Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

— Хороший натюрморт можно написать, — сказал царь. — Красивый цвет в графине.

Коньяк в чистом прозрачном стекле, которое, наконец-то научились делать измайловские стеклодувы, светился в лучах солнца, проникающих сквозь прозрачное оконное стекло, янтарём.

Кроме графина и стаканов, на столе стояла стеклянная ваза на которой лежали разные фрукты и виноград. Перед нами стояли миски с серебряными ножами и вилками и небольшие стеклянные «розетки» со щербетом.

Я плеснул в стаканы по «пять капель». По комнате распространился коньячный аромат.

— Приятный дух, — сказал Алексей.

— Этот дух крепок, потому попробуй вот это.

Я достал из холодильного ларя — наполненного льдом сундука — миску с формованным кубиками ванильным шоколадом и выставил её на стол.

— Это что так вкусно пахнет? — спросил с интересом царь.

— Это тёртые плоды какао.

— Да-да. Я люблю какао. Но он твёрдый!

— Я с ним немного, э-э-э, похимичил. Добавил кое чего и оно стало твёрдым. С этим крепким вином очень хорошо. Франки называют такое вино, настоянное в дубовых бочках «коньяк». Хочу продавать его голландцам на вывоз и в кабаки в Немецкую слободу. Пробуй. Сначала шоколад разжуй, потом коньяк отпей.

Я показал как и почувствовал, приятную терпкость во рту и тепло в пишеводе. Хороший дуб произрастал вдоль Ахтубы. И ячменное вино, настоянное в бочках, из него собранных, получалось отменное. Но тот продукт я царю ещё не показывал и показывать пока не собираюсь.

— Вкусно, — похвалил государь. — И тепло в душе сразу стало. Во рту жжётся.

— Кусочком яблока, государь, зажуй…

— Хорошее вино, но виноград на него портить… Уместно ли?

— Винограда будет скоро много.

— Ты шелковицу выращиваешь? — вдруг спросил Алексей. — Как она?

Глаза его заблестели, лицо порозовело.

— Выращиваю, государь. В этом году в казну сдали пять фунтов коконов. Денег ещё не получили.

Государь скривился.

— На следующий год хочу ферму по выращивания коконов сделать. Не с деревьев собирать, а из специальных ящиков. Чтобы дерево не портить.

— Как это?

— В ящики лист шелковицы и гусениц. Так и коконы вызреют и дерево новую листву даст.

— Хм! Попробуй! Резон в этом есть! Тут-то виноград будет расти, нет?

— Плохо ему тут. Солнца мало. Не вызревает. А в этот год морозы ранние ударили. Не доглядел садовник твой в этот раз, государь, а я приехал поздно. Укрывали ухе в холода. Не знаю, что на тот год с лозами будет. Выживут-ли?

— Да и Бог с ним! — махнул рукой Алексей. — Жениться не надумал?

— Не надумал. Рано ещё. Тебе-то как женатому, государь?

— Ладно! Зря ты тогда не взял Анну Милославскую. Были бы теперь сродственниками.

— И что бы изменилось? Теперь вы с Морозовым сродственники. Лихо он Анну к рукам прибрал. Ха-ха! Да и не отдал бы за меня свою дочь Илья Данилович. Уговор у них был с Морозовым.

— Какой уговор? — заинтересовался Алексей.

— Ну, как какой? Ты же сначала выбрал Евфимию, дочку Рафы Всеволжского?

— Ну… Больная оказалась. Падучая у неё.

— Не-а, — покрутил я головой. — Нормальная девка. Проверял я. Мои казаки ездили в Тюмень. Только что вернулись. Говорят, добрая девка. Ладная. Бабки дворовые, что ей волосы чесали, по требованию Морозова твоего волосы ей так затянули, что кровоток остановили и воротник туго застегнули. Вот и передавили кровь. Помнишь, я тебе про кровоток человека рассказывал?

— Помню, — лицо Алексея стало наливаться кровью. — Значит, здоровая, говоришь, девка?

Он скрипнул зубами.

— Приказываю отправить в Тюмень твоих казаков. Пусть привезут и Евфимию, и отца её. Привезут, дай Бог, поселишь, до времени, в Ахтубе. Следствие проведём до того. Может ты и проведёшь?

— Уволь, государь. Борис Иванович же крёстный мне. Как можно?

— А говорить на него? — хмыкнув, спросил царь.

— А говорить, то дело государево. Не сказал бы я, обвинил бы ты меня в сообществе.

— И то верно, — покивал головой Алексей. — Налей ещё винца крепкого. Что-то раздеребил ты душу мне.

Яналил и мы снова выпили. С шоколадкой. Я закусил яблочком, царь шоколадом.

— По вкусу пришёлся? — спросил я.

— Пришёлся. Повару скажешь, как готовить!

— Скажу, — кивнул головой я.

— Казаки службу несут справно. Пока ты был в Астрахани да на Каспии, бунты то там, то тут начинались, да с ними справлялись. Прав ты был, на счёт налога на соль и на счёт народного недовольства. Земской собор собрали в октябре сего года. Приехали во дворец всякие лучшие люди. Как ты сказал, сделали моё уложение, а они взбунтовались.

— Слышал, — я недовольно скривился.

Думал отбояриться от собора, ан нет. Не захотели лучшие люди принимать написанные мной законы. Какие-то нехорошие люди, подговорили депутатов внести дополнения и изменения в уложение, то есть на сопротивление власти. Я так и слышал, как кто-то из «земских» выборщиков говорил: «Мы — тоже власть! Мы царя ставили на престол!»

И теперь я понял, почему сами крестьяне проголосовали за бессрочный розыск беглых. Тягло-то расписывалось на одно количество рабочих рук, а если народ бежал, оставалось меньше, а пахать (трудиться) приходилось так же. Вот и ратовала община за розыск беглых. И я их теперь понимал.

Крестьяне, в своей общей массе, бегать постепенно переставали, понимая, что везде всё одно и кисельных берегов нет нигде. А поэтому оседали на одном месте, на одной и той же земле.

Получалось, что нужно было крепостничество⁈

О сем парадоксе я размышлял с тех пор, как вернулся в Москву и поговорил с некоторыми представители земщины. В частности, из моих же Воронежских земель и иных. И все в голос утверждали, что розыск — благо, «ибо в разбойники идут и люд убивают на смерть».

— Не в том дело, государь, что кто-то бежит искать жизнь лучшую, а в том, чтобы не побежали многие. Когда многих ловить, то многие могут бунт поднять. Да такой бунт… Ну, я тебе о том уже говорил.

— Да, что им бежать-то? — удивился государь. — От чего? Зачем?

[1] Кабарда — территория от устья Кубани до устья Терека.

Глава 6

— Да, что им бежать-то? — удивился государь. — От чего? Зачем? Теперь наместник или помещик не может судить крестьян, как раньше князья волю имели. Живи да паши.

— Не, государь, — рассмеялся я. — Не «живи, да паши», а «паши, да живи». Они бы и рады пахать, да жить, но ведь не могут. Обложил ты их непомерным тяглом. Вот и бегут крестьяне. А тягло от этого не уменьшается, и на оставшихся ложится, кто на тех «сохах» пашет. Вот и уходят черносошные общины под монастыри. А тех, кто не уходит, сами монастыри кабалят и земли отнимают. Монастырь богат. Может ссудить хоть на прокорм, хоть семенами для посева. Да, ссужает он под немалый рост. Так, что не хватает крестьянам выращенного зерна на прожитьё. Съедают они и то, что на посев оставляли. И снова идут в монастырь. Так и кабалятся. А с тех монастырских земель государству ни убытка, ни прибытка. Не платят они в твою казну ни копья. А на что государству жить? Приказы содержать? Войско?

— И ты предлагаешь монастыри обложить, как Борис Иванович?

— Нет. Я предлагаю сначала ввести одинаковый для всех налог на землю. На пахотную — побольше, для жилья — поменьше, на непригодную — ещё меньше. Лесные угодья — особый налог и особое сбережение. Засаживать порубленные леса надо. Что срубил, то и посади. Особенно осторожно рубить вдоль рек. Пересохнут реки без леса.

— Почему? — удивился Алексей.

— Э-э-э… Тянут они воду из глубины земли. Реки и моря под землёй, ты же знаешь. Вон сколько воды из земли сочится. И солёная, и сладкая, и с газом, и без газа. А деревья и травы вытягивают подземную воду на поверхность. Вот в пустыне есть такие растения, как «саксаул» и «верблюжья колючка», так у них корни углубляются под землю до ста футов. Такие же корни и у многих деревьев: дуба, яблони. Как-то так. В пустынях тоже когда-то стояли леса.