Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич

В апреле 1926 года, уступая давлению Чичерина, Штреземан подписал в Берлине германо-советский договор о нейтралитете. Он был составлен на скорую руку и состоял всего из четырех статей, в которых подтверждался Рапалльский договор (ст. 1), провозглашался взаимный нейтралитет (ст. 2) и содержалось обещание не поддерживать экономические и финансовые санкции друг против друга со стороны третьих стран (ст. 3). Церемония подписания прошла очень буднично, в рабочем порядке, но СССР не мог больше упрекать Германию в антисоветской направленности Локарнских соглашений. Третья статья договора в какой-то степени уменьшала также советские опасения насчет участия Германии в возможных санкциях против СССР под эгидой Лиги Наций. В частном порядке Штреземан даже обещал Литвинову использовать после вхождения в Лигу право вето в ее Совете, чтобы защитить Россию от введения санкций 229. «Локарнитам» немцы объяснили появление договора «результатом давления России» и угрозой того, что «русские получат полную свободу действий по отношению к Германии», если та не подпишет договор до сентября 230. В Париже и Лондоне германо-советское соглашение, конечно, не вызвало восторга, но в целом там отнеслись с пониманием к положению, в котором оказалась Германия. «Бесполезно спорить с советскими властями о якобы антисоветской направленности Локарнских соглашений, — сообщил Чемберлен британскому временному поверенному в делах в Москве Роберту Ходжсону. — В каждой европейской столице им уже говорили, что эти договоры не имеют такой цели и что правительство Его Величества никогда не стремилось создать какой бы то ни было антисоветский блок. Они действительно не дружат с головой. Они значат для нас гораздо меньше, чем сами полагают, и они сильно льстят себе, когда думают, что британская политика диктуется мыслями о них» 231.

8 сентября 1926 года Германия была принята, наконец, в Лигу Наций. Этому предшествовало несколько месяцев кропотливой работы специально созданной согласительной комиссии, которая решала, как поступить с местами в Совете Лиги. К ее работе с самого начала была привлечена Германия. С равными, как сообщил германскому правительству Чемберлен, со всеми остальными участниками правами 232. В результате было принято решение об увеличении общего числа мест в Совете до 14 (было 10). Германия одна получала место постоянного члена Совета. Другие девять его участников должны были выбираться Ассамблеей на три года, после чего происходила ротация. По старым правилам никто из непостоянных членов Совета не мог избираться на два срока подряд. Именно это положение решено было изменить. Теперь любое государство могло быть избрано подряд неограниченное число раз, если за него проголосовали две трети членов Ассамблеи. Но при каждом голосовании таких, избираемых повторно государств, должно было быть не больше трех ²³³. В Совете создавались три как бы полупостоянных места, которые вполне могли удовлетворить амбиции Польши, Испании и Бразилии. Польша была согласна с таким решением, а Испания и Бразилия — нет. Обе страны заявили о своем выходе из Лиги Наций, и если Испания позже передумала, то Бразилия навсегда покинула Лигу. Через два дня, 10 сентября, германская делегация под овации всех присутствовавших заняла свои места в Ассамблее. Чтобы увидеть, как это произойдет, в Женеву приехала вдова президента Вильсона, сидевшая в первом ряду ложи для почетных гостей. Локарнские соглашения, наконец, вступили в силу.

Итак, по прошествии восьми лет после окончания мировой войны Европа перестала формально делиться на победителей и побежденных. Германия добровольно признавала произошедшие на континенте изменения и обещала не стремиться пересмотреть их насильственным путем. Взамен она была возвращена в европейское сообщество, сначала — экономическое, а затем и политическое. Германия вернула себе временно утраченный статус великой державы. Одним изгоем в Европе стало меньше. Правда, вернулась Германия не совсем полноправным субъектом европейской политики. На нее по-прежнему распространялись наложенные Версальским миром ограничения в военной области. Германия оставалась повязанной репарационными выплатами, а на части ее территории продолжали оставаться оккупационные войска. Но зато теперь Германия была допущена к полноценному участию в европейских и мировых делах. Более того, наряду с Францией и Англией Германия фактически стала членом нового европейского триумвирата, который делал первые попытки заправлять важными делами на континенте.

Оставались, правда, нерешенными потенциально взрывоопасные восточноевропейские вопросы. «Если кто-нибудь думает, что достижением согласия относительно рейнской границы мы сделали войну в Европе невозможной, он должен подумать снова, — пророчески написал в ноябре 1925 года лидер английских лейбористов Р Макдональд. — Если в Европе опять разразится война, то вопрос о границах по Рейну станет одним из ее элементов, но возникнет он уже после того, как война начнется» 234. Ну и, конечно, Россия, окончательно ставшая советской, все еще находилась за бортом европейской большой политики, несмотря на прокатившуюся полосу признаний. С Россией все хотели торговать, но допускать ее до решения серьезных политических проблем побаивались. В силу географического положения и факторов исторического и культурного наследия перед Германией открывалась отличная перспектива стать связующим звеном между Россией и Западной Европой, не только конечным пунктом санитарного кордона, но и мостом, по которому Советская Россия могла со временем возвратиться в Европу в полном объеме. И Германия это прекрасно понимала.

Практически все в Европе восприняли результаты Локарно с воодушевлением. Наконец были урегулированы вопросы, в течение всех послевоенных лет державшие Западную Европу в напряжении. По горячим следам Локарнской конференции Рэмси Макдональд, много сделавший во главе лейбористского правительства Англии для того, чтобы эта конференция вообще состоялась, написал, несмотря на весь свой скепсис, что Локарно «дало Европе новую надежду» ²3⁵. Аристид Бриан с трибуны Лиги Наций торжественно объявил о начале новой эпохи: «Отныне Франция и Германия вместе сотрудничают для дела мира!» ²³⁶ «Нет больше места пушкам», — ответил ему выступивший следом Штреземан 237. Конечно, среди всеобщего одобрительного хора звучали и пессимистические голоса тех же Клемансо и Пуанкаре, но их не было слышно.

Из европейских столиц в одной лишь Москве не чувствовалось радости. Советская Россия по-прежнему оставалась за бортом нового миропорядка, и Локарно еще дальше отодвинул СССР от участия в европейских делах. За годы, прошедшие со времени Рапалло, советский подход к внешней политике существенно изменился. После того как третий конгресс Коминтерна допустил отсрочку мировой революции, советское руководство медленно, но верно стало возвращаться к общепринятым нормам международного поведения. Перед зарубежными коммунистическими партиями, по-прежнему руководимыми из Москвы, больше не ставилась задача подготовки революций в своих странах. Последние всплески насильственных акций, поощряемых Москвой, прошли в Германии осенью 1923 года. После их быстрого и эффективного подавления немецким правительством СССР стал смещать акцент на возможность прихода коммунистов к власти мирным путем. Советская внешняя политика приобретала черты уникального симбиоза дипломатии и идеологии. Большой знаток и историк дипломатии Гарольд Николсон говорил впоследствии о советском методе ведения дел во внешней политике: «Это не дипломатия, это что-то еще» ²³⁸. «Что-то еще» заключалось в том, что советские лидеры всегда имели идеологическое обоснование, идеологический ресурс для проведения даже самой реалистической линии во внешней политике. При Ленине идеологическая составляющая играла доминирующую роль во внешних сношениях, отводя собственно дипломатии второстепенную. При Сталине акценты поменялись. На передний план все больше выходила традиционная дипломатия, а идеологии отводилась важная вспомогательная функция. Со страниц «Правды» и «Известий» большевистские идеологи Радек и Бухарин все еще потчевали своих читателей идеологическими байками о капиталистическом окружении молодой Советской республики, о стремлении мирового империализма уничтожить СССР, но начинавший свой путь к абсолютной власти Сталин уже в те годы очень трезво и реалистично оценивал сложившуюся в Европе ситуацию. «Локарно чревато новой войной в Европе, — писал он, подтасовывая для пущей наглядности некоторые факты. — Какая гарантия, что Версальский мир и его продолжение — Локарно, узаконивающие и юридически освящающие потерю Германией Силезии, данцигского коридора и Данцига, потерю Украиной Галиции и Западной Волыни, потерю Белоруссией западной ее части, потерю Литвой Вильно и проч. — какая гарантия, что этот договор, искромсавший целый ряд государств и создавший целый ряд узлов противоречий, что этот договор не разделит судьбу старого франко-прусского договора, отторгнувшего после франко-прусской войны Эльзас-Лотарингию от Франции? Такой гарантии нет и не может быть» ²³⁹.