Господин Тарановский (СИ) - Шимохин Дмитрий

Я тронул коня и вместе со своим разведотрядом — Скобелевым и десятком казаков — поскакал вперед, опережая главные силы. Ветер бил в лицо, пахло талым снегом и весенней свободой.

В один из дней поравнявшись Скобелев завел разговор.

— Подумать только, ваше высокоблагородие, — восторженно проговорил Скобелев, поравнявшись со мной. — Еще месяц, и мы будем диктовать свои условия в самом Пекине!

Я усмехнулся. Юношеский пыл. Но именно этот пыл и был нужен мне.

— Сначала Силинцзы, корнет. Сначала — Силинцзы.

Внезапно сзади раздался крик. Один из казаков назад указывал рукой.

Я посмотрел туда, куда он указывал. На горизонте, на фоне серого неба, появилась одинокая темная точка. Она стремительно росла, превращаясь в всадника. Он скакал не просто быстро — он летел, выжимая из своей лошади последнее, и было в этой отчаянной скачке что-то зловещее.

Мы остановились, ожидая. Тишина степи, нарушаемая лишь порывами ветра, давила на нервы. Всадник был уже близко. Мы увидели, что конь под ним покрыт клочьями пены и шатается от усталости. Сам он едва держится в седле. Это был один из наших казаков, назначенных для связи с основной колонной.

Он подлетел к нам и рухнул с коня прежде, чем тот успел остановиться. Его подхватили под руки, сунули в рот флягу с водой. Он жадно глотнул, закашлялся, пытаясь выровнять дыхание.

— Беда… ваше высокоблагородие… — наконец прохрипел он. — Арьергард… и обоз… главный… окружены!

Глава 8

Глава 8

Слова ударили, как обухом по голове. Сердце сжалось в предчувствии крупной беды.

— Кто? Хунхузы? Китайцы прорвались через границу⁈ — вскрикнул Скобелев, хватаясь за эфес сабли.

Гонец отчаянно замотал головой.

— Наши… — прошептал он. — Русские… казаки!

— За мной! — рявкнул я, вонзая шпоры в бока коня, и разворачивая его.

Мы сорвались с места.

Кони, почуяв настроение седоков, шли наметом, выбивая из раскисшей дороги комья грязного, тяжелого снега. Ветер бил в лицо, неся с собой запах прелой земли и талой воды.

Проклятая весна! В этом году она пришла не просто рано, она обрушилась на нас внезапно, как предательский удар в спину. Каждый час промедления превращал наст в кашу, каждый лишний день делал наш путь к границе невозможным.

Мы вылетели на вершину пологого холма, и я резко натянул поводья. Конь подо мной заплясал, недовольно храпя.

Передо мной открылась долина.

Картина была грандиозной и страшной в своей безнадежности. Внизу, на широком тракте, растянувшись на версту, застыл мой обоз. Сотни тяжелых, груженых под завязку саней стояли, сбившись в кучу, как стадо овец перед волками.

А вокруг них, перегородив дорогу живой стеной, стояла цепь всадников.

Их было много. Не меньше трех сотен. Забайкальские казаки. Они сидели в седлах спокойно, уверенно, держа пики наперевес. Это был не случайный разъезд и не таможенный пост. Это была армейская блокада. Полномасштабная, грамотно организованная операция по перехвату.

— Твою мать! — сдавленно выругался рядом со мной корнет Скобелев, хватаясь за эфес сабли.

Лицо полковника Гурко потемнело, превратившись в каменную маску. Он, как профессионал, мгновенно оценил диспозицию: нас взяли в клещи. Любая попытка прорыва обернется бойней, в которой мы, отягощенные обозом, будем уничтожены.

Я спустился вниз.

Из цепи казаков нам навстречу неторопливо выехал офицер. Высокий, сухопарый полковник лет пятидесяти, с аккуратными седыми усами и спокойным, ничего не выражающим взглядом человека, который просто делает свою работу.

Он остановил коня в пяти шагах от меня и отдал честь — четко, по-уставному.

— Полковник Забайкальского казачьего войска Цыриков, — представился он ровным, казенным голосом. — Прошу вас остановиться, господа.

Я подъехал вплотную. Мы оказались, стремя в стремя. Я смотрел в его выцветшие, спокойные глаза и чувствовал, как внутри закипает холодная, белая ярость. Вокруг нас звенела капель. С веток ближайшей березы весело и неумолимо капала вода, и каждый этот звук был как удар молотка, забивающего гвоздь в гроб моей экспедиции.

— Полковник, — произнес я тихо, но в моем голосе зазвенел металл, заставив его коня прянуть ушами. — Вы, кажется, забываетесь.

Я выпрямился в седле, глядя на него сверху вниз — не физически, но морально.

— Я — статский советник Тарановский. Следую по личной надобности Его Императорского Высочества и с мандатом генерал-губернатора.

Это был удар наотмашь. Статский советник — чин пятого класса. В армейской табели о рангах это выше полковника. Я был старше его по званию, и он это прекрасно знал.

Цыриков на мгновение замер. Его лицо дрогнуло, выправка стала еще строже, исчезла та легкая небрежность, с которой военные смотрят на штатских. Он снова козырнул, на этот раз с подчеркнутым уважением к чину.

— Ваше высокородие, — произнес он, но тон его остался твердым. — Имею предписание.

— Предписание? — перебил я его, подаваясь вперед. — А не много ли вы на себя берете, полковник? Останавливать караван особого назначения посреди степи? Вы хоть представляете, чьи головы полетят, если этот груз застрянет здесь хотя бы на сутки из-за вашего… служебного рвения?

Я давил на него авторитетом, статусом, страхом перед столицей.

Цыриков выдержал мой взгляд. Он был старый служака, и устав для него был святее любых угроз.

— Виноват, ваше высокородие. Но служба есть служба, — отчеканил он, глядя мне в переносицу. — Согласно полученному мною официальному донесению, ваш караван подозревается в провозе крупной партии контрабандного оружия. Кроме того, имеются сведения о беглых каторжниках в составе отряда.

Он говорил вежливо, соблюдая субординацию, но за этой вежливостью стояла вся инерция огромной государственной машины.

Я посмотрел на снег под копытами его коня. Он уже потемнел, напитался водой, превратившись в ноздреватое, рыхлое месиво. Еще день — и сани встанут намертво. Еще два — и мы увязнем здесь.

— Это ложь, полковник. И вы ответите за задержку, — отрезал я. — Я требую немедленно освободить дорогу.

Цыриков покачал головой.

— Не могу знать, ложь или нет, ваше высокородие. Но обоз не двинется с места до проведения полного досмотра и проверки личностей всех сопровождающих. Это мой приказ. И я его не отменю.

Наши взгляды скрестились. Мой чин против его приказа. Пат.

Вокруг нас радостно звенела весенняя капель, уничтожая время, которого у меня больше не было.

— Это саботаж! — рыкнул я.

Я обвел рукой долину. Солнце уже стояло высоко, и теперь его лучи не грели, а жгли. С веток, с краев оврагов, с самих саней — отовсюду текла вода. Этот непрерывный, назойливый звон капели бил по нервам сильнее любого барабана. Грязь под копытами уже хлюпала, превращаясь в черное, жирное болото.

— Посмотрите вокруг! — рявкнул я, теряя остатки терпения. — Вы что, слепой? Еще день-два, и мы здесь утонем вместе с вашим «приказом»! Мой обоз везет груз для нужд Империи. Срыв сроков из-за вашего самоуправства и тупой исполнительности будет стоить казне дороже, чем все ваше казачье войско!

Цыриков даже бровью не повел. Он сидел в седле, прямой, как шомпол, и его лицо выражало лишь вежливое, убийственное равнодушие.

— Состояние дороги не отменяет моих должностных инструкций, ваше высокородие, — парировал он ровным, бесцветным голосом. — В донесении указано — «контрабанда». Мой долг — проверить. Проведем досмотр, составим опись, сверим людей со списками беглых. Если все хорошо — последуете дальше.

— Досмотр⁈ — выдохнул я. — Вы представляете, сколько времени займет досмотр двухсот саней? Сутки! А дорога уйдет через три часа!

— Значит, такова воля Божья, — невозмутимо ответил он. — А устав есть устав.

Меня накрыла волна горячей, душной ярости. Он издевался. Вежливо, корректно, по форме, но издевался. Он был стеной, о которую можно биться головой до кровавых брызг, но она не дрогнет.