Екатерина Безымянная - Записки prostitutki Ket
Я сижу у Аллочки на кухне, она порхает от плиты к столу, готовит мужу ужин. Скоро должен вернуться Боря.
– Блин, совсем тупой, – задумчиво говорит Аллочка, глядя на нож, и… достает брусок.
С работы приходит Борис. Он входит в кухню, улыбается мне, целует Аллочку и тянется забрать из ее рук точилку.
– Не надо, – говорит она мужу, – я уже поточила, тут дел на две минуты…
Аллочка совсем не грузит мужа проблемами. Аллочка решает их сама.
Иногда муж обнимает Аллочку и делает ей комплимент. «Какая ты у меня самостоятельная, не то что эти курицы…» – говорит ей Боря и целует Аллочку в макушку.
Аллочка в такие моменты жутко гордится собой. Аллочка твердо знает, что Боря на дух не выносит этих глупых беспомощных куриц, которые совершенно не способны быть самостоятельными.
* * *Я еду в поезде к маме.
Я, как всегда, взяла себе верхнюю полку. Я вот как-то так люблю, когда верхняя. Никто чужой на ней не сидит, хочешь спи, хочешь – спускайся вниз и мешай спать соседям. Короче, весело.
В моем плацкарте еще трое. Двое молодых мужчин и безвозвратно старый дед.
Мы не успели как следует познакомиться, а мне, после ночного накануне, отчаянно хочется спать. И пока мужчины раскладывают сумки, я, извинившись, забираюсь обеими ножками на стол, открыв моим временным соседям прелестный вид на кружевные трусики под джинсовой юбкой. Мне, собственно, не впечатление нужно произвести. Мне нужен матрац. Тот самый, что скручен рулетиком и заныкан на третью нежилую полку в нефирменных вагонах РЖД.
Я тянусь за матрацем – дедушка вздыхает, парни наблюдают молча. Я схватываю матрац наманикюренными пальчиками и тяну на себя. Равновесие удерживать проблематично, но я мужественно упираюсь двумя ногами в стол.
– Давайте я! – вдруг «просыпается» один из мужчин.
– А, – легкомысленно отвечаю я ему, – не надо, я уже достала…
* * *Гром в Аллочкиной жизни грянул, как всегда, внезапно.
Все дело в том, что Борина подружка детства развелась с мужем. Ну развелась и развелась, да?
Нет. Олечка – такая женщина, которая совсем не может без мужчины. Олечка – трепетное, потерявшееся в этом жестоком мире, нежное создание.
Алла знает ее столько же, сколько и собственного мужа, и всегда относилась к подружке мужа немного снисходительно и свысока: Оля такая нежносделанная…
Аллочка – самостоятельная женщина, она не понимает нежносделанных людей. Она не понимает, как так можно.
Оля – страшная кокетка, беспомощное существо с невинными глазами. Мужчины подают Олечке пальто и нежно-умиленно подхватывают ее маленькую дамскую сумочку, стоит лишь Олечке сказать, что ей тяжело и у нее устали ручки.
Просто сейчас Олечкин муж, некогда горячо любимый, с головой ушел в науку, решил вдруг, что он – гений математики, в связи с чем уволился с нелюбимой работы и засел где-то дома в уголке, ожидая всевозможных премий. В общем, жить с ним в одной квартире стало решительно невозможно. Олечка таких перипетий не вынесла и сама ушла от мужа.
Казалось бы, причем тут Боря и Аллочка? Да все просто. Олечка вернулась жить в свою прежнюю квартиру. И квартира эта находится в доме, стоящем аккурат рядом с Бориным.
…И вот тут-то грянул гром. Внезапно оказалось, что Боря – тоже птичник. Ну, то есть очень любит всяких куриц и совсем не против им помогать. Особенно когда они просят.
Тут надо правильно понять: Олечка – его старинная подруга, и всегда предпочитала немножко другой тип мужчин, впрочем, как и Боря – женщин; и если б у них было что-то – это было бы уже давно, еще тогда, когда они оба были свободны. Но нет – Боря выбрал Аллочку, а Оля – своего Максимку.
Когда Олечка в девять вечера звонит Боре на мобильный и прерывающимся голоском говорит, что у метро какие-то подростки и ей страшно сделать шаг в сторону дома – угадайте, что делает Боря?
Да, он встает из-за стола с семейным ужином и идет защищать Олечку от мира.
Когда Олечка в десять вечера звонит Боре и просит встретить ее в аэропорту в полчетвертого утра, а то с таксистом незнакомым – страшно, Боря ночь не спит, но едет.
…Впрочем, помогает Олечке не только Боря. Мужчины стайками слетаются в Олечкин дом, чтобы починить протекший кран, подправить петли на двери и просто вкрутить лампочку (Олечка боится тока – «очень, очень страшно!»); и теперешний постоянный ее ухажер носит Олечку на руках от машины до парадной, потому что Олечка боится луж. Просто ухажер этот не всегда бывает в городе и не всегда может встретить/помочь/подвезти, а Боря – вот он, рядышком.
И когда Олечка в одиннадцать утра выходного дня звонит Боре и просит по старой дружбе поехать с ней и помочь выбрать обои для ремонта («я же в этом ничего не понимаю»), угадайте, что делает Боря?
Он обнимает почти собравшуюся Аллочку, говорит ей: «Ну прости, погуляем позже, ты ж ее знаешь, она сама не разберется…», и едет с Олей в строймаркет. Помогать ей выбрать тип обоев и клей для них.
В общем-то, едет делать все то, что его жена Аллочка сама решила бы за пять минут, всего лишь спросив продавца.
И когда Боря возвращается в шесть вечера выходного дня, целует Аллочку, уныло просидевшую весь день перед теликом, и говорит сердито: «Как же меня эта Оля достала, ничего сама решить не может…», Аллочка смотрит в его глаза и понимает: они светятся какой-то странной мужской гордостью.
Совсем немного времени понадобилось Аллочке, чтобы понять: что бы Боря ни говорил, как бы он ни ругал Олечкину несамостоятельность – он страшно горд, что может ей помочь.
В эти моменты он мужик-мужик-мужик.
* * *Я расстилаю сверху свой матрац и сажусь на боковую полку. Мужчины пошли за чаем. Дед качает головой:
– Эээх, неправильно это все…
– Что – это? – немного стыдливо спрашиваю я, потому что предполагаю, что сейчас, вполне возможно, начнется нотация на тему чересчур короткой юбки.
– Разве ж так можно?
– Как? – уточняю я на всякий случай.
– Ну зачем ты сама за тем матрацем полезла, ну ты же девушка…
И пока я думаю – а в самом деле, зачем? – дед говорит мне:
– Вот тут сидят двое молодых людей, стрельнула бы глазками, попросила бы их, они б тебе мигом этот матрац спустили…
– Да я как-то сама привыкла, – удивленно отвечаю я, – да и они вещи раскладывали, а я хотела уже… Это ж нетрудно…
Дед садится напротив:
– Девочка, я не сомневаюсь, что ты сильная и независимая. И вообще сейчас время такое – женщины все почти независимые, эмансипированные. И мужикам-то, мужикам не дают себя мужиками почувствовать. Все сами, все сами. А зачем сами? Ты-то можешь сама этот матрац спустить, и сама можешь сумку до дома дотащить, и кровать передвинуть ты тоже сама можешь – да. Но зачем, зачем самой-то это делать? Если можно просто улыбнуться и попросить. А то пока ты все делаешь сама – никто не возьмется тебе помогать. А зачем? Сама ж справишься…
* * *У Аллочки случился когнитивный диссонанс. До нее, кажется, впервые дошло, что все то, что она делала до сих пор, – может, и неплохо, но не слишком правильно.
– Как же это так выходит, – задумчиво говорит она мне, помешивая чай, когда мы сидим вечером на ее кухне (Боря встречает Олечку), – почему он мне говорит, что не любит, когда женщины ведут себя, как безрукие и безмозглые, а сам бежит, как только она звонит?..
Я рассказываю Аллочке про деда и поезд.
И про то, что мы так привыкли быть самостоятельными, так привыкли быть независимыми и сильными, что уже совсем забыли, как это – быть женщинами. Ну, такими, какие были раньше.
Когда они, женщины эти, ходили в огромных пышных платьях и не держали в руках ничего тяжелее зонтика. Впрочем, с зонтиком тоже все было непросто.
– Ах, граф, а не подержите ли вы мне зонтик над головой, а то я так устала, так устала от этой жары…
И куда было деваться графу – он держал. Держал и млел. И знал, что только так и надо.
Зонтиков нет. Есть сумки, которые, в общем-то, несложно донести самой. Есть лампочки, которые очень легко вкрутить. Есть таксисты. Есть консультанты в магазинах, которые за пять минут подскажут про обои, клей и плитку. И, если надо будет, мы сами разберемся, как включается шуруповерт.
А уж гвоздь забить или нож поточить – и вовсе дело нехитрое.
Какие там невинные глазки?..
Сама, зайка, все сама.
И подхватит зайка сумку, и вкрутит лампочку, и купит плитку. И будет зайка гордиться своей самостоятельностью.
Мужик обходит зайку стороной. Чует он нутром, инстинктом: зачем зайке мужик, если она все может сама?
И потом, где-нибудь на девичнике, скажет зайка, что помельчал мужик… И остальные зайки закивают головами понимающе.
И не придет им в голову, что мужик – он давно уже отвык от зонтиков и сам не догадается, что зайке тяжело. А как тут догадаешься – если она всем своим видом демонстрирует: могу сама.
И вот бы зайке расслабиться и научиться, наконец, быть слабой. Или хотя бы такою казаться. Просить встречать, оберегать, советовать и помочь точить все эти чертовы ножи.
