Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич

Вообще надо сказать, что в середине 1930-х годов дуче находился в зените славы и могущества как в самой Италии, так и в Европе в целом. Французы, немцы и даже англичане заискивали перед ним в поисках дружбы и поддержки. После первого неудачного нацистского переворота в Австрии в июле 1934 года Муссолини привел в готовность четыре дивизии и подтянул их к Бреннерскому перевалу в итальянском Тироле. Рейхсвер однозначно увязывал «эти меры с подготовкой к возможным новым инцидентам» ²⁴³. Гитлер тогда изрядно струсил. «Мы стоим перед новым Сараево», — истерически кричал он по телефону фон Папену, предлагая последнему немедленно отправиться новым послом в Вену, чтобы разрулить возникшую ситуацию ²⁴⁴. Разумеется, тут же последовали заявления нацистской верхушки об отсутствии у Германии каких-либо видов на Австрию. Но Муссолини еще долго не мог успокоиться. Убийство во время нацистского путча австрийского канцлера Энгельберта Дольфуса, которого дуче называл своим другом ²⁴⁵, сильно задело его. В разговоре с австрийским вице-канцлером Эрнстом Штарембергом, благодарившим дуче за оказанную Австрии поддержку, Муссолини с присущей ему «скромностью» сказал: «Это было сделано ради всей Европы. Европейской цивилизации наступил бы конец, если бы эта страна убийц и педерастов (sic!) захватила Европу». Гитлера дуче открыто называл в те дни «убийцей» ²⁴⁶. Тональность высказываний Муссолини на какое-то время подхватила вся итальянская пресса. Германский посол в Риме Ульрих фон Хассель вынужден был даже осторожно протестовать: «Я заявил (в итальянском МИДе. — И. Т.), что я более кого бы то ни было симпатизирую итальянским взглядам и могу понять резкий тон, взятый итальянской прессой в связи с ужасными событиями в Вене, — сообщил Хассель в Берлин 29 июля. — Однако итальянская пресса... публикует беспардонные карикатуры, оскорбляет фюрера и других рейхсминистров.» Германским послом, правда, руководило не только стремление заявить протест в связи с нападками на его страну. Еще сильнее Хасселя волновали публикации о возможном применении Италией силы. «Никакие действия не планируются до тех пор, пока иностранные войска не войдут в Австрию из Германии либо Югославии и пока австрийское правительство контролирует ситуацию у себя в стране», — успокоил посла Фульвио Сувич, заместитель министра, отвечавший за проведение итальянской внешней политики в те годы ²⁴⁷. Немцы молча проглотили ответ итальянцев. Авантюру с присоединением Австрии к Третьему рейху пришлось временно отложить. Италия пока была сильнее и могла диктовать свои условия Германии.

К марту 1936 года, когда Германия ввела войска в Рейнланд, многое изменилось. Война в Эфиопии еще продолжалась, но Италия была очень близка к победе. Муссолини уже не боялся скорого присоединения Австрии к Германии. Тем более когда Гитлеру требовалось время, чтобы в Европе улеглись страсти, разгоревшиеся после оккупации Рейнской зоны. Отношения между Италией и Германией стали понемногу налаживаться. Германия оказалась единственной державой, поддерживавшей Италию во время войны в Африке, и первой признала Эфиопию частью новой итальянской империи. Другие страны в это время постоянно грозили Италии санкциями. Все это не значило, что Италия и Германия стали друзьями. По большому счету этого так никогда и не произошло. «Отношения Германии с Италией были и оставались неискренними», — считал статс-секретарь германского МИДа Эрнст фон Вайцзеккер ²⁴⁸. Сказывались сложные личные отношения, существовавшие между двумя вождями — дуче и фюрером. Евгений Доллман, переводивший многие беседы Муссолини с Гитлером и имевший возможность наблюдать за ними с близкого расстояния, отмечал у дуче «фрейдистский комплекс любви-ненависти по отношению к немцам», который впоследствии перерос в «жалкую угодливость» ²⁴⁹. А начиналось все с намерения дуче «относиться к Гитлеру как к германскому губернатору в римской провинции» 250. Впрочем, фюреру довольно быстро удалось подобрать ключи к тщеславному дуче. После торжественного приема, оказанного Муссолини в Берлине осенью 1937 года, он восторженно хвастался Кларе Петаччи: «Никому не оказывали такого теплого приема, ни королям, ни императорам — никому! Мы (с Гитлером) шагали, словно двое богов по облакам» 251. Правда, настоящей дружбы между двумя диктаторами никогда не было. Муссолини, считавший себя создателем идеологии фашизма в мире, очень ревниво следил за успехами Гитлера, перехватившего у дуче лидерство. В свою очередь, фюрер, на заре своей политической деятельности боготворивший дуче и даже мечтавший получить его фотографию с автографом 252, придя к власти, сохранил уважение к прежнему кумиру, но со временем сам приобрел над дуче «психологическую власть», превратив итальянца в «безвольный инструмент» в своих руках ²⁵³.

Весной 1936 года об этом было еще рано говорить, но рассчитывать на содействие дуче французы уже не могли. Муссолини все больше смотрел на французов и англичан как на главных противников итальянской экспансии. Действительно, еще летом 1935 года англичане и французы столкнулись в отношениях с Италией со своего рода дипломатическим цугцвангом. Любой их шаг вызывал негативные последствия. Ванситарт назвал сложившуюся ситуацию «выбором между Австрией и Абиссинией». «Главная проблема, — писал он, — заключалась в том, что в Лиге Наций все были настроены против Италии, в то время как я — против Германии... Я все время предчувствовал печальный финал, если Гитлер будет уверен в своем южном фланге» 254. Иными словами, англичанам и французам надо было выбирать — закрыть глаза на агрессию Италии в Африке и сохранить добрые отношения с Муссолини, который будет держать в напряжении южный фланг Третьего рейха, или вместе с подавляющим большинством членов Лиги осудить дуче и подвергнуть Италию санкциям. Позиция Ванситарта не нашла поддержки в Форин Офис. Возобладала точка зрения сторонников санкций. Много лет спустя Иден вспоминал, что Ванситарт «ясно видел главную опасность в растущей военной мощи и политических амбициях нацистской Германии. Чтобы противостоять этому, он был полон решимости любой ценой создать в Европе единый фронт против Германии. Он не понимал, что умиротворение Муссолини в Абиссинии сверх определенной черты разрушало ту конструкцию, которую Италия должна была бы усилить» 255. Трудно сказать, кто был прав — Ванситарт или Иден. С точки зрения политической морали, поддержки общественного мнения, позиция Идена была, безусловно, более привлекательной. Однако в несколько отдаленной перспективе подход Ванситарта мог оказаться более эффективным. Так или иначе, но выбрав санкции, англичане и французы потеряли Италию. Война в Эфиопии и франко-советский пакт сделали возвращение Муссолини к временам Локарно и Стрезы очень проблематичным. В июне 1936 года дуче сообщил своему послу в Лондоне Дино Гранди, что никакое соглашения с Англией невозможно, поскольку это «свяжет Италию в будущем», а с Францией — потому что она теперь «распята на советском кресте» 25⁶. Начиналось сближение Италии с Германией. 22 февраля посол в Риме Хассель сообщил в Берлин, что Италия «не поддержит каких-либо действий Британии и Франции, направленных против Германии, в случае нарушения Германией соглашений Локарно» 257.

Для совместных силовых действий против Германии у Франции оставались еще старые и новые союзники — Англия, Бельгия, Польша и Чехословакия. Польша, однако, уже больше двух лет имела договор о ненападении с Германией. Более того, от советского министра М. Литвинова французы узнали о «тайных польско-германских соглашениях, заключенных вне опубликованных документов». 20 апреля 1934 года Литвинов сообщил французскому послу в Москве Шарлю Алфану, что «речь идет о весьма далеко идущем польско-германском соглашении, охватывающем множество международных проблем. Непосредственно Франции касается соглашение о поддержке Польшей аншлюса, равноправия Германии в вооружениях, итало-германских проектов реформы Лиги в духе отделения пакта Лиги от Версальского договора и, наконец, обещание польского нейтралитета в случае превентивной войны против Германии» 258. Никаких документальных свидетельств этих тайных договоренностей не существовало (Литвинов утверждал, что они были зафиксированы в форме обмена письмами между Гитлером и Пилсудским), но понятно, что французы отнеслись очень серьезно к информации советского наркома. Да и из самой Польши приходили тревожные вести. Французский посол в Варшаве Леон Ноэль сообщал на Кэ д’Орсе, что после встречи с польским министром Беком, вернувшимся из Берлина, он «уверен, что наступает очередь Локарно и Рейнской зоны». А военный атташе в Варшаве сообщал в Париж, что немцы в срочном порядке ремонтируют старые казармы в Рейнланде 259. В такой ситуации поляки оказались на распутье. Их посол в Берлине Липский объяснял послу США Додду, что Польша будет «на стороне Франции, если дело дойдет до войны, но у нас имеется договор с Германией, который остается в силе, пока существует мир. Наш договор с Францией имеет приоритет, в случае если Германия нападет на Францию». Что делать, если Франция нападет на Германию, поляки не знали сами. Поэтому, добавлял Липский, «мы не одобряем применений санкций против Германии в ответ на нарушение ею Локарнского договора. Это будет ужасно», считал посол, поскольку может «привести к войне» 260. Когда стало известно о реоккупации Рейнланда, министр иностранных дел Польши Бек пригласил французского посла и сообщил ему, что Польша выполнит свои обязательства перед Францией. То есть поляки заявили о своей готовности выступить против Германии. Правда, Бек, считавшийся прогерманским политиком, доверительно сказал Ноэлю, что не верит, будто Франция решится на активные действия, и посол предположил, что именно этим обусловлена польская поддержка 261. Через несколько дней Бек убедился, что был прав, и сам занял выжидательную позицию.