Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Так или иначе, но Протокол остался лишь выражением стремления европейцев к миру и безопасности. Новый английский кабинет не стал рассматривать его и выносить на утверждение палаты общин. Существуют свидетельства того, что Протокол не одобрял и Макдональд, который покинул Женеву сразу после своего выступления и не стал дожидаться принятия этого документа 92. Макдональд не выступал открыто против Женевского протокола, но, очевидно, не был и его приверженцем. Не исключено, что он просто тянул время (для политического стиля Макдональда это было свойственно), ожидая, что некоторые положения Протокола «никогда не будут приведены в действие» 93. В любом случае голосовавшие за Протокол англичане Хендерсон и Пармур не выражали мнения большинства членов лейбористского правительства. Поражение на выборах «спасло» лейбористов от необходимости принимать непопулярное решение. «Гора после больших усилий родила мышь, — написал позже виконт Исии, — а с течением времени из-за постоянных возражений Великобритании появились сомнения, жива ли мышь» 94. Англичане, как обычно, не хотели связывать себя обязательствами по участию в коллективных санкциях, предпочитая свободу рук. Английское правительство считает, говорилось в заявлении Чемберлена по поводу отклонения Женевского Протокола в марте 1925 года, что «разработка военной процедуры (санкций против агрессора. — И. Т.) неизбежно приводит к мысли, будто жизненные задачи Лиги связаны не столько с развитием дружеского сотрудничества и поддержанием гармонии в международных отношениях, сколько с защитой мира путем организации войны, даже если это будет широкомасштабная война» 95. Это было выражением традиционной английской политики, которой с некоторыми нюансами следовали все британские правительства.
Правда, к этому времени Форин Офис уже больше месяца работал над совершенно другим планом создания гарантий безопасности в Европе. Этот план не ставил перед собой красиво звучавших, но трудновыполнимых задач по обеспечению всеобщего мира. Его основной целью была гарантия сохранения status quo в Западной Европе. Иными словами, — неизменность определенной Версальским договором границы Германии с Францией и Бельгией. Подобные проекты уже предлагались несколько раз самими немцами. Суть их заключалась всегда в одном — обещании неприкосновенности границ в обмен на вывод оккупационных войск из западных территорий Германии. Первое такое предложение канцлер В. Куно сделал в декабре 1922 года. Однако всякий раз подобный проект наталкивался на непреодолимые препятствия. То американцы, которых Куно призывал стать своего рода гарантами соглашения, отказывались принимать участие в европейских спорах. То германские инициативы разбивались о непреклонную позицию Пуанкаре, не желавшего уходить с германских территорий. К тому же политическое соглашение подобного рода было вряд ли достижимо, пока оставался открытым вопрос с выплатой репараций. В начале 1925 года благоприятный момент для гарантийного соглашения наконец настал. Решение репарационного вопроса к этому времени было найдено. Основной противник политики примирения с Германией Раймон Пуанкаре оставался не у дел. Общественность, в том числе и английская, требовала не только экономической, но и политической разрядки в Западной Европе, и отвергать эти требования для любого политика становилось опасно.
Новая инициатива, как и все предыдущие, родилась в Германии. Хотя на этот раз англичане могли смело считать себя соавторами. Пока Чемберлен в Лондоне думал, что делать дальше, инициативу в свои руки взял английский посол в Берлине лорд д’Абернон. Этот импозантный аристократ, женатый на одной из самых красивых женщин своего времени, олицетворял для немцев все, что они открыто отвергали и к чему в глубине души стремились сами, — английские традиции, изысканный стиль и всеобщее внимание. В молодости д’Абернон был близок к «Неприкаянным душам» (Souls), неформальному объединению золотой английской молодежи. К тому времени относится его знакомство с одним из непререкаемых авторитетов у «Душ» Бальфуром, переросшее впоследствии в личное преклонение. Бальфур всегда покровительствовал д’Абернону. И тогда, когда будущий посол со скандалом покинул Имперский Оттоманский банк в Константинополе, который он возглавлял в течение нескольких лет, и когда, проиграв очередные выборы в палату общин, переметнулся от консерваторов к либералам. Впрочем, в отличие от Черчилля, своим для либералов д’Абернон так и не стал. В 1920 году Бальфур, уже покинувший к тому времени Форин Офис, добился назначения д’Абернона послом в Веймарскую Германию, несмотря на противодействие ставшего министром Керзона и его постоянного заместителя Гардинга. В собственном министерстве нового посла в Берлине недолюбливали, как и всех не карьерных дипломатов, добившихся высоких назначений. Ванситарт, например, считал д’Абернона «каким угодно, но не выдающимся», хотя и признавал, что «д’Абернон имел больше знаний в вопросах финансов и экономики, чем кто-либо другой в дипломатическом ведомстве» 96. Вероятно, именно такой человек и нужен был на посольском месте в Берлине в то время. На этом посту д’Абернон пробыл до 1926 года, и венцом его дипломатической карьеры стала подготовка Локарнской конференции.
Д’Абернон быстро наладил хорошие контакты со многими влиятельными немцами — политиками, военными, финансистами, и сделался очень заметной фигурой в Берлине. Можно сказать, что в 1923-1925 годах ни один серьезный вопрос германской внешней политики не решался без участия английского посла. Германский дипломат, ставший последовательно послом в Москве, Токио и Лондоне, Герберт фон Дирксен называл д’Абернона «почти сотрудником тогдашнего германского МИДа» 97. Иногда немцы и вовсе называли его «фактическим правителем Германии» 98, хотя это было явным перебором. Своей основной задачей он видел полноценное возвращение Германии к участию в европейских делах. Ванситарт даже называл д’Абернона «пионером политики умиротворения» 99, хотя то, чего добивался английский посол, полностью соответствовало традиционным британским целям создания баланса сил на континенте. Д’Абернон поддерживал все германские инициативы по достижению взаимопонимания с Францией, осуждал резкие движения Пуанкаре, способствовал успеху миссии Дауэса. После прихода консерваторов к власти в Англии д’Абернон какое-то время выжидал и старался понять, в каком направлении будет двигаться Чемберлен.
Новый министр был хорошо известен своими франкофильскими настроениями. Еще до прихода в Форин Офис, летом 1924 года, Чемберлен заявлял в палате общин, что Британия «должна сделать укрепление Антанты с Францией главной задачей нашей политики» 100. Позже он признавался в своих письмах, что «является самым профранцузским членом правительства» 101. После того как он стал министром иностранных дел, Чемберлен сразу же показал, что готов пересмотреть политику лейбористов, отказавшись от дальнейшего развития отношений с Советской Россией. Его следующим шагом вполне мог стать отказ от курса Макдональда на вовлечение Германии в общеевропейские дела. В декабре 1924 года Англия согласилась с Францией о преждевременности вывода британских оккупационных сил из Кёльна, что, по условиям Версальского договора, должно было начаться уже 10 января. По Вильгельмштрассе поползли тревожные слухи, будто Чемберлен намерен заключить новый союзный договор с Францией 102. Это неминуемо привело бы к более тесному сближению Германии с Советской Россией. Европа стояла на перепутье.
Надо четко представлять, в какой ситуации все это происходило. Совсем недавно Германия согласилась с планом урегулирования вопроса репараций. На конференции в Лондоне ей было обещано, что весной следующего года франко-бельгийские войска покинут Рур. В январе, по условиям Версальского мира, должна была начаться эвакуация английских оккупационных сил из Кёльна. Всеобщее настроение в Германии было таково, что все уже рассуждали об окончании оккупации Рейнланда и Саара. Германия ожидала полного ухода иностранных войск со своей территории. Это было мечтой практически всех немцев, и казалось, что она вот-вот осуществится. И вдруг, как ушат холодной воды, новость о продлении оккупации Кёльна под очевидно надуманным предлогом. Все опять возвращалось на круги своя. Немцев особенно возмущало то, что с ними, как прежде, снова не посоветовались. Выступая 30 декабря 1924 года перед иностранными журналистами, Штреземан жестко сказал, что отказ англичан покинуть Кёльн «означал бы полное банкротство политики, начатой в Германии по претворению в жизнь плана Дауэса, и именно так это было бы понято германским народом» 103. Штреземан, как писала хорошо знавшая его журналистка Антонина Валентин, понял, что перед Германией снова закрывается дверь в Европу, приоткрытая после конференции в Лондоне 104. Интересно, что Штреземан в этот момент формально был не у дел. 15 декабря центристское правительство Вильгельма Маркса ушло в отставку, и в течение месяца, до образования правительства Ганса Лютера, Германия находилась в относительном безвластии. Конечно, Штреземан оставался одним из главных кандидатов на пост министра иностранных дел и в новом правительстве, но никаких властных полномочий до 15 января у него было. То есть в период, когда надо было срочно принимать решение о дальнейшей германской политике, страна ждала появления нового кабинета.
