Ленька-гимназист (СИ) - Коллингвуд Виктор

Делать нечего. Я пошел в указанном направлении, внимательно оглядывая улицы. Следы недавнего боя были повсюду: разбитые окна, воронки от снарядов, брошенное оружие, а главное — тела убитых, которые еще не успели убрать.

Вскоре, несмотря на то и дело вспыхивающую на улицах пальбу, я все же добрался до станции. Хотелось узнать, что сталось с дедом Мазалёвым, да и вообще — здесь явно был центр недавнего боя.

Страшная картина открылась передо мною. Пути и площадка перед станцией были усеяны трупами вперемешку — григорьевцы, красноармейцы, имелось и несколько гражданских, попавших под раздачу. Из двух окон станции вырывался густой светлый дым, угол здания был поврежден снарядами. Водонапорная башня была пробита в нескольких местах, и потоки воды водопадом хлестали сквозь проломы в кирпиче. Воздух был тяжелым от запаха крови и пороховой гари. Санитары, теперь уже с красными повязками, споро убирали убитых, оттаскивали в сторону стонущих раненых, грузили их на подводы. На меня, мечущегося по перрону, шикнули несколько раз:

— А ну, малец, не мешайся под ногами! Брысь отсюда!

— У меня тут дед работал! Грузчиком! Не видели его? — попытался спросить я у одного из санитаров.

— Дед? — тот не глядя отмахнулся от меня как он назойливой мухи. — Всех потом отыщешь. Не до тебя сейчас! Иди отсюда, пока цел!

Поняв, что здесь я ничего не добьюсь, я отошел в сторону. Дед… Жив ли он? И где может быть этот Полевой? Он обещал помочь. Надо бы показаться ему на глаза, напомнить, что я выполнил их задание, рискуя собственной шкурой. Может быть, он сейчас в управе — там обычно устраивают свой центр власти победители?

И тут я увидел Костика. Он, поблескивая своими кругленькими очечками, крутился около красноармейцев, деловито стаскивавших с путей в общую кучу тела убитых григорьевцев. Увидев меня, он ничуть не смутился, а наоборот, приветливо махнул рукой:

— Лёнька! А я уж думал, где ты! Иди сюда, дело есть!

Я подошел. Зрелище было не из приятных, но после всего увиденного за последние дни я, кажется, уже начал привыкать к ужасам войны. Красноармейцы понесли очередную жертву боя, а мы с Коськой встали возле трупа молодого парня с пустыми, невидящими глазами, уставившимися в небо.

— Ух, и страху я натерпелся! — возбужденно затарабанил Костик, пока мы тащили свою ношу. — Как рванули мы с Гнаткой, так почти сразу на патруль ихний нарвались! Мы — в рассыпную! Я — в какой-то двор, там сараи, дрова… Забился под поленницу, сижу, не дышу! А они рядом ходят, шарят! Потом стрельба началась, пули над головой — вжик, вжик! Думал, все, конец! Ты прав был, Лёнька, зря мы полезли… Гнатку потом видел? Живой?

Я коротко рассказал про встречу с Игнатом и его ранение. Костик сочувственно покачал головой, но тут же снова загорелся:

— А я потом, как стрельба поутихла, вылез! Вижу — наши бегут! С красными звездами! Кричат: «Ура! Смерть бандитам!». Я им кричу: «Тут я! Свои!». Они сначала ружье наставили, а потом один говорит: «А ну, хлопец, помогай порядок наводить!». Вот, помогаю…

Я недоуменно осмотрелся по сторонам, пытаясь понять, что Коська подразумевает под словами «наводить порядок»

— Слышь, Лёнь, — зашептал приятель, подмигивая и изображая на лице многозначительные гримасы, — тут ежели в карманах у убитых пошарить, можно всякого найти! Я вот портсигар подрезал. Серебряный! Вон того пойдём, обшмонаем! — и Коська кивнул на лежавшее в стороне тело.

Подойдя к нему, я обомлел: это был тот самый вислоусый «пан сотник». Только по этим усам я его и узнал: некогда красное как редис лицо его было теперь покрыто восковой бледностью, мутные глаза закатились. Папаха с желто-сине-черной ленточкой валялась в станционной пыли, обнажая плешивую голову.

— Ось куда ему влетело! — гордо указал Коська на пулевое отверстие в виске. — Красные тут их просто порубили в капусту. Подогнали по путям бронепоезд, а спереди подцепили теплушку, заваленную мешками с песком. Эти стали из гаубицы шмалять, да бестолку — не смогли пробить. И тут наши Верхнюю колонию взяли, да с косогора трехдюймовки спустили, и как пошли шмалять — григорьевские-то и ну тикать, кто куды! Вишь, станция по сю пору горит?

Тут только я осознал, сколь сильно помогли мои сведения наступавшей Красной армии.

— И где тот бронепоезд?

— Поихав дальше, громить врага. Им тут застаиваться некогда! Ладно, — продолжил Коська, — давай смотри шо у него в карманах. И сапоги можно стащить, покуда никто не видит.

Брезгуя залезать прямо в карманы, мы похлопали снаружи по бокам и груди «пана сотника». В одном нагрудном кармане оказалась жестяная фляжка.

— Тю! Горилка! — понюхав, сообщил Коська. — Ладно, заховай куда-нибудь себе, небось пригодится.

В другом нагрудном кармане обнаружится туго набитый портмоне.

— Так… Керенки… Советские карбованци… Ух ты, а это шо? — удивился Коська, извлекая из потайного отделения синие бумажки с надписью DIX FRANCS и портретом какой-то тетки в античном шлеме.

— Это франки. Французские деньги, — догадался я.

— Тю, небось, в Одессе у кого-то спер. Вот гад! — резюмировал Коська, деловито отправляя бумажник за пазуху. — Ладно, давай посмотрим шо у него в боковых карманАх!

— Ты сымай пока сапоги, а я гляну! — предложил было я.

— А што вдруг я сымать сапоги? Я те лакей, шоли?

— Ага, ты вон нагрудные сам смотрел, так мне бутылку жестяную, а лопатник с деньгОй себе заховал!

— Ну ты, Лёньк, обиделся, чи шо? Поделим деньги, не гомони!

— Ну так бы сразу. Сымай сапоги, а я карманы почищу!

Недовольный Костик стал пыхтеть с сапогами, а я взялся за брючные карманы сотника. И в первом же нащупался твердый угловатый предмет. Портсигар, что ли…

Но нет, это был не портсигар! Секунду спустя мои пальцы вытащили из кармана погибшего небольшой, но увесистый пистолет с характерным, будто бы сдвоенным стволом. Браунинг.

Я торопливо оглянулся по сторонам. Вроде бы меня никто не видел; приятель сопел над запыленным хромовым сапогом, с огромным трудом стаскивая его с ноги покойника.

Торопливо похлопав по другому карману (там сиротливо брякнула какая-то мелочь) я бросился помогать Коське. Совместными усилиями мы освободили его от совершенно лишнего покойнику имущества, как вдруг…

— Эй, вы! — вдруг раздался зычный крик красноармейца. — Куда сапоги волочете!

— Тикаем! — в ужасе заорал Коська, и мы что есть сил бросились по улице вверх. Сзади нас прогрохотал выстрел, но, видимо, красные бойцы палили вверх, надеясь тем самым остановить нас. Наивные… Мы неслись быстрее ветра; пистолет колотил мне по ноге, снова разболелась грудь.

Пробежав пару улиц, мы, задыхаясь, повалились в пыльные лопухи.

— Сапоги не бросил? — сурово спросил я.

— Та ни. Ты шо, им цены нет! Почти не ношены, хромовы, со скрыпом… А ты шо-нибудь в карманах нашел?

— Да не, — подумав, ответил я. Коська с подозрением посмотрел на меня, но ничего не сказал.

— Ну что, куда теперь?

— Мне бы того разведчика найти, который главный был. Он матрос, кажется. Полевым назвался. В управу надо идти, там штаб ихний теперь, наверняка.

— Ни, штаб у их прямо в поезде, что на путях стояв. А в управе буде Совет, да комендатура — как прежде было.

— Ну пойдём туда!

— С сапогами? Давай дойдём до нас, все заховаем да и пойдём налегке.

Дом Коськи оказался невдалеке. Он стоял на косогоре, выходя окнами прямо на станцию, укрытый кустами сирени и акации. Забежав в калитку, приятель скинул отягощавший наши руки и совести груз, и мы направились к зданию управы.

Чем ближе мы подходили, тем больше становилось народу. На площади перед двухэтажным зданием, с которого уже сорвали григорьевский флаг, собралась толпа — рабочие с завода, местные жители, женщины, дети. Все с тревогой и любопытством смотрели на крыльцо, где стояло несколько человек в кожаных куртках и военных френчах.

У одного из красноармейцев, стоявших в оцеплении, я спросил: