Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич

Итак, план Дауэса был одобрен всеми сторонами и стал официальным документом, регулирующим выплату Германией послевоенных репараций. Важно, что в отличие от всех предыдущих решений, этот план не был навязан Германии. Она приняла его добровольно, а значит, исчезал мотив, позволявший в дальнейшем саботировать подписанное всеми финансовое примирение. Участники событий тех лет очень высоко оценивали случившееся. «В течение нескольких месяцев, — писал бывший главный бухгалтер репарационной комиссии Джордж Олд, — проблема репараций прониклась совершенно иным духом. Была создана новая система для их взимания, и будущее Европы, которая еще год назад имела перспективу полной дезинтеграции, предстало в совершенно другом свете» 74. Лидер британских консерваторов Стэнли Болдуин, победив на парламентских выборах в октябре 1924 года, постарался успокоить покидавшего пост премьер-министра Макдональда: «Вы совершили, по крайней мере, одно хорошее дело — провели Лондонскую конференцию» 75. Конечно, многие понимали, что план Дауэса через какое-то время может подвергнуться различным дополнениям и модификациям, но он создавал хорошую основу для дальнейшего урегулирования вопросов, остававшихся открытыми после окончания мировой войны. «Я не даю плану Дауэса больше трех или четырех лет, — написал после окончания Лондонской конференции посол д’Абернон, — затем его надо будет совершенствовать. Но финансовая основа для улучшения дипломатических отношений — налицо» 76. Через шесть лет после завершения мировой войны в Европе, наконец, появлялась надежда на установление прочного мира.

Вслед за финансовым примирением наступал черед следующего принципиального вопроса — обеспечения безопасности восточных границ Франции. Говоря точнее, надо было сделать так, чтобы Франция почувствовала себя защищенной от возможной агрессии в будущем со стороны Германии или хотя бы перестала везде и всюду говорить о наличии такой угрозы. Для этого необходимо было кардинальное улучшение франко-германских отношений. Добиться этого было чрезвычайно трудно. Немцы и французы имели настолько длинную историю взаимной вражды и недоверия, что ждать от них серьезных шагов в направлении дружеских отношений не приходилось. Во Франции хорошо помнили и саму войну, и постоянные угрозы Германии в довоенный период. В свою очередь, в памяти немцев были свежи французские требования на Парижской мирной конференции и постоянные третирования и унижения их страны Францией в течение всех послевоенных лет. План Дауэса был хорош именно тем, что его авторам удалось избежать многочисленных политических ловушек и уложить решение репарационных вопросов исключительно в экономические рамки. Вопросы безопасности, естественно, требовали иного подхода.

Середина 1920-х годов стала временем больших изменений в политике главных европейских держав. С большой политической сцены постепенно сходили политики, причастные к возникновению мировой войны и послевоенному урегулированию. Они слишком долго пребывали на первых ролях. Кто-то из них умирал, другие передвигались на задворки политической жизни. Это был естественный для любого демократического общества процесс. В Англии ушли из большой политики Ллойд Джордж и Бонар Лоу, Бальфур и Керзон. Из французской политики мучительно долго и неохотно уходил Пуанкаре. Покинувший политическую сцену раньше многих других Клемансо с разочарованием наблюдал за тем, что происходило в Европе, и напоминал о себе лишь гневными филиппиками, которыми он изредка разражался из своего политического небытия. Им на смену приходили новые лидеры. Англичане Рамсей Макдональд, Стэнли Болдуин, Остин Чемберлен, французы Эдуард Эррио и Аристид Бриан были, конечно, известными людьми в политике, но никогда не играли в ней главных ролей (за исключением Бриана), и их прошлая деятельность не была связана с той послеверсальской политикой, которую теперь надо было пересматривать.

В Веймарской республике ситуация существенно отличалась. Про Германию первой половины 1920-х годов скорее можно было говорить как об объекте европейской политики, но не ее полноправном субъекте. Там в послевоенные годы происходила настоящая министерская чехарда. Веймарские политики не оказывали большого влияния на европейские дела. Достаточно сказать, что в первые пять послевоенных лет в Германии сменились восемь канцлеров и девять министров иностранных дел. Десятым по счету министром в августе 1923 года стал Густав Штреземан, и ему удалось надолго задержаться на этом посту. В течение шести лет, до самой смерти в 1929 году, Штреземан, этот, как его называл Ванситарт, «лучший из немцев, имевшихся в наличии» 77, олицетворял собой внешнюю политику Германии. Под его руководством Веймарская республика стала постепенно возвращаться в европейскую политику, и Лондонская конференция значительно ускорила этот процесс.

Остин Чемберлен, Аристид Бриан и Густав Штреземан сыграли главные роли в нормализации послевоенной политической жизни в Европе. После Лондонской конференции о том, что делать дальше, думали многие европейские политики, но инициативу следующих шагов взял на себя глава Форин Офис Остин Чемберлен. (Он, кстати, разделил с Чарльзом Дауэсом Нобелевскую премию мира за 1925 год. На следующий год ее получили два других основных участника мирного процесса — Бриан и Штреземан.) Сын Джозефа и сводный брат Невилла Чемберленов, Остин давно играл важную роль в политике консервативной партии Британии. С 1902 года он занимал разные должности в правительствах консерваторов и коалиционных кабинетах. Но напрямую с руководством внешней политикой Великобритании он никогда связан не был. Когда в ноябре 1924 года, после победы консерваторов на выборах, Остин возглавил Форин Офис, «мало кто мог предположить, какие большие дела предстояло совершить Чемберлену на посту министра иностранных дел» 78.

В отличие от своего отца и сводного брата, Остин Чемберлен получил прекрасное образование. После окончания престижной школы Рагби, он поступил в Тринити-колледж Кембриджа, а затем отец отправил его учиться в известную парижскую Sciences Po — школу политических наук. Из Парижа Остин перебрался в Берлин, где в течение года посещал занятия в местном университете. В этих поездках Остин Чемберлен не только совершенствовал французский и немецкий языки, которыми он владел свободно, но и обзаводился полезными для будущего политика связями. Среди его знакомых еще по студенческим временам были, например, Клемансо и даже сам «железный канцлер» Отто фон Бисмарк. У Остина никогда не было сомнений, что отец готовит его к международной деятельности, но так случилось, что он столкнулся с ней уже в зрелом возрасте, когда в шестьдесят один год возглавил Форин Офис. Был у него, правда, короткий опыт руководства министерством по делам Индии в годы войны, но к вопросам мировой политики это имело весьма отдаленное отношение. Чемберлен возглавил Форин Офис в кабинете Болдуина, и это тоже было показательно. Стэнли Болдуин плохо разбирался в вопросах внешней политики и не претендовал на руководство ею. Он «предоставляет мне возможность идти своим путем, — делился в одном из писем Остин Чемберлен, — проводить мою собственную политику и самому преодолевать трудности. Я полагаю, он полностью доверяет мне делать мою работу, и думаю, он сознает, что сам ничего не понимает во внешней политике, и у него нет здесь собственного мнения. В целом мне это нравится, но иногда я хочу, чтобы он проявлял чуть больше интереса и оказывал мне более активную поддержку» 79. Со времени Эдуарда Грея у Британии не было такого самостоятельного главы внешнеполитического ведомства.

У Чемберлена, правда, был другой ограничитель. Те времена, когда в проблемах международных отношений разбирался, главным образом, руководитель Форин Офис, прошли безвозвратно. Парижская мирная конференция и последовавшая за ней длинная череда европейских собраний привели к участию в обсуждении международных вопросов большого количества политиков, многие из которых, как члены британских делегаций, непосредственно присутствовали на этих форумах. Внешняя политика перестала быть уделом одного лишь министра иностранных дел. Многие коллеги по кабинету считали, что разбираются в мировых хитросплетениях никак не хуже главы внешнеполитического ведомства. Тем более, такого неопытного, каким являлся поначалу Остин Чемберлен. Поэтому встречи правительства больше не являлись такими собраниями, где участники выслушивали «политинформацию» профильного министра о мировой политике. В кабинете консерваторов со своими рецептами решения тех или иных вопросов выступали Керзон и Сесил, Черчилль и Эмери 80, руководители Адмиралтейства, главы военного, а с недавних пор еще и воздушного ведомств. Чемберлену приходилось заручаться поддержкой не только экспертов собственного министерства, главным из которых был его постоянный заместитель Айре Кроу, но и привлекать на свою сторону «тяжелую артиллерию» в лице премьер-министра Болдуина. И, конечно, вникать во все тонкости международных отношений и английской дипломатической службы. «Это не просто редкий случай, когда министр так внимательно читает посылаемые инструкции и поступающие телеграммы, — записал после первой беседы с Чемберленом английский посол в Берлине д’Абернон. — Становится почти тревожно от того, как много он делает пометок и запоминает» 81.