Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
6 декабря перемирие было подписано. Оно вступало в силу 10 декабря и первоначально было рассчитано на 28 дней (до 7 января). Соглашение носило исключительно технический характер — войска оставались на тех позициях, где они к этому времени находились. Никакие политические или территориальные вопросы перемирием не регламентировались. Большевики пытались вступать с немцами в политические дискуссии, но им было сразу заявлено, что «это дело политиков», а немецкие военные «уполномочены говорить только о военных условиях перемирия» 54. Большевики, правда, в своих информационных сообщениях все равно подчеркивали, что немцы согласились вести переговоры на предъявленных им условиях, под которыми подразумевались мир без аннексий и контрибуций и право наций на самоопределение. С тех пор идеологический самопи-ар, рассчитанный на внутреннее потребление, стал неотъемлемой частью советской внешней политики, но тогда риторика большевиков была направлена прежде всего вовне. «Мы верим, — говорил Троцкий 7 декабря на заседании ВЦИК, — что окончательно будем договариваться с Карлом Либкнехтом, и тогда мы вместе с народами мира перекроим карту Европы» 55. Очень скоро, однако, в Петрограде поняли, что выдвинутые большевиками «условия» являлись для Германии пустым звуком. Равно как и обещание не перебрасывать крупные армейские соединения с Восточного фронта на Западный.
Мирные переговоры открылись в Брест-Литовске 22 декабря 1917 года. Советскую делегацию снова возглавлял А. А. Иоффе, делегации стран Четверного союза — германский статс-секретарь по иностранным делам Р. фон Кюльман и австрийский министр иностранных дел граф О. Чернин. Были в Бресте и представители Турции и Болгарии. Уже на первых заседаниях советская делегация убедилась, что от «мира без аннексий» немцы не оставили и следа. Уводить свои войска с оккупированных российских территорий они не собирались. Переговоры были близки к провалу, и Иоффе грозился покинуть Брест-Литовск. Однако успех на переговорах был необходим всем — большевикам, немцам, австрийцам. Хуже всех положение было у австрийцев — в Вене начинались голодные бунты, а в Будапеште — погромы германского консульства. Большевики уже потирали руки, а Иоффе доверительно делился с Черниным: «Я все-таки надеюсь, что нам удастся вызвать у вас революцию» 56. Мир очень нужен был и немцам, которые готовили масштабную наступательную операцию на Западном фронте. В середине декабря «переброска войск из Галиции и Буковины во Францию и Бельгию уже началась в широком масштабе», — вспоминал Людендорф 57. Германия не могла рисковать наступлением на Западе, оставляя Восточный фронт открытым. Это прекрасно понимали и немецкие генералы, и немецкие дипломаты. Но в их подходах была принципиальная разница. В то время как Кюльман готов был договариваться и идти на разумные компромиссы, германское Верховное командование, и прежде всего Людендорф, который незримо присутствовал на переговорах и постоянно вмешивался в них, категорически не собирались оставлять оккупированные российские земли (территории 18 губерний). Кроме чисто военных соображений (плацдарм для возможных операций против России в будущем), были и иные — Людендорф рассматривал эти земли как буфер, препятствующий проникновению «революционной заразы» в Германию. Кюльман готов был согласиться на плебисциты в Польше, Литве и Курляндии, но лишь после победного для немцев завершения войны на Западе и при условии сохранения в землях Балтии германских войск. Так немцы трактовали «право наций на самоопределение». Большевики тоже соглашались на плебисцит, но при своем контроле над территориями его проведения. «Фактически, — резюмировал Чернин, — обе стороны боятся террора противника, а между тем сами хотят применять его» 58. Видя тупиковость создавшейся ситуации, Чернин даже предупредил немцев, что Австрия самостоятельно начнет «сепаратные переговоры с русскими» 59.
Когда переговоры уже готовы были сорваться, Кюльман предложил большевикам «компромисс». Стороны договорились сделать перерыв до 5 января под благовидным предлогом — дать время странам Антанты ознакомиться с переданным им чуть раньше очередным приглашением присоединиться к переговорам «о всеобщем мире без аннексий и контрибуций». Все прекрасно понимали, что Антанта не пойдет на это, но такое объяснение красиво маскировало фактический тупик в переговорах. Решено было также, чтобы не прерывать полностью переговорный процесс, оставить в Бресте специалистов, которые рассмотрели бы технические вопросы вывода войск с оккупированных территорий и еще раз обсудили бы проблему плебисцитов о самоопределении. И все же, когда после новогоднего перерыва Кюльман и Чернин вернулись в Брест, у них не было уверенности, что их партнеры вернутся за стол переговоров. Поэтому, когда пришла телеграмма о предстоящем прибытии советской делегации, немцы встретили это известие с «восторгом». «Лишь внезапное и бурное веселье, охватившее всех, — записал в дневнике Чернин, — показало, какой над ними (немцами. — И. Т.) висел гнет, как сильно было опасение, что русские не вернутся» 60. На этот раз советскую делегацию возглавлял Троцкий. Участие в переговорах в Брест-Литовске стало лебединой песней его «дипломатической» деятельности.
Троцкий отправился в Брест с целью затянуть переговоры и выиграть время для мировой революции. «Затягивание переговоров было в наших интересах, — вспоминал он. — Для этой цели я, собственно, и поехал в Брест» 61. На заседаниях он блистал ораторским искусством, произнося длинные пламенные речи, которые были рассчитаны не на тех, кто слушал его, а на революционные массы в Европе. Задача была все та же — раздуть пожар революции, прежде всего в Германии и Австрии. Но это оказалось не по силам даже такому трибуну, каким был Троцкий. Сами же переговоры с прибытием большевистского наркома так и не сдвинулись с места. Этому никак не способствовал «дипломатический» стиль Троцкого — напористый, бескомпромиссный и сверх всякой меры идеологизированный. Он скорее агитировал, чем вел переговоры. Однажды это привело к тому, что, увлекшись революционной риторикой, Троцкий совершил грубый просчет. Он предложил немцам пригласить в Брест представителей Польши, Литвы и Курляндии, чтобы непосредственно от них услышать, какой они видят свою дальнейшую судьбу. Немцы моментально ухватились за это и согласились доставить представителей властных структур оккупированных ими территорий в Брест. Пришлось Троцкому идти на попятную и объяснять, что кандидатуры таких представителей должен одобрить он сам.
Тем временем переговоры в Бресте пополнились совершенно новым сюжетом. Прибыли посланцы независимой Украины. Поначалу они робко жались по углам и жаждали лишь одного — официального признания странами Четверного союза. Но видя отчаянное положение Австрии, где нехватка продовольствия грозила вылиться в восстание, украинцы быстро освоились и стали выдвигать территориальные претензии на Восточную Галицию и ряд польских земель. Появление украинцев в Бресте спутало переговорщикам все карты. Для Германии и Австрии независимая Украина стала отличной альтернативой революционной России. Хотя поначалу немцы и австрийцы отнеслись к украинцам настороженно, опасаясь, что их присутствие может застопорить и без того постоянно буксующие переговоры с советской делегацией. Прибывшие киевляне, однако, обладали в глазах Четверного союза бесспорным преимуществом. «Украинцы, — записал в дневнике граф Чернин, — сильно отличаются от русских делегатов. Они значительно менее революционно настроены, они гораздо более интересуются своей родиной и очень мало — социализмом. Они, в сущности, не интересуются Россией, а исключительно Украиной» 62. Троцкому совершенно не нравилось присутствие в Бресте самостоятельной украинской делегации, но постоянными рассуждениями о праве наций на самоопределение большевики сами себя загнали в угол и теперь вынуждены были признать равноправие переговорщиков из Киева. Хотя надо сказать, что длилось все это недолго. Очень скоро большевики постарались заменить украинскую делегацию своими ставленниками. На Украине не было тогда устоявшейся власти, что создавало простор для любых манипуляций.
