Екатерина Безымянная - Записки prostitutki Ket
Если заходишь и видишь: носок на люстре, полотенце на тумбочке, и – классика жанра – кусок бутерброда в кровати, – можно быть уверенной.
Это он – белый американец.
Я честно скажу – они почти сплошь ебуны-террористы. Но такие, синтетические. То есть не потому, что темпераментом сильны или членом шибко крепки – нет.
Тут другое.
Они затрахают до смерти, но не потому, что хотят, а потому, что кровные уплочены.
Больше того – это у них, видимо, национальная примочка такая – они все поголовно почти, даже молодые, когда зовут девочку – жрут виагру. Они еще и об этом обязательно радостно скажут.
Типа, я должна обрадоваться, наверное. Ох, как я радуюсь. Дико, причем.
А знаете, зачем они ее жрут? Я поняла. Это не потому, что не стоИт – нееет!
Это чтоб натрахаться по-максимуму на свои деньги.
А то их потом, очевидно, жаба душит, что денюжка уплочена, а палочка – одна.
Вот они и кидают до посинения меня и себя.
Вот он оговорит (а он оговорит обязательно, это к гадалке не ходи), что, допустим, хочет кинуть четыре, и можно быть уверенной – язык на плечо вывалит, но это будет четыре. Причем сдыхать он будет уже на второй, на третьей – в мыслях писать завещание, но четвертую он выложит.
Они торгуются страшно. Но не в совсем обычном понимании слова. Не за деньги торгуются (хотя за них тоже), а за качество, блин, услуг.
«Наш дом претендует на звание дома высокой культуры быта» (с)
Вот он, мужик американский, обязательно подробненько расспросит – что делать будешь, что входит, что бы еще получить. Бонусом, угу.
И чтоб глотнуть не на 10 сэмэ, а на 12.
Это я уж, про глотнуть, шучу, конечно, но вот примерно где-то так.
Это у них, видимо, привычка такая – акции со скидками везде искать, купоны, блин.
Attention!
Sale!
Две по цене одной!
Кинь две, напихай третью, сдохни, но выдай четвертую, и будет тебе большое счастье.
Наверное, будь их воля, каждый бы, заканчивая, еще бы и дисконтную карту просил.
И бесплатную футболочку оставшемуся дома дедушке.
Они сами же отрабатывают свои потраченные деньги. Нет, я, конечно, тоже. Но они больше. А еще они действительно постоянно улыбаются. Постоянно. По-сто-ян-но.
В глазах пустота, в пластмассовых зубах – улыбка.
Даже когда тебя во все стороны вертят – улыбаются. Стоишь в позе пьющего оленя, он там трудится сзади, поворачиваешься внезапно – ну да, так и есть.
Как только видит, что на него смотрят – начинает улыбаться.
Очевидно, больше от любви к себе.
Потому что даже в эпический момент феерической ебли он чувствует себя частью великой нации.
Да.
Арабская любовь
Этот был араб. Я не уверена доподлинно в его национальности. Быть может, он был сириец или иорданец, а может, ливиец – я по чертам лица не отличаю, а спрашивать не стала. Так что араб – он араб и есть.
Он пришел, рассчитался без торга, щердо сыпал комплименты, строил масляные глазки и слегка трепал меня за грудь.
Там, у себя, на арабических курортах, они сплошь косят под мачо.
Тут с ними вообще творится что-то страшное.
Началось банально. Разделись, душ, кровать.
Он разлегся на всю мою постель. Я сидела рядом и гладила его по темной меховой груди.
– Будишь моя девушька? Я тиба льублю, – вдруг сказал он.
Так, между прочим. Ну вот с проходняка.
– Посмотрим, милый, – засмеялась я и опустилась вниз.
– Шито ты, зашем? – остановил он мою руку с резиновым дружком, – я тьибе верьу, и ти мине долшена верить.
– Что ты, дорогой, – непринужденно хихикнула я, – разве можно в этом мире кому-то верить?
И отточенно надела шапочку.
– Мине можешь верить, – серьезно заявил он. – Я сирьозный чилавек, все что хочишь – будет. Скаши: «сдьелай это» – я сдьелаю, минье мошна верить…
– Ты харошьая, ты красивая, – приговаривал он, пока я трудилась где-то внизу, – идьи сюда.
Потом он стонал, вертел меня во все стороны, гладил грудь и продолжал: «Льублю тибьа, будишь моя девушька».
Я хихикала. Мне было вот слегка щекотно.
У него осталось полчаса.
Уходя, он долго меня обнимал и говорил, по ходу, больше сам себе:
– Ты типерь моя девьюшька, я тибьа льублю, ты миня жди, ни с кем сматри…
Я строила глазки и улыбалась:
– Милый, приходи еще…
Клиент же должен уходить довольный.
Эти, с южных земель, вообще забавные. Горячая кровь шепчет, что для удовольствий надо слегка сыграть то ли в любовь, то ли в гарем.
Интересно, скольким русским проституткам он сказал «Льубльу, ни с кем сматри»?
Он ушел, я облегченно закрыла дверь и пошла проветривать квартиру.
Зачем они так страшно поливаются духами?
И это ведь не легкий Давидофф, это какая-то дико-арабская ночь. С примесью перца.
* * *Он явился, когда уже больше месяца прошло. Позвонил, сказал:
– Привет, Катья, это **** (как они живут с такими именами?) Ти мьеня ждьешь? Ждьешь, Катья, я буду…
– Приходи, милый. – Улыбаюсь трубке.
Постоянные клиенты – это хорошо.
Он заходит, и от его «арабской ночи» дохнут тараканы у соседей.
Я чуть более живуча и просто стараюсь сильно не дышать.
Он улыбается во все свои тридцать два и зажимает меня у стенки:
– Ты мьеня ждала?
– Ждала, ждала, – выскользаю я из черных рук и интересуюсь: – Милый, ты ко мне на сколько?
– На сколько захочишь, ты же мой девьюшка, будит харашьо, льубльу тибьа, иди ка мне, – несет он свою тарабарщину, пытаясь меня изловить и приобнять.
Я уворачиваюсь.
– Милый, – очень универсально, очень, я как-то не запомнила, как его зовут, да и разве их имена запомнишь? – Люблю – это отлично, но я не бесплатная девушка. Ты на сколько? Час, два? На ночь останешься?
– На ношь, на ношь, – довольно улыбается он.
– Ну вот и давай сначала решим с оплатой, – твердо говорю я.
– Айй, чьто ты гаваришь, – он вдруг начинает недовольно махать руками, – все будьит, патом будьит! Я тибья льублю.
– Так… Давай ты сначала рассчитаешься, да? А потом тебе все и будет, и люби потом сколько хочешь. А бесплатно меня любить не надо.
Я постепенно раздражаюсь.
– Шьто ты гаваришь! Ты же моя девушька. Какие деньги? В ресторан поедем, в магазьин поедем, сапоги хочешь завтра? Все у тибьа будит, красавица, будишь мая, все будит, красавица, – гнет он, не слушая меня.
– Так, стоп! – Я начинаю понимать, что он пришел на шару.
Не поддается моей русской логике, но это так.
Я же говорила – они странные.
Очевидно, этот смуглячок всерьез считает, что от этого его «Я тибьа льубльу» я должна дико возрадоваться, прослезиться от счастья, пасть ниц и пососать бесплатно.
У меня ж теперь есть парень, да!
И я выхожу из себя. Шаровиков я не люблю. Шаровиков с затеями – вдвойне.
Я подлетаю к двери, открываю и говорю:
– Так, на выход!
– Ну шитьо ты! – пытается он закрыть дверь.
– А ну пошшел! – зверею я и выпихиваю его.
– Шилюха! – ругается он, отступая за порог. – Ни нужьна ты мьине! Шилюха!
– Давай, двигай отсюда… Девушку нашел! В Арабии своей поищи! – шиплю я и закрываю дверь.
Нашел кого разводить, ага, щас.
Ну жучара!
Северный жених
Лиза звонит, в трубке смех, музыка, и говорит – то кому-то, по-английски, хохоча, то мне:
– Кать, привет, ты не занята? Тут вариант есть, хороший, приезжай. Интурист, короче, вторую хочет. Давай (диктует адрес, сауна), мы сейчас туда подтянемся. Страпончик только прихвати, ладно?
Приезжаю, выскакивает Лиза, говорит: «Ты только не пугайся сильно, ладно? Он страшный шозвездец. А, и деньги я уже взяла». Называет сумму – ну, красотка, умеет работать.
А что страшненький – ну так не привыкать. Да кто там из мужчин красив?
Зашла и поняла: привыкать мне все-таки придется.
На диване, в простыне на поясе, сидело нечто жабовидное. Большая туша с жирной трехэтажной шеей, какой-то даже на вид рыхлой кожей и грудью, заросшей драными клочками.
Туша качнула плешивой головой, сверкнула пучеглазым пьяным взглядом, улыбнулась какой-то совершенно нереальной, как от другого человека, ровной улыбкой, отчего рябая морда с картофельным носом стала еще более жуткой, и представилась:
– Матс.
– Натс? – зачем-то ляпнула я и захихикала.
Больше от шока.
– Ну, можно и так, – заржала Лизка. – Он из Норвегии, кстати.
И продолжила, уже ему:
– Матсик, это Катя. Нравится?
Он закивал, засмеялся, обнял Лизу и затрещал ей что-то по-английски. Лиза игриво шлепнула его по проплешине, потом перевела мне, что, мол, я понравилась. И снова ему:
– Матсик, зайка, говори по-русски, Катя не все понимает.
Оказалось, что, кроме английского, норвежец довольно сносно умеет лопотать на русском.
Дальше – ничего особо интересного. Иностранный гость оказался с затеями, хотя сильно трудиться над ним не пришлось. Так, классика, страпон, минет – готов.
Выл, правда, в процессе слишком громко.
Интересное началось после.
Сидели мы, бухали перед вторым заходом, он накачался уже по брови, и понесло его поговорить. Со смешками, пуча глаза, делая руками жесты, не оставляющие простора для фантазии, он рассказывал про наших женщин.
