мне хочется попасть не меньше, чем вам! А японцы… – выдавливаю улыбку. – Японцы не сильнее нас, братцы! – кричу во всю мощь. – Будем вместе их громить, чтобы им пусто было!!!
Все, я полностью выдохся. Сейчас упаду… По лицу, спине градом стекает пот. Пальцев на руках не чувствую, так сильно впился в ограждение. Пытаюсь оторвать – не выходит. Смотреть в сторону Рожественского чего-то не того… Не хочется!
«Император Николай» подошел совсем близко. На мостике хорошо различимы люди. Приглядевшись, можно различить и лица. Особняком от всех держится коренастый бородач при подзорной трубе.
– Все услышали, что сказал господин поручик?
Вздрагиваю. Голос Рожественского зычен и звучит уничтожающе-грозно. Совсем бесстрастно, будто не вешал я только что лапшу на уши, толкая полную лажу… В сантиметре от его адмиральства. В следующую секунду он со свистом втягивает в себя воздух. Когда начинает казаться, что дальше уже некуда и его разорвет, раздается оглушающее:
– Машинные и котельные отделения: пять шагов вперед!
Правая шеренга испуганно разделяется надвое.
– Разойтись по расписанию!.. – ревет адмирал во всю глотку. – И чтоб духу вашего здесь!.. – под топот убегающих ног распаляется он все больше. Дождавшись результата, грозно поднимает кулак. – Остальным отделениям разойтись по местам! Быстро очистить палубу! – От свиста боцманских дудок закладывает уши.
Пространство пустеет на глазах. Я все еще не могу отодрать рук от поручней, те будто прикипели.
– Ответить «Николаю», что все в порядке! – небрежно бросает адмирал за спину. – Господам офицерам приступить к несению службы!
Мостик начинает пустеть.
Неожиданно поворачивается и тихо спрашивает:
– Про поручика соврали?
– Никак нет, господин адмирал! Поручик, но в запасе, – шепчу в ответ. Чуть поразмыслив, обобщаю: – В нашем времени я лейтенант сухопутных войск.
Не говорить же тому, что войск ПВО? Греха не оберешься объяснять!
Рожественский задумчиво смотрит на зазевавшегося матросика, свирепо подгоняемого унтером:
– Молодцом держались, – наконец скептически оглядывает тот меня. – Получите офицерский мундир сегодня же. Я лично распоряжусь… – делает секундную паузу, – господин поручик!
Издевается? Отнюдь, лицо серьезно. Ну что же, поручик так поручик! Все одно – не в тапочках по броненосцу бегать.
– Жду вас на обед, господин Смирнов. Нам есть что обсудить… – Подумав, добавляет: – Придете с Аполлонием Михайловичем.
Адмирал отворачивается, тяжело шагая налево, к входу в рубку. На мостике никого не осталось, лишь Македонский ждет у двери. Рожественский делает приглашающий жест. Старший офицер вытягивается, почтительно отступая, и следует за ним.
Руки, ну пожалуйста, отдеритесь, а?.. Не торчать же мне тут все время! Я с тоской провожаю взглядом командующего. Где, в конце концов, корабельный врач? Матавкин где?! Тут человек погибает, а он…
Кто-то касается правого плеча. Оборачиваюсь – неужели?.. Как живой! Откуда взялся?!
– Вячеслав Викторович… – выдыхает тот.
– Руки как отодрать? – в истерике киваю я вниз. Голос срывается на хрип.
– Секунду… Это нервное у вас, подождите… – лезет в карман. – Дышите глубже! – сует мне в нос пузырек.
«А-а-а-а-а!.. Нашатырь!» – Руки отскакивают сами.
– У вас ром остался?
– Идемте со мной…
Как быстро тут все происходит. Не успеваю я толком приложиться к бутыли под участливым взглядом Матавкина… Наплевав на формальности с этикетом, жадно глотая прямо из горла… Как в дверь раздается стук:
– Ваше благородие, я к его благородию поручику Смирнову!
Ваше… Благородие!.. Госпожа чужбина… Надо было Матавкину эту песню напеть. Понравилась бы, уверен! Впрочем, еще ведь не вечер? Стало быть, теперь я «благородие». Хм, неплохо! Так, а кто это ко мне? У меня появились служебные обязанности?
Матавкин отступает, пропуская усатого унтера в годах.
– Ваше благородие, – обращаясь уже ко мне, козыряет тот, – не изволите подняться? – Усатый держит в руках непонятного назначения длинный предмет.
Ошеломленно гляжу на Матавкина. Если мне не кажется, то в усах его кроется ехидная улыбка.
Что-что там у матроса? Розга? Посвящение в поручики мне пришел делать?..
Покорно подымаюсь, ожидая, что будет дальше.
– Та-а-а-ак… – Усатый ловко нагибается, прикладывая ко мне «розгу».
Ах ты… Так бы и говорил, что мерки пришел снимать! А то после последних событий я… Немного нервничаю, говоря мягко!
Хмурый унтер долго не задерживается и, обмерив меня всего, исчезает, что-то бормоча под нос. Немного переживаю, как сядет новая форма! Ибо вместо фиксации мерок тот пользуется исключительно памятью.
Не успевает он уйти, а я вновь взяться за ром, как в дверь новый стук:
– Аполлоний Михайлович, добрый день! – В каюту входит интеллигентного вида офицер в погонах мичмана. – Здравствуйте, господин поручик, – отдает мне честь. – Я к вам от его превосходительства!
Порываюсь поприветствовать встречно, но вовремя останавливаюсь. Мой военный прикид пока в пошиве. Поэтому лишь встаю, отвешивая церемонный поклон. Получается развязно и не к месту… Ром штука подлая… И такая… Коварная!..
– Младший флаг-офицер штаба Владимир Николаевич Демчинский, – представляется тот. – Господин адмирал поручил доставить вам письмо, – протягивает мне пакет.
Принимая посылку, я напрягаю мозг. Демчинский, Демчинский… Где-то я твою фамилию уже встречал… Где?.. Читал что-то на форумах?
Как-то вечером в родном Томске я от нечего делать полез на цусимский форум. В тот раздел, где по ниспадающей идут показания сперва Рожественского, затем Небогатова и так далее. Фамилия Демчинского там тоже присутствовала, помнится. И упоминалась в связи…
Точно! Память услужливо выбрасывает слово «телеграф». Демчинский – тот самый инженер, бросивший карьеру ради романтики флота!
– Подождите!.. – почти кричу я ему вдогонку. – Владимир Николаевич, вы ведь до войны телеграфистом были? – Я тут же понимаю, что сморозил глупость.
Аполлоний укоризненно качает головой, но уже поздно.
Демчинский удивленно оборачивается:
– Нет, хотя… Работал инженером у «Сименса и Гальске». – Мичман останавливается в дверях. – А мы с вами разве знакомы? – прищуриваясь, всматривается в мое лицо.
– Я о вас слышал, Владимир Николаевич. Вы обо мне вряд ли… – добавляю я и, не давая ему опомниться, продолжаю: – Скажите, а с телеграфным делом на эскадре совсем худо? Специалисты по работе с новыми аппаратами на всех кораблях имеются?
Столь неожиданный поворот явно застает Демчинского врасплох. Тот вопросительно смотрит на Матавкина, который успокаивающе кивает, затем вновь на меня.
Да ладно ты, мичман, не дрейфь! Все свои!
– Специалистов на кораблях хватает… – нехотя отвечает мичман. – Но система организации такова, что во главе стоят люди, зачастую несведущие. – Минные офицеры, – добавляет он, чуть подумав. – Если бы настройка аппаратов была отдана инженерам… – Демчинский беспомощно разводит руками. – Но это невозможно, иначе придется менять всю структуру.
Все ясно. А во время боя даже командования не смогут передать Небогатову по телеграфу. Все станут делать по старинке, посылая сигнальщиков на убой! Одного за другим на горящую палубу, под осколки…
– Не изволите чаю, Владимир Николаевич? – сглаживает Матавкин неловкую паузу.
– Благодарю вас, но бегу! – Демчинский еще раз недоверчиво оглядывает меня и молча откланивается.
