Ленька-гимназист (СИ) - Коллингвуд Виктор

— Вот тут, наверху, — ткнул я пальцем в изображение башни.

— Понятно, — сказал разведчик, убирая рисунок в сапог. Он встал. — Молодец, хлопче. Помог Красной Армии!

— Что думаешь? — обернулся он к своему напарнику.

— А что тут думать? — усмехнулся тот. — У григорьевцев любимый ход — въехать в город эшелоном и прямо со станции все и захватить. И они, верно, ждут от нас точно того же. Потому на станции и пушка, и пулеметы, а в городе — особенно-то никого и нет.

— Ну а мы зайдем с другой стороны! — жестко усмехнулся первый. — Ладно, пора нам отчаливать обратно. Давай сюда ялик!

Подтащили лодку, спрятанную в кустах,. Гнатик и Коська удостоились возможности помочь разведчикам спустить ее на воду.

— Ты, — обернулся ко мне матрос, — как наши войдут, найди меня в управе. Моя фамилия — Полевой. Нам такие ребята нужны. Борьба за освобождение мира от власти капитала только лишь начинается! Но пока сидите тут тихо, дождитесь окончания боя. Скоро все кончится.

Они быстро вскочили в лодку, взялись за весла, и вскоре скрылись из глаз за пеленой камыша и рогоза.

Я перевел дух. Всё кончено? Но отдаленные звуки выстрелов недвусмысленно намекнули, что мы все еще были в опасности.

Не прошло и часа, как до нас донеслись звуки боя. Сначала — частая, захлебывающаяся винтовочная стрельба со стороны города. Потом к ней присоединились редкие, но мощные удары — кажется, заработала та самая пушка с платформы. Через несколько минут послышался характерный, ни с чем несравнимый треск — та-та-та-та! Заработали пулеметы, много пулеметов с разных сторон. Где-то совсем рядом, у реки, тоже завязалась перестрелка.

Нюся и Дора заплакали. Я обнял их, пытаясь успокоить, но и мое сердце бешено колотилось. Красные начали штурм. Прямо сейчас решалась судьба Каменского.

И наша судьба тоже.

Глава 6

Грохот боя нарастал. Даже здесь, в плавнях, ощущался его яростный накал. Частая трескотня винтовок сливалась с заливистыми очередями пулеметов, которые, казалось, остервенело били со всех сторон. Где-то в районе станции тяжело ухала 122-х миллиметровая гаубица григорьевцев, красные ей отвечали не так мощно, но часто — видимо, у них были трехдюймовки. Даже в плавнях шум боя поражал воображение — представляю, что творилось в городе! Нюся и Дора, дрожа от ужаса, забились в самый дальний угол шалаша, закрыв уши руками. Я сидел рядом, мысли лихорадочно метались. Как там дома? Где сейчас отец, мать, Вера, Яша? Успел ли отец вернуться с завода? Догадались ли они укрыться в погребе? А дед Мазалёв? Он-то наверняка был там, на станции, в самой гуще этого пекла, а я даже не мог предупредить его. Что с ним теперь сталось?

Вдруг в проеме шалаша показались взъерошенные головы моих приятелей. Они, видимо, проводили разведчиков и не стали возвращаться домой, возбужденно вслушиваясь в звуки боя.

— Лёнька, слышишь, как лупят⁈ — глаза Гнатки горели диким огнем. — Вот это пальба! Пошли подивимся! Хоть одним глазком!

— Ты с ума сошел⁈ — прошипел я. — Там стреляют! Пропадёшь ни за что, пристрелят, как куропатку! Опять же, этих, — я кивнул на тревожно вслушивавшихся в звуки боя еврейских детишек, — на кого нам оставить?

— Та ладно тебе! Мы ж осторожно! С бугра одним глазком глянем, и назад! — Костик, обычно более рассудительный, тоже поддался азарту. — Там же наши! Красные григорьевцев бьют!

— Нечего там смотреть! Как настоящий бой начнется — там головы не подымешь! — попытался воззвать я к их разуму, но тщетно.

— Ааа, боишься просто! — презрительно скривился Гнашка. — Слабо тебе с нами пойти! Ладно, пошли, Костька, без него!

И, не слушая моих возражений, они выскочили из шалашика и скрылись в шуршащих камышах, стремясь по тропинке в сторону города. Я остался один с перепуганными детьми, слушая грохот боя и проклиная мальчишеское безрассудство.

Бой продолжался еще, казалось, целую вечность. То затихая, то вспыхивая с новой силой в разных концах Каменского. Потом стрельба стала реже, глуше и, наконец, часа через два после бегства моих друзей, почти совсем стихла. Лишь изредка где-то вдалеке щелкал одиночный выстрел.

Тишина давила на уши после недавнего грохота. Я выждал минут десять, сердце колотилось от тревоги — что с Костиком и Гнаткой? Не попали под шальную пулю? Не выдержав неизвестности, я решился.

— Сидите тут тихо, как мышки! — приказал я Нюсе и Доре, указывая на остатки вяленой рыбы. — Погрызите пока тараньку. Я быстро, узнаю, что там, и вернусь. Никуда не выходить, никому не показываться! Поняли?

Дети испуганно кивнули. Я выбрался из норы и осторожно двинулся к городу.

На окраинах было подозрительно тихо, только сторожевые псы во дворах бесновались, срываясь с цепей, и злобно брехали на всех проходящих. Из-за занавесок в окнах домов тихонько выглядывали настороженные лица. Люди боялись выходить. Не доходя до нашего переулка, я все же не удержался и свернул к дому — узнать, все ли в порядке с родными.

Заскочил во двор — мать возилась у сарая, увидев меня, всплеснула руками, но тут же из хаты выскочил отец. Лицо его было перекошено от ярости.

— Ах ты, паршивец! Вернулся⁈ — Он схватил меня за ухо так, что в глазах потемнело, и потащил к дому, на ходу расстегивая поясной ремень. — Совести у тебя совсем нет! Мать вся извелась! Кругом пальба. А тебя нет! Ты где шлялся⁈

— Пусти! Больно! — я извернулся, пытаясь вырваться. — Ты же сам меня выгнал! Сказал — убирайся!

— Я сказал⁈ Да я тебе сейчас!

И отец замахнулся на меня кулаком.

Но я был проворнее: вырвавшись из его хватки, отскочил к калитке и бросился бежать прочь по улице, слыша за спиной его яростный крик:

— Можешь совсем не возвращаться, щенок!

Ухо горело огнём и стремительно распухало. Сердце бешено колотилось — от обиды, несправедливости и боли. Он выгнал меня, а теперь обвиняет… Куда мне идти? Где живут Костик и Гнатка, я толком не знал — наши пути обычно сходились где-то на улице. Решил идти к центру, к «проспекту», может, встречу их там.

Центральные улицы уже жили другой жизнью. То тут, то там встречались группы вооруженных людей в потертых гимнастерках и бушлатах, некоторые — с красными повязками на рукавах. Красноармейцы. Они деловито рассылали патрули по два-три человека. Патрули решительно заходили во дворы, стучали прикладами в двери, вытаскивали перепуганных жителей, допрашивали их. Впрочем, понять суть происходящего было несложно: наверняка они искали спрятавшихся григорьевцев. Ну то есть в Каменском сейчас происходило то, что через 100 лет назовут коротким и емким словом «зачистка».

В одном месте я стал свидетелем короткой, но яростной перестрелки. Патруль наткнулся на затаившегося за сараем григорьевца. Тот отчаянно отстреливался из нагана. Пули засвистели совсем рядом, одна чиркнула по стене буквально в шаге от меня, осыпав кирпичной крошкой. Я плашмя рухнул на землю, вжимаясь в пыль, пока все не стихло. Бандит, отстреляв барабан, сбежал; красноармейцы бросились за ним.

Стараясь держаться подальше от таких сцен, я направился к зданию городской управы, которое виднелось в конце проспекта. И тут, почти сразу нос к носу столкнулся с Гнаткой. Вид у него был потрепанный, лицо бледное, правая рука неестественно висела вдоль тела, поддерживаемая левой.

— Гнашка! Ты живой! А где Костик? Что с тобой?

— Лёнька! — он поморщился от боли. — Попали мы… Григорьевцы отступали, а мы на них нарвались у рынка… Хотели за нами укрыться… Я вырвался, а Костик… не знаю, он в другую сторону побежал… Мне руку вроде вывихнули, гады!

— Я же говорил — не лезьте! — не удержался я от нравоучений

— Та ну тебя! — зло огрызнулся Гнашка. — Зато я видел все! А не сидел в плавнях, как ты! Мне вон патруль красный сказал — иди к больнице, там раненым помогают. Пойду, может, руку вправят…

И он, хромая и морщась, побрел куда-то по дороге, оставив меня одного посреди улицы, полной победивших красноармейцев, битого стекла и других следов недавней бойни. На мой запоздалый вопрос, где же все-таки Костик, он лишь неопределенно махнул здоровой рукой куда-то в сторону железной дороги, мол, ищи сам.