Воин-Врач IV (СИ) - Дмитриев Олег

Очередное новое слово, тоже в этом времени не бытовавшее, но быстро принятое дружиной за краткость и вес, враз привело Гната в чувство.

— Есть — отставить! Встретим, накормим-напоим и спать уложим, батюшка-князь! — гаркнул воевода, разом натянув вид старого служаки.

— То-то же мне… Ещё не хватало на ровном месте из-за дури людей терять. И своим скажи, — уже тише и с нажимом продолжил Чародей, — чтоб не вздумали ни старых дрязг поминать, ни новых заводить. Мы с ханом мир устроили. Кто по глупости решит нам его испортить — не жилец.

— Понял, княже. Передам каждому в дружине, и городским расскажем вон со Звоном, — Рысь ловко перевёл стрелки на криминального авторитета, который только согласно кивнул. А что ему ещё оставалось?

В этот момент распахнулась дверь и вбежал, потревожив стоявших по обе стороны от неё Немого и Вара, один из Алесевых.

— Батюшка-князь! — гаркнул он, потрясая зажатой в кулаке белой лентой. — От тётки новости!

Глава 10

Кто-то теряет

— Что-о-о⁈

Крик, крайне редкий гость древней Латеранской базилики, пронзил тёплый весенний воздух, напоённый ароматами цветов и благовоний. И перешёл в захлёбывающийся кашель.

Здесь, на земле Вечного города, на Латеранском холме, недалеко от Святой Лестницы, по которой ступала нога самого́ Спасителя, никогда не кричали. Самыми громкими звуками на протяжение веков были хоралы-песнопения да негромкие переговоры, что велись преимущественно шёпотом. Властители мира встречались в этих стенах, прогуливались по садовым дорожкам при базилике и дворце, в окружении реликвий и святынь, что должны были настраивать их на мысли о любви и спасении души. Но это происходило нечасто. Владеть миром или хотя бы хоть сколько-нибудь внушительной его частью, и при этом думать о высоком, получалось далеко не у каждого. Почти ни у кого не получалось, если честно. Пожалуй, кроме Того, кто поднимался и спускался по мраморной лестнице дворца римского префекта Иудеи, наследного экви́та Понтия Пилата перед тем, как отправиться на Голгофу.

Монахи и священнослужители, сбежавшиеся с разных концов, замирали, глядя на продолжавшего кашлять, держась одной рукой за стену, Александра Второго, папу римского. У ног того смиренно стоял на коленях, склонив голову едва ли не до каменных плит пола, какой-то мирянин в запылённых одеждах. Судя по его виду, сальным волосам, ввалившимся щекам и сухой коже, он пришёл к наместнику Бога на земле, Апостольскому владыке, прелату Вселенской и Апостольской церкви, миновав термы, не удосужившись обить пыль дальних дорог с накидки и сандалий, не умаслив воло́с и бороды́ благовониями. Что само по себе было недопустимым. Но то, что папа держал в свободной руке пергамент, говорило о том, что невежа вполне мог оказаться нарочным, гонцом, доставившим важные сведения. Таких Александр велел пропускать к себе немедля, днём и ночью. Один из ближних слуг поднёс с поклоном золотой кубок с питьём, чтоб унять кашель. Но папа остервенело махнул рукой и выбил посуду из его рук. Оторвавшись от стены. Не той рукой, в которой дрожал пергамент, видимо, крайней важности. Золотой сосуд глухо звякнул и покатился, подпрыгнув дважды, по мраморным плитам. Повинуясь резким жестам понтифика, личная охрана очистила периметр от случайных свидетелей странной и крайне нехарактерной для этих святых мест сцены.

— Я принял весть. Ты можешь быть свободен, — отдышавшись, прохрипел Александр. И гонец попятился от него прочь, не рискуя подниматься в полный рост и пересекаться с ним глазами. О железной воле и очень разных методах папы ходили совершенно противоречивые слухи, и проверять их на своей шкуре изнурённый долгой скачкой не собирался.

Пробежав ещё два раза, медленно и вдумчиво, текст, содержавшийся в донесении, понтифик глубоко вздохнул. Несколько раз. Ему было не до молитв, которыми он привычно успокаивал расходившееся в последнее время всё чаще сердце. Для того, чтобы принимать решения, оставалось слишком мало таких дорогих часов и минут, чтоб тратить их на восстановление сердечного ритма. Чувствовалось всем нутром, как каждый миг становился дороже. Ощутимо дороже. Перешагнув рубеж седьмого десятка, он стал воспринимать цену времени ещё острее, чем обычно.

— Что опечалило тебя, друг мой? — прозвучал участливый негромкий голос прямо за левым плечом. Уже не заставив ни вздрогнуть, ни отшатнуться, как раньше.

— Взгляни, Ильдебрандо! — Александр протянул пергамент подошедшему неслышно бывшему легату, а ныне архидиакону. Фактическому управляющему делами Святого Престола. И его фактическому хозяину, пусть эту мысль официально признанный папа и гнал от себя. Но уже всё реже.

Сын кузнеца из Тосканы, ученик лучших и наставник великих, в свои пятьдесят с небольшим Гильдебранд выглядел крепким и здоровым. Гораздо лучше Александра и большинства кардиналов. Про то, какими методами он пользовался для того, чтобы сохранять силы и цветущий вид, в Риме ходило множество слухов и сплетен, один другого хуже. К сожалению, он, ставленник этого крепкого и буквально пышущего жизнью и энергией священника, точно знал, что часть тех россказней была правдой. К величайшей скорби — не самая невинная часть.

— Генрих решился! — не выдержал он долгого молчания читавшего. — Четыре перевала на Альпах перекрыты, войска продолжают стягиваться. Да на что он рассчитывает, этот дурной мальчишка⁈

— Дурной мальчишка рассчитывает на легионы своего отца и его вассалов. Вполне обоснованно, потому что его полномочия подтверждены одним из твоих предшественников. Не в наших интересах сейчас оспаривать и отменять решения тех, кто был до нас, — задумчиво ответил Гильдебранд. Явно размышляя о чём-то очень важном. Настолько, что даже с наместником Бога на земле делиться мыслями пока не спешил.

— Мы поднимем войска! Мы отзовём с границ верных сынов матери-церкви! — начал закипать Александр.

— Не надо проповедовать мне, друг мой. Поверь мне, я знаю всё, что ты можешь и что хочешь сейчас сказать. В этом нет проку. Пока воины с западных границ доберутся до Альп, Генрих и его псы вывезут в свои земли бо́льшую часть из наших крипт и тайных хранилищ, — не переставая раздумывать, проговорил архидиакон. — Нам было бы очень кстати, если бы те, кого ты направил на Русь, вернулись быстрее. Есть ли известия из тех краёв?

— Нет! Вторую неделю нет новостей, Ильдебрандо. По планам уже должны были сообщить наши люди из Переяславля, что войска прошли их город и взяли Киев. Но последними вестями были слова от вернувшихся торговцев о том, что новый князь закрывает границы и их связные начали пропадать один за другим. И говорили они об этом уже за пределами русских земель, с венгерских и греческих.

— Я помню об этом. Значит, со дня на день придут хорошие известия. Те отряды, что отправились защищать интересы матери-церкви на дикие земли русов, не должны, не могут вернуться без громкой победы и богатых даров от новых прихожан. И это будет очень кстати. На хорватских и сербских землях собираются кыпчаки, степные воины с северных границ Византийской империи. Судя по докладам с их кочевий, они решили усыпить бдительность мадьяр и ударить им в спину. Уверен, если мы предложим больше — они помогут с Генрихом. Их много. Мы победим, Ансельмо, — вселять уверенность и проповедовать у тайного властителя выходило ничуть не хуже тех, кто носил тиары, будучи избранными коллегией кардиналов.

— Ты как всегда прав, Ильдебрандо. Пожалуй, стоит выждать день-другой. И направить людей к мадьярам, пусть начнут обрабатывать степных дикарей, —воодушевился папа.

Человек в пыльной одежде, второй за день, шагал по тропинкам двора Латеранской базилики, еле переставляя ноги. Он выглядел не просто измождённым, а при смерти. Сбитые в кровь ступни, будто сюда его несли не лихие кони, падая замертво один за другим. Тусклые, погасшие глаза, словно он видел саму Преисподнюю. И продолжал смотреть в неё. Руки посланца дрожали. Но это было неудивительно, потому что дрожал он весь. И дрожь та была тревожной, будто он агонизировал на ходу.