Воин-Врач IV (СИ) - Дмитриев Олег

Киев встречал победителей, кажется, в полном составе, как и Переяславль до него. Но масштаб, конечно, был не тот. По Подолу не было свободного места до самых городских стен. На причалах народу толпилось, как не всякий раз при встрече торговых караванов и важных посольств. Все вопили здравицы, швыряли в Деда-Солнце шапки, протягивали к шагавшим в первом ряду князю, воеводе и сотникам тепло одетых румяных карапузов. И лица у всех — мужиков, баб, старых, молодых — лучились счастьем, как стоявшее в зените вечное светило.

Всеслав, кивая и покачивая ладонью знакомым и незнакомым в ответ на крики-величания, не сводил глаз с ворот. Там пока не было долгожданных лиц сыновей и жены, толпа запрудила врата полностью, сразу и не придумаешь, как проехать. Но вот грянул колокольный перезвон с Киевской Софии, и народ как по команде сыпанул в разные стороны, открывая проход. Сводная рать, дружинные и жулики, шествовали следом за начальными людьми гордо, и те, кто были на льду Днепра в месте, что теперь называлось «Александрова падь», и те, кого там не было, кто ждал, встречал и берёг дорогу возвращавшимся с победой. С общей победой русского народа над иноземными захватчиками.

Про «Александрову падь» придумалось как-то само, в тот вечер, когда долго искали правду, каждый свою, Хаген Рыжий, отец Василий и князь Глеб Переяславский. Мы со Всеславом решили переключить их на «оставить след в истории», дескать, кто придумает лучшее название — того и запомнят вслед за князем первее прочих. Победил, неожиданно, митрополит. Он в конкурсе, кажется, вовсе участия не принимал, ибо азарт греховен, только морщился от вариантов, что предлагал Рыжебородый, потому что в них непредсказуемо сочетались наша и северная грязная ругань во всевозможных комбинациях. Глеб тоже вариантов не накидывал, чем настораживал ещё сильнее. Утомившись, видимо, слушать лай викинга, отец Василий предложил:

— Александрова падь.

— Ловко. Но «падь» — это же низина, вроде, а там горы с одной стороны, да и напротив тоже не самое низкое место? — заинтересовался Всеслав.

— «Падёж» — звучит плохо для места. «Падь» — ловчее, понятнее. А смысл тот же. Пришли — пали, — пояснил митрополит. Решили так в народ и запустить. Гнат обещал устроить. И устроил.

Пройдя воротами, где крики горожан едва не скидывали с сёдел, вышли на площадь перед собором. И отлегло наконец-то — семья стояла на тех же самых местах, где и оставалась, провожая отца и мужа на бой. Только лица сегодня были совершенно иными — буквально полыхавшими искренним счастьем.

Начал речь, предсказуемо и ожидаемо, патриарх Всея Руси.

— Люд Киевский! Смотри, внемли, сам запомни и потомкам передай! Ворог, что пришёл захватить наши земли и насадить свою веру, хоть и одна она у нас с ними, во Христа и Богоматерь, встретил отпор, достойный, крепкий, неодолимый! Не вышло в этот раз у недруга ни князей наших друг с другом рассорить подло, из-за спины да под руку говоря. Не вышло на одного кого-то поставить, чтобы он, от алчности и злобы ослепнув, начал изводить родичей своих. Все их козни да задумки мерзкие распознал, Божьей волею, великий князь русский Всеслав Брячиславич! Нашёл и покарал врагов внутренних, самых страшных, тайных злодеев, что с чужих рук кормились, а сами только и думали, как землю родную да народ свой продать подороже. И тех, кто открыто, великой, небывалой силой пришёл к нам, тоже покарал, да как!

Над прощадью висела тишина, в которой слышалась далёкая перекличка петухов по дворам, неблизкий лай собак и галчиный грай по крышам.

— Получил я весть от отца Василия, милостью Божией митрополита Переяславского, что было ему видение!

В толпе начали ахать и всплёскивать руками. Да, народ по-прежнему был на медийные и эзотерические штуки падким. Хотя, когда он был иным?

— Архангел Михаил, защитник, архистратиг воинства Христова, с небес спустился в самый разгар лютой сечи, когда вовсе уж было одолели супостаты дружину. Да дважды всего крылами махнул. С первого раза сброд вражий по всей округе разметав, а со второго — всех раненых да побитых русских воинов к жизни и здравию вернув! Равно как и самого князя-батюшку, которого посекли негодяи подлые стрелами, издали!

Возле ступеней Софии поднялся негодующий гул, распространяясь всё дальше, как круги от брошенного в озеро камня. Всеслав резко перевёл взгляд на жену. Но та только чуть заметно ладонью качнула, мол, не бери в голову, я правду знаю, а тут для народа сказ другой ведётся, с другой целью. Отлегло.

— В который раз уж отмечает Господь великого князя, владетеля и защитника земли русской! И каждый раз ни единого врага в живых не оставляет Он, чтоб неповадно впредь другим было лезть к нам. А они, падлы, опять прут!

Патриарх разошёлся не на шутку, и это чувствовало людское море, что начинало бурлить у подножия главного храма Руси. Отца Ивана можно было понять — он в своё время повоевал с избытком, службу помнил и знал, и землю родную любить и беречь приучен был сызмальства. И от того, что какая-то тварь хотела её продать, от того, что кому-то так остро хотелось отнять её, как мать у детей, силой, вскипел разом.

— Но мы уж учёные! В том, что сила и Правда за нами, сомнений нет и быть не может! Как и в том, что пока ведёт нас за собой батюшка-князь Всеслав Брячиславич, всем находникам, что с полудня, что с восхода, что с полуночи, что с заката — смерть!

Патриарх дланью означил указанные по-старому стороны света, последнее слово рявкнув так, что Буран аж с ноги на ногу переступил и ушами прянул.

А когда наказ-клятву-завет отца Ивана хором грянул весь город — некоторые дружинные кони и на дыбы поднялись. И это было вполне понятно. Негодование и разгоревшаяся от него ярость кипели в людях, глядевших на святого старца, за которым ровно с таким же лицом, согласно кивая, стоял вестник старых Богов, великий волхв Буривой. Мне подумалось, что будь Польша или Чехия поближе, хотя бы в паре дневных переходов, настолько заряженная толпа взяла бы обе страны просто так, без оружия, на одной кипучей белой ярости.

— Благодарю тебя за слова честные и проповедь, владыка! — повысил голос Всеслав, дав народу чуть проораться. Но оставлять так было нельзя — того и гляди нашлись бы те, кто долго, на два-три шага вперёд, думать не привык и сроду не умел. Такие пошли бы громить лавки торговцев с окрестных стран, а потом ещё уверяли бы, что это сам патриарх им так велел.

— Послушай же и меня, люд киевский! Всё верно возвестил патриарх. Разбили мы врага!

И, будто по волшебству, ярость стала стихать, превращаясь в ликование и восторг. Да, управление народными массами, что с коня, что с броневика — дело нешуточное. Поэтому я и не лез, не имея ни знаний, ни навыков. Князь блестяще справлялся и сам, а его талант к гипнозу только играл на руку.

— И поклялся я перед той лютой сечей в Александровой пади, что любому, кто ступит на нашу землю со злом, тайным или явным, тому, кто поднимет оружную руку на русского, тому, кто станет хаять нашу и насаждать свою веру, кто грабить и жечь соберётся, всем супостатам есть одна награда — смерть!

Вой толпы, где мешались слова «Да!», «Любо!» и «Смерть!», снова всполошил было всех ворон и галок над городом, но князь умудрился перекрыть и его:

— Пусть так и будет, волею Богов Старых и Нового, моим словом и верой в то каждого из вас, люди русские! Да будет так!

На это раз слова не смешивались. «Да будет так!» прозвучало слитно, мощно и безальтернативно.

Глава 9

Вот как выходит

Льдины плыли по Днепру гордо, величаво, неспешно, наползая вдоль берегов друг на друга, ломаясь с треском, слышимым отлично на высоком берегу, за крепкими стенами, на крыше княжьего терема, где я привычно встречал рассвет.