Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
6 марта Гитлер собрал заседание правительства. При нем оно собиралось редко. В основном, чтобы заслушать «из первых уст» какую-нибудь очень важную информацию. Министерства Третьего рейха функционировали в автономном режиме, согласуя при необходимости какие-то детали между собой, минуя правительство. Часто сам фюрер был не в курсе, чем заняты его министры, и у него такая практика не вызывала возражений. Но на этот раз повод был веский — Гитлер собирался поведать о шагах, которые планировал сделать уже на следующий день. Какие-то члены правительства (Нейрат, Бломберг, Геринг, Геббельс) были уже в курсе намечавшихся на субботу действий, кто-то мог догадываться о них, но большинство услышало о плане фюрера впервые. Впрочем, это было неважно. Заседание правительства длилось всего час и вылилось в пустую формальность. Никакой дискуссии не последовало, и возражать фюреру никто не осмелился. На этом же заседании Гитлер объявил, что собирается распустить рейхстаг и назначить новые выборы на 29 марта 215. Позже он решил повторить удачный опыт 1933 года и совместить голосование в рейхстаг с плебисцитом в поддержку ремилитаризации Рейнланда. В том, что немцы проголосуют так, как хотел того фюрер, никто не сомневался.
Суббота 7 марта выдалась очень нервным днем. С утра, сразу после того как в западных столицах получили германский меморандум, Нейрат одного за другим принимал европейских послов, являвшихся на Вильгельмштрассе, чтобы выразить протест. Послы выглядели растерянными. Планы Гитлера ввести войска в Рейнланд ни для кого не являлись секретом, но когда это случилось, Запад оказался застигнутым врасплох. Нейрат говорил всем послам одно и то же — Германия с мая прошлого года, когда франко-советский договор был только подписан, предупреждала, что он нарушает договор Локарно. Германскому министру было интересно наблюдать, как вели себя приходившие протестовать дипломаты. Он давно знал их всех. Первым в 10:15 утра явился итальянский посол. Синьор Аттолико не протестовал, молча выслушал объяснения Нейрата и быстро удалился 216. Следующим был сэр Эрик Фипс. Он явно волновался, что стало особенно заметно, когда посол узнал, что германские части уже вошли в Рейнскую зону. Английский посол отметил, что нынешняя ситуация выглядит гораздо серьезнее той, что сложилась год назад, когда Гитлер вводил всеобщую воинскую повинность. Германия, напомнил министру Фипс, много раз заявляла, что уважает договоры, подписанные ею без всякого принуждения, по доброй воле. Теперь же, после денонсации Рейнского пакта, возникает вопрос, можно ли и дальше доверять Германии 217. Последним в то утро к Нейрату пожаловал Франсуа-Понсе. Француз был настроен решительно и сразу же, не выслушав объяснений министра, выразил протест против нарушения Германией Версальского договора и соглашения Локарно. Его правительство, заявил посол, оставляет за собой право принять соответствующие меры 218. В устах дипломата это было грозное заявление. В переводе на обычный язык оно означало, что Германия могла теперь ожидать от Франции любых шагов, вплоть до военного вмешательства. Что-то изменить Нейрат все равно не мог, и теперь ему, как и всем немцам, оставалось лишь гадать, чем обернется для Германии гитлеровская авантюра, и пытаться сгладить острые углы.
8 марта, на следующий день после оккупации Рейнланда, Гитлер объявил в длинной речи, зачитанной им в здании оперы перед нацистской элитой, зарубежными гостями (многие иностранные послы, уже знавшие от Нейрата, о чем пойдет речь, бойкотировали мероприятие) и журналистами, о выходе Германии из Локарнского договора. «Германия более не связана Локарнским договором, — заявил Гитлер. — В интересах права своего народа на безопасность границ и для охраны границ правительство Германии восстановило с сегодняшнего дня абсолютный контроль в районе демилитаризованной зоны!» И далее последовал становившийся уже традиционным мирный пассаж. «Мы клянемся, — заверял мировое сообщество фюрер, — что теперь, как никогда ранее, будем стремиться к взаимопониманию с европейскими народами, особенно с западными соседями... У нас нет территориальных притязаний в Европе! Германия никогда не нарушит мира!» 219 Гитлер был бледен и к концу выступления выглядел совсем истощенным 220. Сказалось напряжение последних суток, когда нацисты серьезно опасались немедленного вторжения Франции. На случай, если такое произойдет, Бломберг подготовил приказ частям вермахта немедленно и без сопротивления вернуться на исходные позиции за Рейном. Гитлер «напряженно ждал реакции Парижа и Лондона, — писал позднее имперский руководитель прессы Отто Дитрих. — Он ждал двадцать четыре часа, сорок восемь часов. Когда никакой реакции не последовало, он вздохнул с облегчением» 221. Другой высокопоставленный нацист, будущий министр вооружений и доверенное лицо фюрера Альберт Шпеер вспоминал, что в дальнейшем Гитлер любил возвращаться к событиям тех дней. «У нас не было армии, достойной внимания, — рассказывал фюрер. — В тот период она не смогла бы противостоять даже полякам. Если бы французы предприняли любые действия, мы были бы быстро разбиты. Наше сопротивление было бы сломлено за несколько дней» 222. Подобные настроения царили тогда у всей верхушки Третьего рейха, посвященной в планы занятия Рейнланда. Накануне вторжения посол Британии в Берлине Эрик Фипс сообщил в Форин Офис, что «армейское руководство советует не предпринимать военных действий» в демилитаризованной зоне 223. Через три дня после ввода войск Нейрат признался Фипсу, что военные действительно были против такого шага. Генералы считали, что армия еще не готова, и боялись жесткого ответа Франции 224. Они не знали, что ни Франция, ни тем более Англия не собирались прибегать к жестким мерам. Французы, правда, предприняли 7 марта ряд военных приготовлений (приостановили отпуска в приграничных районах, выдвинули к границе артиллерию, подготовились к воздушным налетам 225), но все они носили оборонительный характер и были вызваны опасениями, что немцы могут пересечь границу с Францией.
Очередной демарш Германии снова не стал «моментом истины» для Западных демократий. Это было ясно еще до оккупации Рейнской зоны. В конце января 1936 года на встрече с Иденом Фланден постарался объяснить, насколько важна Рейнская область для безопасности Франции и ее союзников — Бельгии и Чехословакии. Он пытался узнать у главы Форин Офис, каковы будут действия англичан в случае появления войск вермахта левом берегу Рейна. В ответ Фланден услышал, что это — дело французов, как реагировать на нарушение демилитаризованных границ. Насколько важна для вас демилитаризованная зона, поинтересовался Иден, «не услышавший» вопрос французского коллеги. Намерена Франция «сохранить ее любой ценой или французское правительство предпочло бы обсудить вопрос с немецким правительством, пока существование зоны имеет какую-то ценность в глазах Германии?» Поведение Фландена, заключил Иден, говорило о том, что французы не собираются сражаться за Рейнланд 226. Поведение самого Идена красноречиво говорило о том, что Англия ни в коем случае не собирается подталкивать французов к активным действиям. Хотя он прекрасно понимал, куда может привести бесконтрольное развитие ситуации. «Исчезновение демилитаризованной зоны, — писал Иден в записке от 14 февраля, — не только изменит военную ситуацию в регионе, но, вероятно, приведет к далекоидущим политическим последствиям, которые ослабят влияние Франции в Восточной и Центральной Европе и создадут пустоту, заполнить которую смогут либо Германия, либо Россия». Отсюда он делал вывод о том, что «представляется нежелательным занять такую позицию, когда мы должны будем либо сражаться за (Рейнскую) зону, либо просто оставить ее перед лицом германской реоккупации. Для Великобритании и Франции было бы предпочтительнее вступить в нужное время в переговоры с германским правительством об уступке на условиях сохранения наших прав в этой зоне, пока такая уступка все еще имеет ценность» 227. В любом случае инициатива должна была исходить от французов, о чем Иден тогда же уведомил британского посла в Париже Джорджа Клерка 228. После общения с французским министром Иден пришел к интересному заключению. «От разговора с Фланденом, — вспоминал глава Форин Офис, — у меня осталось впечатление, что он не был готов применить силу для защиты (демилитаризованной) зоны, но он также неохотно смотрел и на переговоры по ней. Возможно, он стремился возложить вину за бездействие на кого-то другого» 229. Так или иначе, но сражаться с немцами в одиночку французам явно не хотелось, несмотря на имевшееся у них в то время большое военное превосходство. Удивительно, но у французского Генштаба не существовало никакого плана военных действий на случай нарушения Германией демилитаризованного статуса Рейнской зоны 230.
