Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
В течение двух недель Чиано не обращал внимания на «алармистские» сообщения посла. Все стало меняться в 10-х числах августа, когда в Москву прибыли английская и французская военные миссии. Отмахиваться дальше от посланий Аттолико было уже невозможно. Чиано сопоставил сообщения посла с перспективой заключения советско-англо-французского военного союза и понял, что дело может кончиться европейским военным конфликтом, к которому Италия была совершенно не готова. От немцев, как обычно, не было никакой информации. И самое неприятное — поджимало время. Муссолини тоже запаниковал. Еще совсем недавно, в начале июля, когда конфликт вокруг Данцига казался далеким и не выглядел неизбежным, дуче с напыщенным видом объявил послу Великобритании: «Скажите Чемберлену, что если Англия готова сражаться в защиту Польши, то Италия возьмется за оружие вместе со своим союзником Германией» 25. Теперь же, когда конфликт обретал осязаемые формы, Муссолини лихорадочно думал, как ему отвертеться от выполнения союзнических обязательств. Спасительной идеей, как и во время Судетского кризиса, представлялась международная конференция, но ее напрочь отвергал Гитлер. Чтобы найти выход из сложившейся ситуации, Чиано договорился о встрече 10-12 августа с Риббентропом и фюрером в австрийских Альпах. Предполагалось, что Чиано удастся объяснить немцам, почему Италия не готова к большой войне 26.
Встреча проходила три дня. В первый день Чиано попытался объяснить Риббентропу, что ресурсов Италии хватит на то, чтобы вести большую войну в течение всего нескольких месяцев. Дальше закончатся финансы, запасы топлива, боеприпасы. Риббентропа не интересовали такие «мелочи». Он, как вспоминал переводивший на встрече Пауль Шмидт, «был совершенно невосприимчив и чем-то напоминал гончую, готовую сорваться с поводка, периодически разражался гневными тирадами в адрес Англии, Франции и Польши, и гротескно хвастался военной мощью Германии» 27. В общем, никакого взаимопонимания стороны не нашли. Настолько, что во время обеда два министра не разговаривали друг с другом 28. Та же картина повторилась и на следующий день, во время встречи Чиано с Гитлером. Итальянец начал с того, что еще раз произнес свою «пламенную речь в защиту мира». Но никакие его доводы на фюрера не подействовали. Он, как и его министр, был настроен крайне воинственно и агрессивно. В тот момент, когда обстановка накалилась и Гитлер готов был взорваться, произошло неожиданное. Как вспоминал переводчик Евгений Доллман, работавший на встрече, в комнату, где шли переговоры, зашел Вальтер Хевель, сотрудник германского МИДа, обеспечивавший связь Риббентропа с Гитлером, и что-то прошептал своему шефу. Тот тоже шепотом передал новость Гитлеру. Оба заулыбались, и гроза миновала. Чуть позже Доллман узнал, что из советского посольства в Берлине поступила информация о готовности Москвы начать прямые переговоры об урегулировании отношений с Германией 29. Это многое меняло. Теперь возможная европейская война уже не выглядела для итальянцев так страшно, и, когда переговоры продолжились на следующий день, Чиано больше не сопротивлялся. «Вы так часто оказывались правы в то время, как другие придерживались противоположной точки зрения, — примирительно сказал он Гитлеру, — что, возможно, и на этот раз вы видите ситуацию яснее, чем мы» 30.
Это, конечно, не говорит о том, что Гитлер и Риббентроп посвятили итальянцев в свои замыслы. Они к тому времени и сами еще не знали, во что выльются их планы расстроить антигитлеровскую коалицию и нормализовать отношения с СССР. Но информации из первых уст о том, что в германо-советских отношениях намечается улучшение, вполне хватило, чтобы временно успокоить итальянцев. Такая информация к тому же в значительной степени объясняла уверенность Гитлера в том, что Англия с Францией не предпримут решительных шагов в случае германской агрессии против Польши. А об этом Гитлер говорил постоянно. Что же касается подписанного через десять дней германо-советского пакта, то о нем итальянцы узнали в самый последний момент, и во многом случайно. Германский посол в Москве граф Шуленбург сообщил о готовящемся пакте своему итальянскому коллеге еще до его подписания. Итальянец тут же переслал срочную информацию в Рим, но в Палаццо Киджи, резиденции министерства иностранных дел, отнеслись к телеграмме без должного внимания. Москва не считалась в ту пору центром мировой политики. Новости, поступавшие из советской столицы, крайне редко попадали в категорию срочных. Обычно их откладывали в ту стопку, которая считалась второстепенным «долгим ящиком». Пока в министерстве разобрались, ушло время, и в результате Муссолини с Чиано узнали о случившемся едва ли не из сообщений мировых информагентств 31.
Если верить Доллману, Советский Союз дал согласие на прямые переговоры о нормализации отношений с Германией 11 августа, то есть в день прибытия английской и французской военных миссий в Москву. Но эту дату вряд ли можно считать точкой отсчета в нормализации двусторонних отношений. Понятно, что мысль об этом не могла быть спонтанным озарением. Очевидно, что Гитлер и Сталин пришли к такому решению в разное время и независимо друг от друга. Оба диктатора давно проявляли повышенный интерес к личности оппонента. Известно, например, что Сталин восхищался тем, как Гитлер одним махом расправился со штурмовиками Рёма. Со своей стороны, фюрера очень интересовало, нет ли у советского вождя семитских корней. Но все это было в личностном плане и на межгосударственных отношениях никак не сказывалось. Почти все 1930-е годы СССР и нацистская Германия оставались врагами. Вскоре после прихода Гитлера к власти отношения между двумя странами были свернуты до уровня простых формальностей. Достаточно сказать, что ни один советский полпред до августа 1939 года не получал аудиенции у Гитлера. Правда, они ее и не просили. Да что там Гитлер. Никто из полпредов не встречался и с Риббентропом. Даже свои верительные грамоты советские полпреды вручали статс-секретарям министерства иностранных дел. Такая же ситуация наблюдалась и в Москве. Когда посол Шу-ленбург, сопровождая Риббентропа, впервые попал в Кремль, он не смог скрыть своего удивления, увидев живого Сталина. Хотя, надо сказать, что Сталин не имел привычки встречаться и с послами других держав.
Желание свернуть в 1933 году двусторонние отношения до необходимого минимума оказалось у Гитлера и Сталина обоюдным. Хотя противники такого курса были и, прежде всего, на Вильгельмштрассе. Германский посол в Москве Рудольф Надольный в 1933-1934 годах забрасывал Auswartiges Amt донесениями, где писал о губительности такого курса, учитывая рост экономического и военного потенциала СССР. После того как Германия покинула Лигу Наций и конференцию по разоружению в Женеве, писал Надольный, ей совершенно необходимо обезопасить свои тылы, потому что сближение СССР с Западом приведет, в случае вооруженного конфликта, к изоляции и окружению Германии. Однако у Гитлера было свое мнение на сей счет. По воспоминаниям Рудольфа Рана, германского дипломата, хорошо знавшего Надольного, несогласие последнего с политикой фюрера привело к открытому столкновению между ними, что стоило дальнейшей карьеры послу в Москве. Весной 1934 года Надольный добился приема у Гитлера, где прямо изложил свою точку зрения. Фюрер в очередной раз заявил, что никакого компромисса с большевизмом быть не может, а единственный выход для Германии в отношениях с Западом и Советским Союзом — это укрепление своей военной мощи и опора на собственные силы. «Я не ошибаюсь, — самоуверенно заявил канцлер. — Сбылось все, что я предвидел за последние четырнадцать лет». «А я, — смело ответил посол, — занимаюсь внешней политикой уже тридцать два года. И никто не может сказать, чтобы я хоть раз ошибся за эти годы». «С меня достаточно, — заключил Гитлер. — Разговор закончен». «Ну, нет, — будто бы возразил Надольный, — он только начинается». И попробовал еще раз привести свои доводы 32. Эта аудиенция стала лебединой песней посла. Вскоре Надольный был отправлен в отставку.
