Таких не берут в космонавты. Часть 2 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Я поднял руку, едва только мои одноклассники расселись по лавкам. Максим Григорьевич в ответ на моё рвение улыбнулся, продемонстрировал свои крупные резцы.

— Что случилось…

Он поправил на лице очки, бросил взгляд в журнал.

— … Пиняев?

— Случилось, Максим Григорьевич, — ответил я. — На позапрошлой неделе у меня двойка случилась. За Маяковского. На прошлой неделе я сдал вам стихотворение. Почему вы не исправили ту двойку?

Я поднялся с лавки, замер справа от парты.

Учитель литературы вновь изобразил кролика: блеснул зубами.

— На прошлой неделе я поставил тебе, товарищ будущий выпускник, в классный журнал заслуженное «отлично», — сказал Кролик. — На позапрошлой неделе ты получил не менее заслуженный «неуд».

Максим Григорьевич пожал плечами.

— Всё правильно, Пиняев? — сказал он. — Не так ли?

Я кивнул и спросил:

— Максим Григорьевич, когда я исправлю двойку?

— Зачем? — переспросил учитель.

Он развёл руками.

— Работай на уроках, Пиняев. Зарабатывай пятёрки. Говорят, ты неплохо разбираешься в математике. Подсчитай, какое количество положительных оценок перекроют одну плохую. Уверен, ты справишься с такой задачей.

— Я тоже в этом уверен, Максим Григорьевич. Не сомневаюсь, что положительных оценок у меня в этой четверти будет предостаточно. Но мне не нравится та двойка. Хочу убрать её из журнала. Такое возможно?

Кролик откинулся на спинку стула, постучал подушечками длинных пальцев по столешнице. Пристально взглянул на меня. Хитро сощурился.

— Наша страна, Пиняев, — сказал Максим Григорьевич, — это страна счастья и возможностей. У нас нет ничего невозможного. Для тех, разумеется, кто хорошо трудится. Упорство и труд всё перетрут. Слышал такую поговорку?

— Слышал, Максим Григорьевич. Я упорный. И трудолюбивый.

Учитель развёл руками.

— А раз упорный, — сказал он, — то я вознагражу твоё упорство. Ты говорил, Пиняев, что любишь поэзию Маяковского. Великолепно! К следующему уроку выучи наизусть пять… нет, десять стихотворений Владимира Владимировича.

Кролик блеснул резцами, пообещал:

— Я оценю твоё упорство. Уберу из журнала двойку. С превеликим удовольствием заменю её пятёркой.

Максим Григорьевич пробежался взглядом по лицам школьников — проверил реакцию десятиклассников на свои слова.

Я заметил, как покачал головой Черепанов.

Сказал:

— Я готов, Максим Григорьевич.

Учитель вскинул руки.

— Раз готов, — сказал он, — тогда учи.

— Я готов рассказать все десять стихотворений, — пояснил я. — Прямо сейчас.

Максим Григорьевич вскинул брови.

— Выучил? — переспросил он. — Уже? Только учти, Пиняев: нужны полноценные стихотворения — не простенькие четверостишия.

Я кивнул.

— Разумеется.

Не дождался приглашения, прошёл между партами, остановился в двух шагах от учительского стола около доски (где красовалась написанная мелом сегодняшняя дата).

Спросил:

— Начинать?

Максим Григорьевич хмыкнул, озадаченно сдвинул пальцем к переносице очки.

— Ну… начинай, Пиняев, — сказал он. — Послушаем тебя. Хм. Только не рассказывай то стихотворение, за которое ты уже получил оценку на прошлой неделе.

— Конечно.

Я кашлянул, повернулся лицом к залу.

«Эмма…»

«Господин Шульц…»

— Владимир Владимирович Маяковский! — объявил я. — Сифилис.

«Эмма, ты уверена, что это стих Маяковского?»

«Господин Шульц, это стихотворение…»

«Я понял, Эмма. Продолжай».

— Пароход подошёл, завыл, погудел — и скован, как каторжник беглый, — продекламировал я. — На палубе семьсот человек людей, остальные — негры…

— … И всё ей казалось, — сказал я, — она жеребёнок, и стоило жить и работать стоило.

«Эмма, следующее».

«Господин Шульц…»

— Владимир Владимирович Маяковский… — в пятый раз объявил я.

— Василий, хватит, — прервал моё выступление учитель литературы.

Он покачал головой и заявил:

— Не ожидал. Вот честно: не ожидал, что ты действительно поклонник творчества Владимира Владимировича. Прекрасно читал, Пиняев. Уверенно, с чувством. Великолепно.

Он повернулся к классу и сказал:

— Товарищи будущие выпускники, поаплодируйте Василию Пиняеву.

Я выслушал жиденький хор аплодисментов.

— Молодец, Василий, — сказал Максим Григорьевич. — Оценку я исправлю. Присаживайся на своё место.

Он указал на мою парту рукой.

— А мы продолжим урок.

После уроков я отказался от очередного концерта в актовом зале. Сказал одноклассникам, что у меня на сегодня запланированы дела. К тому же, дела были и у Черепанова: Лёша не пошёл к Лукиным — отправился домой рисовать портреты учителей физкультуры. Он пообещал, что сделает рисунки до завтра. Я озвучил оправдание своему заказу: сообщил Черепанову, что придумал приуроченный к двадцать третьему февраля конкурс на лучшего учителя физкультуры в нашей школе. Пообещал, что предложу идею этого конкурса Лене Зосимовой (комсоргу школы), как только получу от Алексея заказанные портреты.

На счёт своих дел я одноклассникам не солгал. На сегодня я запланировал поход в магазин за нотными тетрадями. Решил, что раз занятий с Черепановым сегодня не будет, то потрачу освободившееся время с пользой. За полтора года пребывания в гейдельбергской клинике я отвык от походов по магазинам. Да и до второго инсульта я всё чаще заказывал через интернет доставку товаров на дом. Но в Советском Союзе тысяча девятьсот шестьдесят шестого года интернета не было (здесь пока и телефоны в квартирах считались редкостью и роскошью). После школы мы с Иришкой наспех поели и отправились в магазин.

Магазин, носивший подзабытое название «Культтовары», поразил меня не внешним видом (он находился в похожем на избушку деревянном здании) и не ассортиментом товаров (к нынешнему «изобилию» в советских магазинах я заранее морально подготовился). Он удивил меня странными походами от отделов к кассе, откуда я возвращался с чеком обратно к продавцам — обменивал чек на товары. Очередь около кассы не исчезала. Я прикупил сразу десять нотных тетрадей с изображением арфы на обложке. Вторую очередь в кассу я отстоял, когда вспомнил о простых карандашах (Иришкины карандаши я превратил в огрызки). На третий заход к кассе я не отважился — покинул магазин до того, как надумал прикупить очередные «необходимые» вещи.

От «Культтоваров» мы прошли ещё полсотни метров по засыпанной снегом улице Ленина, заглянули в магазин «Книги». Там я с удовольствием вдохнул запах свежей типографской краски, окинул взглядом стеллажи и столы с печатными изданиями. Сдвинул на затылок шапку, прошёлся вдоль рядов, пробежался взглядом по обложкам и по корешкам книг. Посмотрел на фамилии авторов, заглянул под обложки. С удивлением понял, что видел сочинения этих авторов впервые. Хотя те были изданы шестизначными тиражами. Иришка не бродила вместе со мной — она целенаправленно двинулась в отдел приключенческой литературы. Я минут на двадцать потерял её из вида: разглядывал труды писателей, написанные в жанре соцреализма.

Лукина напомнила о себе сама.

Она подбежала ко мне с книгой в руках и сообщила:

— Василий, смотри, что я нашла!

Показала мне обложку книги, на которой значилось: «Библиотека современной фантастики, тот 1. Иван Ефремов».

— Это же «Туманность Андромеды»! — сказала Иришка. — Ещё здесь есть «Звёздные корабли».

Я взял из рук Иришки книгу, перевернул её — взглянул на цену.

— Восемьдесят девять копеек, — сказал я. — Берём.

— Зачем? — спросила Лукина. — У нас же дома почти такая же на полке стоит.

Я взмахнул рукой и заверил:

— В хозяйстве пригодится. Берём.

В среду перед началом первого урока Черепанов положил на стол тетрадь, подвинул её в мою сторону.

— Вот, — сообщил он. — Сделал.

Говорил Алексей едва слышно. Озирался при этом по сторонам, будто заговорщик.