Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

Участвуя в походах на калмыков и поляков, успокаивая Кабарду и Кумыкиюмне приходилось хлебать из одного котелка с есаулами и рядовыми, да и спать не в отдельном шатре, а в обшей палатке на сто человек, что нашили по моим эскизам из парусины, производство которой было освоено сначала в Измайлово, а потом и на Ахтубе.

Своих специалистов по изготовлению хорошей парусины в Москве не имелось, пришлось зазывать из Голландии. Но я не стеснялся и не скромничал, а потому зазывал и заманивал иностранных специалистов пачками. Кстати, случались казусы, когда кто-то заявлял себя, как специалист, а оказывался абсолютным профаном. Так произошло, например с одним голландцем, заявившим при вербовке в Голландии, что он мореход, а при тестировании, оказался неплохим виноделом.

Хватало мошенников. Ха-ха…

Наши косые паруса хорошо справлялись с Волжскими ветрами, а вытянутый корпус без лишних надстроек позволял двигаться даже против ветра. Если бы не открывшиеся отмели, мы бы проскочили до Москвы «с ветерком», однако то и дело приходилось пользоваться бечевой и добрались мы до Коломны только через месяц. Коломенский воевода вручил мне царский приказ о передаче моей личной тысячи под его, воеводино, «временное» командование.

Я, мысленно усмехнувшись, «взял под козырёк» и, не дрогнув лицом, по описи передал свое войско Никите Иевливечу Кутузову и был приглашён им на обед. Приглашение я принял, понимая, что по такой мелкой воде за сутки до Москвы я не «долечу» (было-было такое и не раз), хоть и дул хороший, знакомый мне, ветер.

Стоял на воеводстве Никита Иевлиевич второй год и ранее мы с ним не пересекались, но проживал он в том же доме, в котором обитали и прежние воеводы. Дом сильно походил на множество старых домов из моего времени и мне всегда нравился, так как строился по подобию измайловского дворца и имел все необходимые удобства. Дом был кирпичным и двухэтажным. Первым этажом была, естественно, хозяйственная подклеть. Вход на второй этаж, или, как теперь говорили — ярус, шел через высокое крыльцо. В широких окнах вместо слюды, стояли наши «измайловские» стёкла.

На обеде, состоявшемся, когда на дворе уже смеркалось, я увидел епископа Александра, знакомого мне года с пятьдесят пятого, когда в Коломне ещё существовала епархия. Епархию ликвидировал в патриарх Никон, присоединивший её к Патриаршей области. Владыка Александр был определен на вновь созданную Вятскую кафедру, бедную и совершенно неустроенную в экономическом отношении. Теперь он был здесь, в Коломне.

— Вероятно приехал на собор, — подумал я. — Но почему он здесь, а не в Москве? Неужели собор уже закончился? Помниться, он длился до шестьдесят седьмого года. До февраля или марта…

— Доброго здравия, отец Александр! — поздоровался я. — Благословите…

Я протянул к епископу руки и склонил голову.

— Не боишься от противника Никоновских новин благословление получать? — спросил, усмехаясь старец.

— Бог разберётся, и не мне судить, — покрутил головой я и спросил, поднимая на него глаза: — При сане ещё?

— При сане пока, — сказал и хохотнул епископ.

— Тогда прошу благословить.

— Бог с тобой, — сказал старец, прикоснувшись четырёхкратно к моей голове двумя перстами.

— Отчего не на соборе, отче? — тут же спросил я, пока мы не сели за стол.

— Хе-хе… Так, э-э-э, прервали собор. Иерархов ждут. Чтобы Никона низложить. Не уходит добровольно, хотя и осудил его собор.

— Каких иерархов? — сделал вид, что удивился я.

— Архиепископов Константинопольских и Иерусалимских, патриархов: Паисия Александрийского, да Макария Антиохийского.

— О, как⁈ А я думал, что закончился собор.

— Основные вопросы решали всё лето, да так и не решили. Никон перевернулся и отказался от свих новин. Аки агнец на заклании предстал пред собором. Тьфу, прости господи!

Старец перекрестил губы.

— А, что сам иконы рубил и книги рвал, это как⁈ Теперь говорит, что заставили его слуги царские и сам царь. Тьфу, паразит! Как только язык у него не отсох⁈

Он снова перекрестился.

— А ты, значит, отец Александр, так и противишься новинам? — спросил я.

— Противлюсь, Стёпушка, — со вздохом ответил старец. — Как не противиться, коли всё наоборот делают, паскудники⁈

— Гляди, отче, анафеме предадут, — покрутил я головой. — Беги ко мне на Ахтубу, пока не началось.

Старец снова тяжко вздохнул.

— Не можно, Стёпушка. Прав ты был во многом. Остерегал нас. Откуда в тебе тот разум? Бог знает! Мне же Бог язык непослушный, да разум скудный дал. Наговорил уже столько, что и сам не рад, да отказываться от сказанного — ещё больший грех. Вильнуть бы сейчас хвостом, как Никон, да не даёт гордыня. Что пастве скажу, воротясь?

Я удивился, услышав его откровенные слова. Видимо, обсуждали они с воеводой сложившееся положение, так как тот выслушал старца спокойно и сказал:

— Присядемте, господа хорошие, за стол… Отче… Степан Тимофеевич…

Обеды на Руси в богатых домах были такие обильные и сытные, что я наедался с «двух ложек», но научился растягивать удовольствие часа на два. У себя дома я ограничивал меню «первым, вторым и третьим». Правда и то и другое и третье в завтрак, обед и ужин было разным. На пирах же все изыски стояли на одном столе и стол, в буквальном смысле, ломился. Перечислить все яства, возможности нет никакой. Всё равно что-то, да упустишь.

Привезённое мной вино было вкусным и правильно приготовленным, потому быстро развязало языки и я узнал, что ничего ещё на соборе не решено и что старообрядцы, в общем-то, побеждают. Может, то что они давно готовились к предсказанному мной пятнадцать лет назад расколу, то ли то, что Никон, действительно покаялся в содеянном и осудил «греческие новины». Оттого и призвали греческих патриархов. Но какие они были греческие, одному мне в этом мире было известно. Все ни в буквальном смысле подчинялись Римскому Папе и отчитывались перед ним о совращении Русской церкви в письменном виде, прости Господи. И я читал, в своё время, эти письма в Рим. Но никому ведь сейчас не скажешь об этом! Хотя…А почему, нет?

— Слышал я, что патриарх Антиохийский по дороге в Москву индульгенциями торгует? — спросил я. — И так успешно торгует, по рублю за штуку, что уже и распродал всё разрешённое количество до въезда в Москву. Сейчас снова выпросил у царя разрешение выпустить бумаги. В печатном дворе оттиски готовят. Правду говорят?

— Правду, — ответил, вздыхая старец.

— Не уж то? — удивился воевода. — Индульгенции, это же — римская выдумка?

— Римская, — согласился епископ. — Так и что? Все они, патриархи эти, под Римской рукой.

— Индульгенции — это же ересь! — воскликнул воевода.

— А я тебе что, говорю, говорю, — снова вздохнул епископ.

— Так, они здесь таких делов наворотят, — задумчиво проговорил воевода.

— Суд над Никоном будет и над всеми несогласными, — проговорил я. — Никона низложат, изберут другого патриарха, всех несогласных предадут анафеме. Беги, отче, пока не замарали тебя.

Долго и молча смотрел на меня епископ, но потом в который уже раз тяжело вздохнул и сказал:

— Чему быть, того не миновать, Стёпушка.

[1] Братья Франциск и Доминик Пиццигани (итал. Francesco, Dominic Pizigani / Pizigano) — венецианские картографы XIV века.

[2] Фра Ма́уро или Мавро (итал. Fra Mauro, 1385—1459) — венецианский монах ордена камальдулов, подвизавшийся в монастыре св. Михаила[англ.] в Мурано и картограф портуланов и mappa mundi Итальянской картографической школы.

[3] (1266–1282)

[4] (1313–1341)

[5] (1342–1357)

Глава 11

После разговора со старцем Александром стала понятна причина царского призыва моей гвардии в Москву. Ожидались народные волнения. И не потому, что народ заботили книжные и обрядовые перемены, а потому, что они, оказывается, любили патриарха Никона, знали, что едут церковные патриархи, могущие лишить Никона патриаршего сана и не хотели этого. Оказалось, что народ в массе своей совсем не был в курсе, что что-то затевается внутри церкви и виновником раскола был Никон. Патриарх Никон прославился в народе человеколюбием и добрыми делами: раздачей милостыни, поддержкой сирых и убогих. Особенно, в годы своего «отступничества» от патриаршего престола и конфликта с царём. Именем его открывались богадельни и раздавались щедрые подарки монастырям.