Аннелиз - Гиллхэм Дэвид
— Взрослые невыносимы, — обиженно говорит она. Уязвлена, но в то же время не против слов утешения.
Петер останавливается и прислоняется к дверному косяку. Сперва его тон мальчишеский, так же уязвленный.
— Отец вечно что-нибудь да ляпнет. Это уж точно. Всегда кого-нибудь критикует.
— А мама? Она ведь тоже не безгрешна, — вынуждена напомнить Анна. Может, ей и следует поблагодарить Петера за то, что он, заступаясь, пошел наперекор родителям, но она не на шутку рассердилась, потому что, если послушать самого Петера, ее мечты и правда выглядели немного смешно. И теперь ее раздражает, что он скорее жалуется, чем пытается ее утешать. Неужели все мальчишки такие тупые?
— Мама-то неплохая. — Он пожимает плечами. — Она не нарочно цепляется. Просто у нее иногда так выходит.
Анна вовсе не уверена, что готова с этим согласиться. Оптимизм причиняет ей боль, но она не произносит ни слова. Наконец Петер устраивается рядом с нею на полу. Чердак залит тяжелым белым светом: луна взошла и серебрит ветви каштана. Она ощущает его присутствие рядом с собой, но он умолк, так что, вероятно, теперь ее очередь говорить первой.
— Знаешь, Петер, — говорит она. — Я очень рада, что ты пришел.
Кажется, он удивлен, но и рад тоже:
— Правда?
— Да, конечно. Мне в самом деле не с кем поговорить.
— А сестра? У тебя есть Марго.
— Это другое. Ну да, она моя сестра, и это что-то да значит. Но мы совершенно разные. Я не могу ей целиком довериться. Да и никому.
— Ну… — говорит он, но, похоже, теряет нить и не может закончить предложение.
Анна поднимает голову и смотрит в его большие, бездонные глаза и на копну курчавых волос.
— Что «ну»?
Петер смотрит на нее и пожимает плечами, гладя кота по голове костяшками пальцев.
— Ты всегда можешь довериться мне, — отвечает он. — Если пожелаешь.
Три недели спустя, в середине апреля, Анна, чувствуя, как мурлычет в груди сердце и стараясь поспевать за его стуком, быстро-быстро пишет в дневнике:
Китти, я не могу описать тебе чувство, которое меня тогда захлестнуло, я была безмерно счастлива, и он, как мне кажется, тоже.
В полдевятого мы встали. Петер надевал спортивные тапочки, чтобы, обходя дом, ступать бесшумно, а я стояла рядом. Сама не знаю, как я вдруг сообразила сделать нужное движение, но, прежде чем нам спуститься вниз, он поцеловал меня: сквозь волосы, наполовину в левую щеку, наполовину в ухо. Я побежала вниз, не оглядываясь, и теперь с нетерпением жду, что произойдет сегодня.
5. Радио «Оранье»
Милая Китти!
Вчера по радиостанции «Оранье» выступал министр Болкестейн и сказал, что после войны будет организован сбор свидетельств об этой войне — писем и дневников. Конечно, все в Убежище тут же наперебой заговорили о моем дневнике. Представляешь, как будет интересно, если я издам роман об Убежище. По названию все сразу подумают, что это детектив.
Евреев регулярно расстреливают из пулемета, взрывают ручными гранатами — и даже травят газом.
Погромы продолжаются. Мип рассказывает, что с каждым днем им подвергается все больше евреев, в том числе — наших знакомых с Мерведеплейн. Капланы, Левицки, Розенблиты. Ева Розенблит училась с Анной в одном классе и всегда смеялась ее шуткам. Мип даже слышала, что арестован отец Ханнели, а может, и вместе с дочерью. Анна пытается представить, как это. Лис, беспомощную, протащили по улицам и погрузили в кузов немецкого грузовика. На милость этим чудовищам. Но это слишком страшно. Нельзя, нельзя зацикливаться на этом. Лучше она будет верить, что Бог хранит Ханнели так же, как и ее, Анну Франк.
Петер мастерит «антимофовый чехол» для радиоприемника. Антенну из дощечек и проволоки от дверного звонка, отсеивающую радиопомехи, нарочно создаваемые гуннами: так радиосигнал остается чистым, и мофы не могли ему помешать. Он без умолку болтает об антеннах средневолнового и коротковолнового диапазонов: на Анну это производит впечатление, но в то же время ей скучно. Как так может быть? Как бы то ни было, на Восточном фронте полным ходом идут боевые действия. Красная армия отвоевала Одессу и гонит мофов из Крыма, но вторжения на Западном фронте пока нет. Господин ван Пеле постоянно ворчит по адресу британских «копуш», которым ни до чего нет дела, кроме чая с булочками. Пим ему возражает: даже со вступлением в войну американцев вряд ли удастся быстро собрать достаточно сил, чтобы преодолеть воздвигнутый Гитлером Атлантический вал, а тем более форсировать Ла-Манш.
Анна старается не слушать их слишком часто. Она не ощущает в себе достаточно смелости, чтобы думать о бесконечной немецкой оккупации, но и уверенности, что союзники в ближайшее время освободят их, ей тоже не хватает. Нет, она хочет жить сиюминутным и потому всегда так радуется, когда в их маленькое тесное укрытие приходит на ужин Беп. Она в каком-то смысле объединяет их. Живой человек из огромного мира вокруг их дома. Мама любит готовить для Беп и нарадоваться не может на хороший аппетит девушки: она есть все, что бы ни положили в ее тарелку. Чета ван Пелсов в ее присутствии перестает ругать все подряд и пилить друг друга. Беп задумчиво внимает господину ван Пелсу, точно он говорит правду, а не несет чушь, как обычно. Когда он объявляет, что Беп — умная юная дама, она тайком подмигивает Анне. Браво, Беп! Даже старый Пфеффер находит для нее доброе слово — после которого обычно следует список абсолютно необходимых вещей, которые Беп уж постаралась бы для него раздобыть.
После ужина, когда посуда уже помыта, Анна иногда провожает Беп до «их» стороны двери, скрытой подвижным книжным шкафом — демаркационной линией между свободой и заточением. Между жизнью в реальном мире и странным, ограниченным существованием в укрытии. Они — Анна и Беп — часто секретничают, спускаясь по лестнице, подальше от любопытных ушей. Анна рассказывает о настоящем романе с Петером. Стеснительным, но таким чудесным Петером ван Пел сом: оказалось, он вовсе не глупый, а, напротив, объект ее сердечной привязанности. О том, как он ее целует. О трепетной мечтательности, ослепляющей ее после его прикосновений, и о влажном, соленом послевкусия ночных поцелуев. И — по прошествии месяцев — о неизбежном разочаровании, проникшем в ее чувства к Петеру.
Со своей стороны, Беп признается, что опасается за своего парня, Бертуса, который решил скрываться, получив повестку об отправке в трудовой лагерь. Прошло уже много месяцев, и разлука очень давит на них. Они обмениваются письмами, но слов друг для друга находится все меньше. Сегодня вечером она говорит об этом Анне — и в глазах Беп за стеклами очков в овальной оправе отчетливо видны слезы. Анна обнимает Беп, и та уже не скрывает рыданий.
— Беп! Беп, ты чего?
Но Беп лишь качает головой, вытирая слезы, просунув пальцы за стекла очков.
— Просто волнуюсь за тебя. За всех вас. Прости, я не должна бы говорить об этом. Но вы мне стали так дороги, и я не могу за вас не бояться. Немцы на улицах совсем озверели. Раньше такого не было. Может, им страшно, что они проигрывают войну, не знаю, но мне достаточно видеть эти жуткие грузовики, набитые солдатами с винтовками. — Она качает головой. — Мне страшно за вас, за себя и вообще. Даже сидя в конторе, всякий раз, когда я слышу, как на улице останавливается автомобиль, мое сердце готово выпрыгнуть в окно.
