Аннелиз - Гиллхэм Дэвид
Она сидит на лестнице одна. Благодарная, что можно писать. Дневник лежит на сдвинутых коленях. Она в задумчивости поднимает взгляд от страницы. И смотрит на дверь, отделяющую ее от остального мира.
Когда поднимаешься по лестнице и открываешь дверь наверху, то просто удивляешься, что в таком старом доме на кана ле вдруг обнаруживается такая большая, светлая и просторная комната. В зтой комнате стоит плита (благодаря тому что раньше здесь находилась лаборатория Кюглера) и стол для мойки посуды. Значит, тут будет кухня и одновременно спальня супругов ван Пеле, общая гостиная, столовая и кабинет. Крошечная проходная каморка будет апартаментами Петера ван Пелса. Там есть еще мансарда и чердак, как и в передней части дома. Видишь, вот я и описала тебе весь наш чудесный Задний Дом!
Теперь, спустя полтора года с того дня, как семейство Франк тихо покинуло свой дом, их в Убежище стало восемь. К Анне и другим присоединились Герман ван Пеле по прозвищу Путти, который отвечал за поставки специй, его жена Керли и их сын Петер, а также зубной врач Мип, высокомерный господин Пфеффер, из-за которого их стало слишком много (во всех смыслах). На самом деле почти все так или иначе ужасно раздражают ее. Улучив минутку, она признается дневнику:
Госпожа ван Пеле постоянно несет самую великую чушь, и Путти часто выходит из себя. Но это легко себе представить, потому что один день Керли говорит: «Я в будущем покрещусь», а на другой день: «Я давно мечтаю попасть в Иерусалим, ведь только среди евреев я чувствую себя в своей тарелке!»
Время измеряется пятнадцатиминутными промежутками, отмечаемыми звоном колокольни Вестеркерк. Пятнадцать минут, еще пятнадцать минут, и еще, часы сливаются в дни и недели скучной рутины: лущить горох, чистить гнилую картошку, переносить полумрак и затхлость закрытого помещения, душные комнаты, старые трубы и — что порою хуже всего — общество друг друга. Она просит прощения у Китти за «неинтересную болтовню», которую поверяет своему дневнику, водя пером по страницам:
Господин Пфеффер выдумывает что ни попадя, а если кто-то вздумает противоречить его светлости, то не на того напали. Я думаю, дома у господина Фритца Пфеффера правило: что он скажет, то и закон. Но к Анне Франк это правило совершенно не подходит.
Война тем временем гремит совсем рядом. Бомбардировщики союзников с воем проносятся над их головами каждую ночь под барабанный аккомпанемент зенитных орудий бошей. На прошлой неделе британцы сбросили триста тонн бомб на Эймейден. Триста тонн’ Больше часа над ними раздавалось гудение британских самолетов, несущихся к цели. Но в то воскресенье грохот войны отчего-то не слышен. День выдается тихим, и Анна с Марго ускользают из Заднего Дома в отцовский кабинет, чтобы заняться неоконченной бумажной работой, коей скопился целый ворох. В выходной рабочих в здании нет, подслушивать некому, так что, роясь в ворохах деловых бумаг, они болтают.
— Тоже помогает тянуть время, — поясняет Пим. — Думаю, это меньшее, что мы можем сделать для наших помощниц, правда? Пусть Мип и Беп достанется чуть меньше работы. Где бы мы были, если бы не они?
И как девочкам жаловаться после таких слов Пима? Именно женщины из отцовской конторы взяли на себя ежедневную помощь. Конечно, добрые голландские сотрудники и партнеры, господин Кюглер и господин Клейман, заправляют финансами, чтобы в кубышке водились деньги. Но все, что касается покупок, ловкого обращения с продуктовыми карточками, договоров с надежными мясниками и бакалейщиками — а ведь надо еще тащить покупки по улице и по крупощей, недолго заработать вывих, голландской лестнице, — все это взяли на себя женщины. Это они добывают юбки и свитера для Марго и Анны, когда они вырастают из собственных вещей. Именно они добывают мыло и зубной порошок, придумывают курсы заочного обучения, чтобы узники не скучали, не забывают о цветах на день рождения, подбадривают их и вселяют надежду.
Так, значит, помочь им, женщинам, ежедневно рискующим жизнью, чтобы заботиться об узниках? Разве Анна станет спорить? Нет, конечно. И хотя утром у нее снова ужасно болела голова, она помогает Марго разбирать рецепты для «Пектакона». Скукота. Лучше бы позаниматься французским или английским. Почитать биографию Екатерины Великой. Сыграть в карты или поддразнить Петера: оказалось вдруг, что он не такой уж болван, и улыбка приятная. Только бумажная скучная возня, но и то — не смотреть же на грызню взрослых. Мать и госпожа ван Пеле снова воюют из-за того, что кто-то неаккуратно обращался с чьей-то посудой и теперь там трещина.
— Как думаешь, Петер симпатичный? — спрашивает Анна. Она приняла решение задавать эти вопросы лениво-любопытным тоном, как будто ответ совершенно не интересует. Как думаешь, луна правда сделана из зеленого сыра? Как думаешь, Петер ван Пеле симпатичный?
— Симпатичный? — Марго слегка встряхивает головой. — Ну, он недурен. И сильный, это точно, — отвечает она.
— Но он ведь… особенный, не замечала?
— Думаю, стеснительный. — Марго скрепляет пачку бумаг. Щелк-щелк степлера ставит точку после ее фразы. — Но почему ты спрашиваешь мое мнение?
Взгляд искоса.
— Почему? А почему бы нет?
— Ну, не знаю. Это же тебе он нравится, так?
Анна застывает на месте.
— Ты это о чем?
— О том, что он тебе нравится.
— Я такого не говорила!
— Перестань. Это и так видно.
Анна сглатывает комок: она чуть не в панике. Неужели она себя выдала?
— Я всего-то хотела знать, всего-то спросила, видишь ли ты в нем что-нибудь особенное?
— Ну, вижу. Как и в тебе, — ухмыляется Марго.
— Ха-ха, — ехидничает Анна. — Какая у меня остроумная сестричка?
— И да, я считаю его привлекательным. Необычным, да.
Минутная тишина. Анна вертит стопкой накладных.
— Так ты не интересуешься?
— Чем не интересуюсь?
— Будто не понимаешь. — Анна берет степлер и — щелк! — соединяет листы в уголке. — Петером.
При этих словах Марго поправляет очки, держась пальцами за края оправы, обдумывая ответ.
— Ну, раз уж ты об этом заговорила, он — единственный доступный нам мальчик…
Анна, упавшим голосом:
— Издеваешься?
— П-ф-ф. Конечно, издеваюсь! Как я могу интересоваться Петером ван Пелсом! Он на год моложе меня!
— И что?
— Да то, что девушка не должна быть старше парня. Это не годится.
— Но девушка может быть моложе парня. Ты это хочешь сказать?
— О, Анна, ради Бога. Имено это я и говорю. Я тебе разрешила.
— Я не просила твоего разрешения. Разрешила что?
— Заигрывать с Петером, если хочешь.
Айна изображает интерес к бумагам в своих руках.
— Мама говорит, что воспитанной девице не подобает заигрывать с мальчиками.
Марго хмурится:
— С каких пор ты вдруг стала прислушиваться к маме? И вообще обращать внимание на кого-нибудь и на чье-либо мнение, кроме себя и собственного мнения?
Анна тоже хмурится. Она все еще притворяется, что разбирает бумаги, но на ее глаза набегают слезы.
— Ты меня обидела, — говорит она. Марго смущенно поднимает взгляд. — Знаешь, я не бесчувственная, Марго. Всем нравится думать, что так и есть, но это не так.
Марго светлеет лицом.
— Мне очень жаль, — просто говорит она Анне. — Ты права. Это может обидеть.
Анна пожимает плечами и вытирает слезы.
— Ладно. Сменим тему, если не возражаешь.
— Как хочешь. — Марго встает и роется в картотеке.
— Я много думала над тем, что буду делать, когда кончится война, — заявляет Анна. — И решила, чем займусь.
Марго, не поднимая взгляд от шкафчика с картотекой:
— Ну и?
— И решила, — повторяет Анна.
— Итак, — Марго рассматривает бумагу в своих руках и засовывает ее на место. — Поведай нам великий секрет.
