Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич

Англичане, конечно, были уязвлены поступком Советского Союза, хотя и старались не подавать виду. После появления первых слухов о пакте, который делал беспредметными дальнейшие переговоры о союзе с Москвой, Галифакс, сохраняя самообладание, заявил на заседании кабинета, что теперь должны улучшиться отношения Англии с Испанией и Японией ¹³. Создавалось впечатление, что английское правительство в какой-то степени даже испытывало облегчение от того, что отпала необходимость поступать против собственной воли. Совсем другие чувства испытывали противники политики Чемберлена. «Одиозным и противоестественным актом» назвал советско-германское соглашение Черчилль. «Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, — писал он в своем многотомном труде о Второй мировой войне, — знаменует всю глубину провала английской и французской политики и дипломатии за несколько лет» ¹⁴. Франция уже была повержена, и Британская империя осталась один на один с Германией, когда это вынужден был признать и лорд Галифакс. Теперь «я ясно понимаю, — писал он в 1941 году, будучи послом в Америке, — что если бы обстоятельства позволили нам заключить твердый союз с Россией, не обращая внимания на любые соображения, затруднявшие это, они (русские. — И. Т.) совсем не обязательно оказались бы на другой стороне. Это было нашей ошибкой» ¹⁵. Один лишь Чемберлен никогда не выражал сожалений по поводу упущенного шанса.

Очень обидно из-за упущенных возможностей было французам. В отличие от англичан, они хотели договориться с Советским Союзом и готовы были согласиться со многими условиями, выдвигавшимися Молотовым. Но зависимость от англичан вынуждала их каждый раз следовать в фарватере британской политики. Когда начались переговоры между военными, французы сделали все возможное, чтобы они увенчались успехом. Они прекрасно понимали, что между ними и Германией нет пролива, за которым можно было бы отсидеться. Для них, в отличие от англичан, вопрос военного сотрудничества с СССР приобретал жизненно важное значение. Французы пытались оказать такое воздействие на поляков, которое временами напоминало ультиматум. Бонне и Даладье по очереди вызывали польского посла Лукасевича и требовали от него передать в Варшаву, чтобы там согласились с условием Советского Союза. Польша «должна ответить немедленно и положительно на советское требование, — увещевал посла Бонне 15 августа. — Для нас это имеет ключевое значение, поскольку вопрос войны или мира зависит от успеха наших переговоров» 16. Даладье пошел еще дальше. «Ситуация настолько серьезна, — заявил он послу утром 21 августа, — что нам совершенно необходим военный пакт (с Советским Союзом. — И. Т.), если мы хотим избежать войны... Если до вечера я не получу от вас отрицательного ответа, я лично наделю генерала Думенка полномочиями подписать военную конвенцию с Россией» ¹⁷. То есть французы готовы были гарантировать допуск Красной армии на польскую территорию. Англичане не возражали против усилий французов, но сами предпочитали оставаться в стороне, наблюдая, что из всего этого получится. Поляки по-прежнему упирались. Максимум, чего удалось добиться французам, это довольно обтекаемого письменного заверения Бека, гласившего: «Польское правительство согласно, чтобы генерал Думенк заявил в Москве следующее: “В случае совместных действий против германской агрессии, сотрудничество между Польшей и Советским Союзом, технические параметры которого предстоит определить, не исключено (то есть возможно). Британский и французский генеральные штабы могут считать, что у них имеется база для немедленного изучения всех возможных способов сотрудничества”» ¹⁸. На Кэ д’Орсе получили это долгожданное согласие Польши 23 августа в шесть часов вечера. Но было уже поздно. Чуть ранее самолет Риббентропа приземлился в Москве.

Французам оставалось только сожалеть об упущенных возможностях. С 1935 года, когда был подписан франко-советский пакт о взаимной помощи, прошло более четырех лет, и за это время Советский Союз не раз предлагал рассмотреть конкретные вопросы взаимодействия вооруженных сил двух стран на предмет противодействия германской агрессии в Европе. И каждый раз французская сторона под благовидным предлогом уклонялась от обсуждения, следуя обещанию, данному генералом Гамеленом в Лондоне еще в 1936 году. Гамелен заверил тогда англичан, что, пока он возглавляет французский генеральный штаб, он не допустит военного сотрудничества с Советским Союзом ¹⁹. В августе 1939 года Ворошилов имел все основания дать волю чувствам и, в ответ на упреки французских военных, заявить генералу Думенку все, что у маршала накипело в душе за последние годы. Ворошилов напомнил французам о годах бесплодных обсуждений вопросов военного сотрудничества, о злости, испытанной Россией во время Мюнхена, когда она напрасно ожидала сигнала Франции, чтобы прийти на помощь гибнущей Чехословакии, о постоянных увертках Англии и Франции в ходе нынешних переговоров и одиннадцати днях потерянного времени. Наконец, Ворошилов прибегнул к своему главному аргументу — если Франция утверждает, что Польша (и Румыния) близка к тому, чтобы дать согласие на проход советских войск, почему ее представители не требуют своего присутствия на московских переговорах? ²⁰ Думенку нечего было возразить на эти упреки.

Схожая ситуация складывалась и на дипломатических переговорах Франции и Советской России. Из Берлина посол Кулондр, который ежедневно получал новую информацию о подготовке Германии к нападению на Польшу, заваливал Кэ д’Орсе телеграммами с требованием «любой ценой прийти к согласию с Россией как можно быстрее». О том же говорил и пресс-секретарь французского посольства в Москве Кабестан. «Молотов ведет переговоры с Берлином, — сообщил он Леже, прибыв в Париж через Берлин 11 августа. — Этому надо уделить самое пристальное внимание и сделать это быстро. Если вы не подпишете соглашение с Россией в кратчайшие сроки, это сделают немцы». На что Леже самоуверенно ответил, что в проекте соглашения с Советским Союзом «согласовано все, вплоть до последней запятой... Приходите завтра, — предложил Леже, — Соглашение будет подписано» ²¹. Трудно сказать, на чем была основана такая уверенность, но через две недели Бонне жаловался советскому послу Сурицу, что «пакт с Германией произвел на всех членов (французского) правительства самое тягостное впечатление. Помимо его содержания, — говорил министр, — всех ошеломило то, что все это произошло без всякого предупреждения и в момент, когда в Москве велись военные переговоры». Теперь Бонне хотел знать, «считает ли Советское правительство его пакт с Германией совместимым с франкосоветским пактом и остается ли последний в силе» ²². Что мог ответить на это посол министру? В Советском Союзе давно относились к соглашению с Францией, как к пустой бумажке.

Отдельно следует рассказать о том, как информация о подписании германо-советского пакта о нейтралитете дошла до Италии. Стало странной традицией, когда Муссолини узнавал о шагах своего союзника в самый последний момент. Иногда от своих дипломатов, иногда из газет. И лишь после этого дуче получал информацию от фюрера. Всегда с извинениями и оправданиями. Что-то похожее произошло и на этот раз. В течение большей части лета 1939 года политическая жизнь в Европе протекала вяло. Советско-англо-французские переговоры о военно-политическом союзе постоянно буксовали и вскоре на них стали смотреть, как на что-то такое, что никогда и ничем не закончится. В дневнике Чиано часто встречались краткие записи, относящиеся к этому периоду: «Ничего нового». Даже кризис вокруг Данцига и коридора, казалось, замер. Правда, с конца июля итальянский посол в Берлине Аттолико стал присылать в Рим тревожные сообщения о том, что Гитлер собирается напасть на Польшу в середине августа, но Чиано не воспринимал их всерьез. Аттолико «потерял голову», отметил Чиано в своем дневнике 22 июля ²³. Надо сказать, что к тому времени Чиано уже успел подмять под себя дипломатическую службу Италии. Многие старые дипломаты покинули МИД, а те, кто остался, как, например, Дино Гранди, предпочитали сидеть тихо и не высовываться. От дипломатов больше не требовалось советов или рекомендаций. Они должны были слушаться и выполнять распоряжения. «Министерство существовало только для того, чтобы подчиняться», — с горечью констатировали итальянские дипломаты 24. Единственным, пожалуй, исключением, оставался посол в Берлине. Бернардо Аттолико играл роль персонального связующего звена между Муссолини и Гитлером, ему доверяли оба диктатора и у Чиано просто не хватало влияния, чтобы сменить этого посла, чьи позиции особенно усилились вследствие той роли, которую он сыграл в подготовке и проведении Мюнхенской конференции. Чиано это, конечно, не нравилось, и он стремился всячески принизить в глазах Муссолини значение получаемой от Аттолико информации.