Воин-Врач IV (СИ) - Дмитриев Олег
Поэтому ночью, когда я снова очутился на крыше, глядя на далёкие огни дозорных башен, слушая треск льдин на Днепре и негромкие разговоры людей на подворье, мне было, о чём подумать. И я использовал это время по максимуму.
Солнце поднялось над дальним берегом полностью, но высоко оторваться от горизонта не успело, когда я снова оказался в нашем с князем теле. Расслабленном, лёгком, как пёрышко, сильном и здоровом. Непередаваемое ощущение для того, кому не так давно было под восемьдесят.
Дарёна в длинной нижней рубашке расчёсывала светло-русые волосы, негромко что-то напевая и улыбаясь, поглядывая на мужа, что лежал на одеялах, потягиваясь, как довольный, сытый хищный зверь. Волька в люльке ворочался, из последних сил борясь со сном, который всё никак не хотел выпускать княжича из своих цепких лап. Но парень был не промах, он сучил ногами, сбивая одеяльце, хмурился и причмокивал. И побеждал. Как отец.
— Про переезд-то не передумал ли, Всеславушка? — уточнила жена, натягивая верхнюю одежду. Князь любовался её фигурой, прибавившей в объёмах, но не утратившей гибкости и грации. Ставшей лишь более любимой, хотя, казалось бы, куда уж больше?
— Нет, ладушка. Здесь останется Ромка с женой. После их свадьбы и отправимся. Думаю дядьку Василя́ по пути с Витебска с собой позвать, что скажешь на это? — отозвался он.
— Вряд ли согласится, — с сомнением пробурчала жена, борясь с во́ротом, что никак не желал пропускать голову, одна макушка торчала.
— Ну так я не спрашивать буду. Мне верные люди под боком нужны будут сильнее, чем обычно, а кому, как не батьке любимой жены, ещё доверять? — делано удивился князь.
— Так уж и любимой? — с изрядной долей кокетства переспросила Дарёна, оправляя одежды на груди и бёдрах.
— Экая ты недоверчивая, мать. Ну-ка, иди сюда, ещё раз-другой докажу! — Всеслав приподнялся на локте, добавив в голос мёда, а во взгляд тумана.
— Нет уж, верю-верю! — замахала жена руками в притворном ужасе. — Тебе волю дай — вовсе из горницы не выходили бы. А тебе никак нельзя: и о прави́ле воинском забывать, и о том, что земле русской хозяин нужен всегда. Да и поесть бы не помешало — вон отощал-то как в походе! Опять, поди, одними сухарями сыт был, да кровищей вражьей?
На последних словах притворный ужас усилился почти до комического.
— А то! Упырь настоящий, кого не съел — тех понадкусывал! — подыграв ей, князь нахмурился, ощерился и зарычал.
Вот тут-то и одолел сон маленький княжич, поднявшись в люльке, хлопая заспанными глазками:
— Тятя! Ам!
— Иди ко мне, солнышко моё, — подошла к нему, беря на руки, мать. — Конечно, «тятя ам!». Наш тятя всех «ам»! Пойдём и мы покушаем, Рогволд Всеславич!
— Да! — не до конца проснувшийся сынок приоритеты расставлял верно, быстро, по-мужски. Если предлагают поесть, то отказываться — не наш вариант, конечно.
За сервировкой стола наблюдала бессменная Домна, смотревшая на своих «лебёдушек» так, как старый и суровый ротный смотрит на молодых зелёных бойцов. Вроде и молча, а вроде и «двумя нарядами вне очереди» веяло от каждого её взгляда из-под густых чёрных бровей. Поэтому сервис в великокняжеской столовой был такой, какого, наверное, и при дворе иных королей-императоров не увидишь. Но сравнивать было не с чем — при чужих дворах не бывали. Пока.
После того, как утолили первый голод князь с семьёй, в зал зашли ближние люди, к числу которых как-то сами собой прибились воровской авторитет Звон и его зарубежный коллега Хаген. Который, может, и был посланником и вольным ярлом, но в вооружённых грабежах со взломами без сомнений толк знавал наверняка.
— Отведайте, други, угоститесь, чем Боги послали! — обвёл рукой богатый стол Всеслав.
Раздались сообразные ситуации отклики и здравицы, народ расселся и принялся со знанием дела уничтожать продовольствие. Всё-таки от военных в этом времени почти в каждом мужчине было гораздо больше, чем в моём.
— Скажи-ка, друг Хаген, а в датских землях есть ли знакомцы у тебя? — обратился с вопросом к зарубежному уголовнику Чародей.
— Я знаком с сами́м Свеном Эстридсоном! — вскинул голову Рыжий. Мы с великим князем еле вспомнили, что так звали нынешнего то ли короля, то ли главного ярла Дании. Он был племянником Кнуда Великого, что объединил Данию, Норвегию, Англию и часть Швеции, создав «империю Северного моря», которая предсказуемо развалилась по швам после его смерти. Когда вокруг такое обилие гордых и свободолюбивых вооружённых людей, отлично умеющих воевать и грабить, удержать хоть что-то хоть сколько-нибудь долго — очень тяжёлая задача.
— Я был бы не против найти друзей в Роскилле, — спокойно и неторопливо, будто разговор шёл о покупке продуктов к ужину, сказал Всеслав. Помня, что с этими северными волкодавами было крайне опрометчиво показывать личную заинтересованность в чём бы то ни было.
— Свен, конечно, ничего не сто́ит против своих великих предков. Взять хотя бы Бьёрна Железнобокого? Вот тот был воин на зависть всем! И хоть говорили злые языки, что против отца своего, Рагнара «Кожаные штаны» он был слабоват, мы в Швеции так не думаем. От него пошёл хороший род, у нас зовут его Мунсё. Твоя двоюродная бабка, княже, Ингигерда, жена Ярослава Хромца, была из этого рода, — судя по всему, Рыжебородый наладился пересказывать несколько саг сразу: он расположился на лавке поудобнее и взял кубок побольше. Но слушать легенды и мифы древней Скандинавии в планы Чародея не входило.
— Придумай, как намекнуть в те края, что меньше, чем через две луны во граде Полоцке, на Двине, я соберу гостей. Прибудут мои друзья и те, кто был бы не прочь стать ими. Народ подберётся важный, мест лишних нет. Но кого-то одного от датчан я бы принял. У них был должок перед моим близким, но не так давно те, кто был виноват, его выплатили полностью, кровью и своими головами. Можно и о будущем поговорить, если тот, кто приедет, будет к этому готов, — перебил Рыжего Всеслав. И обозначил точно требования.
Хаген помолчал, погонял желваки по скулам и лишь кивнул. Явно думая о том, как это может отразиться на будущих отношениях всех скандинавских стран и Руси. Потому что в делегации отбывших спешно домой норвегов он признал несколько старых знакомцев. И с ними переброситься парой слов тоже успел.
— Гнатка, а чего там от Шоломона слышно? Перестал ли Шарукан забижать его, как обещал? — перевёл взгляд на воеводу князь.
— Не нарадуются молодой король и маманя его на ваши со Степным Волком договоры, — отозвался тут же Рысь, отложив чей-то здоровенный мосёл, который самозабвенно обгладывал. — Половцы покинули земли мадьяр, перешли на торговлю. Говорят, пряности, ткани и даже янтарь, что поступают с этой стороны, в германских и моравских землях нашли такой спрос, что ахнуть! С ромеями они торговлю, как было уговорено, свернули почти всю.
— Это правильно. Византия — великая держава. Была. Вот пусть сама с собой и торгует, — кивнул задумчиво Всеслав. — А нам и так неплохо. Мы и без их деревянного масла проживём. От самого Шарукана что слышно?
— Седмица, две от силы — и приедут. Те, что весь левый берег Днепра заср… Ну, в общем, те, что от латинян под твоей околицей прятались, в обратный путь пошли, дома́ восстанавливать да к севу готовиться. Говорят, гостей со стороны невесты будет тыщ десять. Врут наверняка, но там, с той стороны, за речкой, всех разместить сможем. Они ж народ привычный — домики свои войлочные поставят, костерки разведут промеж коней стреноженных, и будут себе песни свои скулить заунывные.
— Ты мне будущую родню срамить не моги! — повысил голос Всеслав, заметив, как напрягся было Ромка. — И шутить над ними тоже не смей. Они — народ вольный, обидчивый. Прирежут тебя, дурня, на пиру, а мне забот потом: их вешать да по колам сажать, тебя хоронить! Нет уж, отставить!
