Ханнес Ростам - …Ваш маньяк, Томас Квик
Когда я десять лет назад создавал для «Дагенс Нюхетер» портрет его тогдашнего напарника Янне Юсефссона, то попросил Ханнеса описать своего друга и коллегу. В ситуации, где большинство постарались бы высказываться осторожно, Ханнес выложил то, что считал правдой, — и дал своему товарищу характеристику столь же неприятную, сколь и лестную.
Много лет спустя один мой близкий друг праздновал Новый год вместе с семьей Ростама. В разгар вечера Ханнес куда-то исчез. Примерно час спустя его нашли в спальне одного из детей, где он сидел, запершись, занятый разговором по мобильнику. Из обрывков фраз можно было сделать вывод, что на другом конце — Стюре Бергваль. Пока другие чокались шампанским, Ханнес Ростам думал о самом печально знаменитом сумасшедшем Швеции, проводившем канун Нового года взаперти в одной из самых известных психиатрических клиник, и старался сделать так, чтобы тот чувствовал себя не таким одиноким.
В 2010 году, перед повторным показом третьего и последнего документального фильма о Томасе Квике, как именовался Стюре Бергваль, пока не отказался от своего имиджа серийного убийцы, я позвонил Ханнесу, чтобы обсудить с ним одну идею. Сквозь все наши разговоры за эти долгие годы проходила красной нитью одна мысль — его выводы очень опытного и информированного человека о некоторых капитальных дефектах шведского общества. Как непредвзятый расследующий журналист шведского телевидения, он вынужден был держать эти выводы при себе. Теперь же я хотел спросить его, готов ли он поделиться ими с читателями «Фильтра».
Ханнес заявил, что на такую тему он лучше всего напишет сам. В каком виде и для какой аудитории — это еще предстоит решить. Пока он, во всяком случае, полностью поглощен историей Квика. Весь проект должен был завершиться рождением толстенного тома — первой книгой Ростама, написанием которой он тогда вовсю занимался.
После этого мы несколько раз разговаривали о книге, и вдруг в апреле он перестал отвечать на телефонные звонки. Это было так не похоже на него. Наш общий коллега Фредрик Лаурин разыскивал его по другому делу и обнаружил то же самое. Ханнес Ростам как сквозь землю провалился.
После пяти недель молчания Ханнес позвонил мне:
— Не буду наводить тень на плетень. Я узнал, что у меня рак.
— Ах ты, черт, — выговорил я. — Насколько плохи твои дела?
Своим обычным деловым тоном, каким он анализировал в телепрограмме протокол судебного заседания, Ханнес ответил:
— Попробуй угадать, где он у меня. Что ты знаешь о раке?
— Честно говоря, очень мало что. Но если попробовать наобум и начать с самого конца шкалы, где речь идет о верной смерти, то мне кажется, что печень хуже всего. А потом поджелудочная железа… а потом, кажется, кости. Потом…
— Больше не нужно, — сухо оборвал меня Ханнес. — У меня рак печени и поджелудочной железы.
В начале августа 2011 года мы с тележурналистом Фредриком Лаурином отправились в Хисинген, чтобы повидать Ханнеса. Участок у воды, расположенный в восточной части дачного поселка, предлагает посетителям совершенно шизофренический вид: с одной стороны — вид на портовые краны и промышленный терминал, куда поступает большая часть импортируемой в Швецию нефти, с другой стороны — острова и скалы, уютная идиллия шхер.
С того момента, как Ханнес Ростам за полтора года до этого расстался с женой, он проводил большую часть времени на этой даче. Воду приходилось приносить из крана, расположенного на границе двух участков, а принимать душ — под ведром, подвешенным на фронтоне дома.
Ханнес стоял в кухне, готовя ужин: самодельные рулетики из лосося с горчицей, каперсами и свежими травами, а к ним вареный картофель, сливочный соус и классические добавки — консервированный лук и маринованные огурцы. Химиотерапия оставила свой след. На его лысом затылке слой подкожного жира был так тонок, что кровеносные сосуды проступали сквозь кожу. Джинсы были стянуты поясом, чтобы не упали, а летняя рубашка с коротким рукавом свободно болталась на исхудавших плечах.
Однако все это не мешало ему пребывать в отличном расположении духа.
— Народ звонит, — сказал он. — На самом деле это очень трогательно. Я не очень-то заботился о том, чтобы поддерживать контакты с людьми. Теперь я замечаю, что на удивление многих волнует моя судьба. Даже не знаю, заслужил ли я это внимание.
Ханнес начал вспоминать всякие истории и анекдоты. Одна история была о том, как в период разграбления пирамид в начале ХХ века кольцо фараона Тутанхамона попало в руки шведского врача Акселя Мунте и как Ханнес случайно выяснил этот факт, готовя документальный фильм об изобретателе Хокане Лансе. Другая — о том, как он в качестве басиста в группе Бьерна Афселиуса попал в Восточный Берлин на коммунистический Всемирный фестиваль молодежи: «К нам приставили двух юных девушек в качестве „хозяек фестиваля“. Обе прекрасно говорили по-шведски, хотя никогда не бывали за границей. Скорее всего, девчонки были из Штази[47]».
Они с Фредриком Лаурином, конечно же, углубились в разговоры о трудностях и превратностях в разоблачении скандала вокруг Квика, а также о безумной настойчивости Ханнеса при проверке обстоятельств смерти Осмо Валло. «Мы выходим во Всемирную паутину, чтобы найти ответы на наши вопросы», — процитировал Лаурин наизусть слова из первого документального фильма о Валло.
— Ничего смешного, — возразил Ростам. — На дворе был тысяча девятьсот девяносто шестой год, и Интернет впервые использовался для журналистского расследования.
— Да, то были другие времена, — согласился Лаурин.
— Тогда можно было ввести в поисковик «судебную медицину» и получить восемьдесят две ссылки, — сказал Ростам. — Это были адреса и телефоны восьмидесяти двух крупнейших экспертов в мире. Сегодня тебе выпадут миллионы ссылок — и единственное, чего ты там точно не найдешь, так это контактные данные крупнейших экспертов.
Вечер перешел в ночь. Ханнес отдохнул несколько минут и стал варить кофе.
— Сам я больше не могу пить кофе — чувствую только горечь. Противная сторона рака. Все средства наслаждения недоступны. Не могу пить алкоголь, не получаю удовольствия от сигареты, не хочется секса…
Чем позднее становилось, тем более расслабленно тек разговор. Каким-то образом Ханнес Ростам попал на тему машин и рассказал, что он — если выживет — купит себе первую в своей жизни по-настоящему роскошную машину. «Мерседес».
— Не говори глупостей, — простонал Лаурин. — Если тебе нужна машина, покупай «Шкоду» — там ты получишь хорошую вещь за адекватную цену. В противном случае ты платишь за всякие прибамбасы.
— Мне кажется, я это заслужил, — возразил Ханнес. — Я хочу, чтобы мне было удобно сидеть. И когда я обвожу взглядом салон, должно быть очевидно, что ради меня вырубили небольшой кусок тропических лесов.
Фредрик Лаурин не принимал эмоциональных аргументов, он продолжал долдонить, что все машины на самом деле одинаково хороши, единственное, что отличает дорогие машины от дешевых, — бессмысленный дизайн и каверзный маркетинг.
— Ты помнишь мое первое журналистское расследование? — прервал его Ханнес. — О подделке показаний одометра? Тот золотой «Мерседес», который, по словам фирмы, имел пробег восемь тысяч миль. Его использовали как школьный автобус и такси в лесах в окрестностях Кальмара — и на самом деле он накрутил семьдесят две тысячи миль. Семьдесят две тысячи миль! И он бегал, как в первый день. Вот это настоящее качество.
Фредрик Лаурин признал себя побежденным:
— Да, наша прошлая машина пробежала восемь тысяч миль. После этого ей оставалось лишь на свалку.
Когда я ехал домой по мосту Эльвборгсбрун, солнце разбрасывало свои первые лучи над Гётеборгским портом. Мысли вертелись в голове. Я понял две вещи: что непростая история жизни Ростама заслуживает того, чтобы ее рассказать; и что вторую историю — о тех выводах, которые он сделал, двадцать лет занимаясь журналистскими расследованиями и будучи одним из самых именитых журналистов в Швеции, — он никогда не расскажет сам.
Но как изложить это человеку, болеющему раком, не выглядя при этом совершенно бесчувственным?
Так и не найдя решения этой загадки, я позвонил ему и сказал все как есть.
Если мои слова и задели Ханнеса, то в его голосе я, по крайней мере, не услышал обиды:
— В сложившейся ситуации боюсь, что ты прав. Надо воспользоваться случаем.
Ханнес вырос в Стура Брота — престижном коттеджном поселке в окрестностях Лерума к востоку от Гётеборга. Его мать была зубным врачом, отец — «театральным человеком»: актером, драматургом, режиссером и со временем директором театра, сначала городского театра города Буроса, а потом «Театра-ателье» в Гётеборге. Семья держала прислугу.
