Аннелиз - Гиллхэм Дэвид

Анна сглатывает ком в горле.

— Пим, — сдавленно произносит она.

— Их спугнули, и они ушли. Но мы ждем, что скоро прибудет полиция.

Наверху, рядом с местом у кухни, где спят ван Пелсы, Марго набрасывает на прикроватную лампу свитер, и приглушенный свет заливает доски. Все молчат: лишь сердца колотятся. Туалетом пользоваться нельзя: чересчур много шума, так что тем, кто не может терпеть, приходится пользоваться мусорным ведром Петера. Стоит кислая вонь. По-прежнему никто не говорит вслух, все испуганно шепчутся. И дышат: вдох-выдох, вдох-выдох, в ожидании полиции. Полиции!

Когда снизу доносятся шаги, время останавливается. Раздается жуткий грохот: кто-то пытается отодвинуть книжный шкаф, и Анну начинает бить крупная дрожь. На мгновение она верит, что сейчас их и убьют.

— Все, нам конец, — шепчет она в воздух, в уши Богу, в пустоту.

Шкаф двигают: раз, два — и тут же стучат в дверь: бах! бах! бах!

И тут все смолкает.

Единственным звуком становятся уходящие вниз шаги, и затем воцаряется тишина. По комнате разносится ропот облегчения.

Но впоследствии самыми малодушными высказывается соображение, что, если полиция когда-либо проберется за книжный шкаф, дневник Анны превратится в бомбу, которая вот-вот взорвется. И погубит не только обитателей Заднего Дома, но и тех, кто им помогал, рискуя всем. Анна в ужасе понимает: даже Пим признает, что эти опасения небезосновательны, — и, ободряемая этим, госпожа ван Пеле объявляет, что дневник нужно уничтожить.

Сжечь.

Анна чувствует, как что-то в ней обрывается, но в то же время готова защищаться. Суровый тон ее голоса пугает даже ее саму:

— Если мой дневник уничтожат, я уйду отсюда.

Тишина.

И тут раздается голос мамы. Вот уж от кого не ожидаешь.

— Не волнуйся. Сейчас надо лишь поблагодарить Бога, — научает она. — Сказать ему спасибо за то, что мы целы!

7. Свобода солнечного света

Пятница, четвертое августа. Теплый, душный день. Запертые комнаты пахнут гниющим деревом и спертым воздухом. Анна и Марго занимаются стенографией по подписному курсу, когда в их жизнь врывается Зеленая полиция в лице сержанта-немца и кучки его подельников из Национал-социалистической партии Нидерландов. Голландцы одеты в штатское, револьверы просто сунуты в карманы курток; но сержант, их начальник, — обер-шарфюрер СС. В темно-зеленой униформе и кожаной кепке с эмблемой «мертвая голова». «Тотенкопф». Пока он выкрикивает приказы, Анна не сводит с нее глаз — серебристый череп над скрещенными костями. Кажется, or смотрит на нее в ответ? Под кожаным козырьком у обершарфюрера — угрюмое чиновничье лицо с нахмуренными бровями. Но затем выясняется, что под всем этим скрывалась добрая душа. Узнав, что в прошлую войну Пим был лейтенантом запаса, он дает обитателям Заднего Дома на то, чтобы собрать вещи, не положенные десять минут, а целый час.

— Господи Боже. Ну почему вы не явились куда следует, когда была возможность? — Обершарфюрер озадачен. Очевидно, оловянный солдатик внутри него вытянулся по стойке «смирно» в присутствии старшего офицера. — С вами бы обошлись достойно, — не унимается он. — Отправили бы в Терезиенштадг, как многих высокопоставленных евреев.

Но Пим ему не отвечает. Да и что тут ответишь?

В памяти Анны день распадется на осколки. Вот она складывает одежду в рюкзак. Вот заворачивает в носовой платок зубную щетку и ломтик мыла. Берет щипцы для завивки, потом откладывает их обратно. Бюстгальтер, подарок Марго, целомудренно прячет под свернутыми шерстяными чулками. Вот помогает упаковывать еду и видит слезы на щеках безмолвно плачущей матери. На лицах остальных застыло чудовищное недоверие.

Но вдруг — солнечный свет. После двух лет жизни в укрытии — летнее яркое солнце. Удивительное ощущение солнечного тепла на лице. Мгновение она наслаждается свободой, даруемой солнечным светом, — а потом их сажают в темный кузов грузовика.

8. Бульвар горя

После ареста в тот жаркий день первой недели августа их помещают в подвал штаб-квартиры Службы безопасности на Эвтерпестраат, а потом — в Первую следственную тюрьму на Клейне-Гартманплантсун. Здесь они проводят две ужасные ночи, вдыхая вонь канала, после чего под конвоем голландской полиции их отправляют на Центральный вокзал и погружают в грязный пассажирский поезд с задернутыми шторами и заколоченными окнами. Поезд грохочет по рельсам ветки С Государственной железной дороги — близ Хоогхалена она поворачивает и оканчивает свой путь у так называемого Judendurchgangslager, пересыльного лагеря для евреев, среди кишащих комарами болот провинции Дренте.

Это лагень Вестерборк, огороженное колючей проволокой пространство с сотней бараков. Некогда там размещали молодых неженатых евреев, спешно покидавших Фатерлянд. Но когда началась нацистская оккупация, эсэсовцы с радостью обнаружили, что в голландских низменностях к их услугам есть подобное сооружение, и потребовалось только слегка добавить удобств (например, подвести электричество к колючей проволоке), чтобы из убежища лагерь превратился в тюрьму.

В большом зале, наполненном стуком пишущих машинок, семейство Франк присоединяется к одной из длинных очередей. К этому времени они потеряли связь с ван Пелсами и Пфеффером, но им удается держаться вместе. Анна подмечает, что после столь долгого времени, проведенного без солнечного света, их кожа приобрела мучнистый цвет. Они превратились в ходячие привидения.

— Мама, — говорит Марго. — Ты дрожишь.

Так и есть. Марго и Пим пытаются ее утешить, но Эдит делает шаг назад.

— Не надо, прошу, — только и может она выдавить сквозь сжатые губы: трясясь, она обхватывает себя руками, впиваясь взглядом в пустоту. Но когда Пим обнимает ее, она не сопротивляется, и Анну обуревает чувство вины. Видеть, как мать отталкивает обеих дочерей. Она не может не чувствовать вины. Сколько раз мама пыталась сблизиться с ней и сколько раз Анна отталкивала ее?

Их прикрепительные карты чисты. Всех восьмерых поместили в один из бараков, окруженных по периметру колючей проволокой: все скрывавшиеся евреи заключались в «лагерь в лагере», так называемый блок S.S означал Straffе. Строгий барак. Барак для тех, кто наказан. Чье преступление заключалось в попытке спрятаться, спасая свою жизнь. Поскольку в глазах Великого германского рейха скрываться для еврея — преступление. Провинившиеся носили красный лоскут, нашитый на робу, и тяжелые деревянные сабо вместо нормальной обуви. Их заставляли выполнять самую грязную работу. Мужчинам обривали головы и отправляли их рыть отхожие ямы, а женщин посылали в Сектор XII утилизировать разряженные аккумуляторы, раскалывая их при помощи молотка и зубила. Смола от аккумуляторов налипала на кожу Анны. Руки побурели. От химической пыли всех мучает кашель — он не утихает все время работы. Но, по крайней мере, есть с кем поговорить и можно шутить. Ветер разносит песок, от него негде укрыться. Он скрипит на зубах, от комариных укусов остаются следы размером с монету, но воздух свеж, а солнечный свет — в неограниченном количестве. Жить можно.