Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Отношения между тремя главными миротворцами на конференции действительно часто балансировали на грани конфронтации друг с другом. Вильсону, Клемансо и Ллойд Джорджу постоянно приходилось брать себя в руки, чтобы не высказать в лицо партнерам все, что накипело у каждого из них. Лишь близкие люди могли видеть, до какой степени временами доходило взаимное неприятие трех лидеров. «Приехал президент Вильсон, — записала 14 марта в дневнике помощница и будущая жена Ллойд Джорджа Френсис Стивенсон после возвращения президента из поездки домой, где он безуспешно пытался согласовать с Сенатом текст подготовленного Устава Лиги Наций. — Д(эвид) говорит, что Президент не может ни о чем думать и обсуждать что-либо, кроме своей Лиги Наций... Боюсь, что после возвращения Президента вся работа замедлится. Он стал раздражать Д(эвида) самими разговорами о вопросах, которые давно были согласованы, как будто они все еще открыты для обсуждений и как будто он собирается вернуться к ним снова. Я рада, что он стал раздражать Д(эвида), поскольку тот был слишком склонен соглашаться и поддерживать (Президента) до его отъезда. Я не думаю, что они продвинутся вперед, пока Президента Вильсона не поставят на свое место, а Д(эвид) является единственным человеком, который способен сделать это. Клемансо абсолютно не может выносить (Президента). Если бы не Д(эвид), который играет роль своего рода посредника между этими двумя, все остановилось бы» 47. Френсис Стивенсон никогда не присутствовала на самих обсуждениях и переговорах во время конференции, и поэтому все ее записи основаны на том, что она слышала непосредственно от Дэвида Ллойд Джорджа, когда тот возвращался в их апартаменты. Оставшись наедине с преданным ему человеком, британский премьер мог сбросить маску учтивости и высказать все, что он думает. Клемансо иногда позволял себе срываться и на публике, а еще чаще прибегал к обидному сарказму. «Вы не знаете врача (Вильсона)? — поинтересовался он как-то у Ллойд Джорджа, когда президент занемог. — Не могли бы вы связаться (с врачом) и подкупить его?» 48 В другой раз, рассказывая о сосновой роще в своем поместье в Вандее, Клемансо мечтательно обронил: «Эта роща замечательна тем, что в ней нет ни единого шанса встретить Ллойд Джорджа или Вильсона. Там одни белки» 49. Лишь Вильсон, как правило, продолжал витать в облаках.
Надо сказать, что к трем главным действующим лицам на конференции часто добавляют итальянского премьер-министра Витторио Орландо, называя тогда руководителей делегаций великих держав «Большой четверкой», а совещания четырех стран — Советом четырех 50. Но это делается исключительно формально, поскольку Италия гораздо меньше трех основных делегаций влияла на ход конференции. «Орландо говорил мало, — вспоминал Андре Тардье. — Италия на конференции была всецело поглощена вопросом о Фиуме (современный хорватский город Риека. — И. Т.), и поэтому ее участие в прениях было весьма ограниченно» 51. Чаще всего совещания Совета четырех проходили в доме, который занимал президент Вильсон. Они могли носить закрытый характер, когда присутствовали лишь главы делегаций, или проходить в присутствии многочисленных советников и экспертов. В последнем случае четыре лидера располагались в массивных, обитых парчой креслах, которые ставились полукругом, лицом к камину. В центре всегда садился Клемансо, слева от него — итальянский премьер Витторио Орландо. По краям полукруга, ближе к огню располагались Вильсон и Ллойд Джордж. Президент занимал место по левую руку Клемансо, а британский премьер — по правую. Иногда случалось так, что после своего выступления Ллойд Джордж поднимался, пока переводчик Орландо переводил сказанное на французский язык (итальянец — единственный из четверки не понимал английского), пересекал лежавший перед камином ковер и склонялся над президентом, чтобы что-то разъяснить или дополнить. В такие моменты двух лидеров мгновенно окружали помощники и эксперты, создавая видимость англо-американского совещания. Все начинали говорить, и в зале поднимался шум. Орландо принимался крутить головой по сторонам, явно не понимая, что происходит, поскольку ему еще только переводили само выступление британского премьера. В такие минуты Клемансо обычно откидывался на спинку кресла и закрывал глаза. Когда через несколько минут шум стихал и все возвращались на места, то с удивлением обнаруживали, что кресло Клемансо пустовало. Тигр мог запросто покинуть зал не прощаясь, если тема обсуждения не затрагивала напрямую интересов Франции 52.
Что же касается итальянцев, то их волновали почти исключительно вопросы собственных территориальных приобретений, за которые они готовы были биться до конца. Министр иностранных дел Италии барон Соннино еще до начала мирной конференции признался полковнику Хаузу, что «Италии ничего не нужно, кроме установления таких границ, которые защитили бы ее в случае вторжения» 53. Во время войны итальянцы играли весьма скромную роль на своем фронте. Они периодически бывали биты немцами и австрийцами, но, как считалось, оправдывали свое главное предназначение — оттягивать на себя войска противника и не давать ему перебрасывать силы на Западный или Восточный фронты. Еще во время переговоров о вступлении Италии в войну на стороне Антанты у Союзников накапливалось раздражение из-за непомерных итальянских аппетитов. Италия требовала себе после победы не только австрийские земли, заселенные соотечественниками, но и те, где жили тирольские немцы, югославы, албанцы, греки и турки. То есть итальянский аппетит явно превосходил все мыслимые возможности этой страны. В 1915 году Союзники уступили итальянским домогательствам, опасаясь участия Италии в войне на стороне противников. По Лондонскому договору Антанта обещала Италии огромные территориальные приращения, и итальянские политики прибыли на мирную конференцию получить обещанное. Особенно рьяно отстаивал итальянские претензии Сидней Соннино, который, по выражению Клемансо, «раз вцепившись во что-либо, уже не разжимал челюсти» 54.
В Париже итальянцы умудрились настроить против себя всех. Французы не желали чрезмерного усиления Италии и очень ревниво следили за ее попытками сделать «незаслуженные» в годы войны приобретения. Конечно, здесь присутствовал еще и простой психологический фактор. Французы вынесли на своих плечах основную тяжесть борьбы на Западном фронте. Они понесли огромные потери и теперь не могли спокойно принять то, что страна, отказавшаяся участвовать во многих операциях Антанты, желала заполучить так много. Но итальянцы упрямо твердили о необходимости обеспечить на будущее собственную безопасность и ссылались на Лондонское соглашение 1915 года. Бальфур с удивлением отмечал, что «после четырех лет союза итальянцы и французы ненавидят друг друга более, чем когда-либо» 55. Американцы, не участвовавшие в Лондонском соглашении, вообще не понимали претензий итальянцев на земли, населенные другими народами. Право наций на самоопределение, фактически провозглашенное в «Четырнадцати пунктах» Вильсона, находилось в явном диссонансе с заявками Италии. Вильсон поэтому предпочитал делать вид, будто он вообще ничего не знает о том, что было обещано Италии за ее вступление в войну 56. А полковник Хауз перед конференцией посоветовал итальянцам не выдвигать территориальных претензий до тех пор, пока со своими требованиями не выступят Англия и Франция. Итальянцы, рассчитывая на американскую поддержку, согласились. Хауз объяснил в дневнике свой совет тем, что «не хотел начинать дискуссию так рано», но не сомневался, что «если итальянцы прислушаются к нашему плану создания Лиги Наций, Италия будет должным образом защищена». Хотя тут же признался, что сделал это не без «дьявольского умысла». «Мне будет забавно посмотреть, — записал Хауз, — как Соннино и Орландо будут предъявлять свои аргументы, основываясь на английских и французских требованиях» 57. Итальянцы, следуя совету Хауза, «терпели» почти до конца конференции, пока не осознали, что выполнять их требования никто не собирается. Для них это стало настоящим шоком. «Неожиданно в окне появился Орландо, — вспоминала Френсис Стивенсон, окна которой находились как раз напротив резиденции Вильсона, где 20 апреля проходил очередной Совет четырех. — Он оперся о подоконник и обхватил голову руками. Казалось, что он плачет, но я не могла в это поверить, пока он не вынул платок и не стал утирать слезы» 58.
