Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Дальнейшее развитие событий показало, что англичане озабочены прежде всего тем, чтобы «выиграть время, успокоить французов и создать основу для дальнейших переговоров с Германией» 279. Все это было не так сложно. Французы много шумели и протестовали, но не могли решиться на какие-то действия без поддержки Англии, а немцы сами желали переговоров. Даже без видимых результатов такие переговоры означали для них очередной успех политики fait accompli (свершившегося факта). Результатом английских усилий стали совместные предложения стран — участниц Локарнского соглашения (Бельгии, Франции, Великобритании и Италии), переданные Германии 19 марта 280. Этот документ носил явный умиротворяющий характер. Самое грозное положение, которое он содержал, заключалось в поручении генеральным штабам участников соглашения в Локарно рассмотреть технические вопросы взаимодействия в случае неспровоцированной агрессии. Поскольку реоккупация Рейнланда агрессией не являлась, на это предупреждение немцы могли смело не обращать внимания. Германии также предлагалось согласиться на рассмотрение международным арбитражем вопроса соответствия франко-советского пакта положениям договора Локарно, отвести (вместе с французами и бельгийцами) войска на двадцать километров от границы, допустить временное (до принятия нового соглашения) размещение с обеих сторон границы небольших контингентов английских и итальянских войск (что-то вроде миротворцев) и дать обязательство не строить в Рейнланде военных укреплений. Остальные пункты носили настолько общий и размытый характер, что вряд ли могли чем-то угрожать Германии. В Берлине все поняли правильно — Англия спускала возникшее противостояние на тормозах.
Как и следовало ожидать, Германия отклонила предложения четырех участников договора Локарно. 24 марта Риббентроп, которого Гитлер собирался назначить послом в Лондоне, а пока сделал своим спецпредставителем, передал Идену отрицательный ответ фюрера по всем пунктам. Все они, посчитал Гитлер, не соответствуют статусу Германии как великой державы и равного партнера на переговорах. «Восстановив свой суверенитет на собственной территории, — говорилось в ответе Гитлера, — Германия только теперь создала условия для заключения справедливых договоров» 281. Иными словами, Гитлер отвергал Локарно уже не только в связи с франко-советским договором. Он объявлял Рейнский пакт таким же несправедливым, как и Версальский мир. Через неделю, 1 апреля, Риббентроп вручил Идену развернутый ответ Гитлера на все предложения Запада 282. Новое послание было интересно тем, что в нем Германия фактически отказывалась не только от Локарно, но и от всей версальской системы. Прямо о денонсации Версальского мирного договора не упоминалось, но совершенно ясно читалось, что Германия его больше не признает. Гитлер решил вернуться к истокам и начал с того, что Германию обманули, и вместо мира, основанного на «Четырнадцати пунктах» Вильсона, заставили подписать совершенно другие условия. «Статьи Версальского договора, касающиеся демилитаризации, — говорилось в документе, — были основаны на нарушении данных Германии обещаний, и единственным их обоснованием была сила. Эти статьи Версальского договора были вставлены в пакт Локарно после дальнейшего нарушения права, а именно — оккупации территории Рура» 283. Формально Германия никогда не отказывалась от Версальского договора. Немцы опасались, что такой поступок мог повлечь за собой негативные для них последствия. Но было очевидно, что соблюдать условия Версальского мира они больше не собираются. Тем более что одним из главных условий своего возвращения в Лигу Наций Германия вновь ставила разделение Устава этой организации и мирного договора 284.
Итак, первые три года нахождения Гитлера у власти привели к целой серии его бескровных дипломатических побед. Германия вернула себе полную свободу действий в мировой политике. Ее больше не сковывали никакие ограничения, накладываемые международными соглашениями и членством в международных организациях. По сути, Германию больше не сдерживало ничего, кроме собственных возможностей. Попутно Гитлер полностью разрушил систему коллективной безопасности в Европе, которую Англия и Франция с таким трудом и так старательно создавали на протяжении всех послевоенных лет. Все это рождало у многих европейцев печальные ассоциации с прошлым. «Гитлеризм, — грустно размышлял английский посол в Берлине Эрик Фипс, — это доктрина, выросшая из недавней германской истории и из последних событий в Европе. Предвоенный пангерманизм, сама война, поражение, Версальский договор, вторжение в Рур, подъем евреев в Веймарской республике, воздействие ряда других факторов, привели к появлению национал-социализма. Это правда, что экономические трудности, начавшиеся в 1931 году, способствовали его неожиданному триумфу. Но возвращение экономического благоденствия в Германии не приведет к обратному эффекту. Этого будет уже недостаточно, чтобы избавиться от гитлеризма или удовлетворить ожидания немцев. Гитлеризм не является больше симптомом, он стал самой болезнью» 285. Но что делать с этой болезнью, ни Фипс, ни кто другой в Англии не знали. Что говорить о Германии, когда в самой Британии все чаще раздавались голоса об ограничении полномочий парламента в вопросах финансов и экономики, то есть предлагалось сделать принятие решений в этих областях независимым от мнения избирателей! 286 А этого можно было достичь, лишь сделав независимым правительство, что означало бы движение в сторону тоталитаризма.
В середине 1930-х годов английское общество разделилось по принципиальному подходу к вопросам европейской политики. Кто-то хотел найти взаимопонимание с Гитлером, другие предлагали бороться с ним. Советский посол в Англии И. М. Майский обобщенно называл первых «чемберленовцами», а вторых — «черчиллевцами». Майский, правда, как и было положено большевистскому послу, делил всех по отношению к СССР, считая одних выразителями «классовой ненависти», а других — «государственного интереса» 287. Но если отбросить эту «классовую» натяжку, то Майский верно отмечал, что «черчиллевцы», бывшие в явном меньшинстве, «стремились к возрождению Антанты», а «чемберленовцы» делали ставку на достижение согласия с гитлеровской Германией 288. При этом Майский полагал, что большинство англичан поддерживало именно «черчиллевцев». Свой вывод советский посол делал на основании общественного «голосования за мир» (peace ballot), которое было организовано многочисленными британскими группами поддержки Лиги Наций. Мощная кампания за мир в течение года велась Робертом Сесилом и другими сторонниками коллективной безопасности, и когда 27 июня 1935 года были опубликованы результаты голосования, оказалось, что многие англичане выступают за применение санкций против агрессоров. Когда Майский пишет в воспоминаниях, будто из 11,5 миллионов человек, участвовавших в голосовании, «10,5 миллионов высказались за применение силы против агрессоров» 289, он, конечно, лукавит. Во-первых, такое большое количество голосов было отдано за применение экономических санкций. За военные меры проголосовали 6,75 миллионов англичан, что было тоже много. Но одновременно 4,75 миллиона человек, принявших участие в общественном голосовании, высказались против силового воздействия или воздержались 290. Во-вторых, под «агрессором» в то время понимались Италия и Япония, но не Германия, которая никаких агрессивных действий еще не предпринимала. Что же касается Италии и Японии, то за санкции против них выступали многие «чемберленовцы», которые в случае с Германией оставались умиротворителями.
В высших слоях английского общества было много сочувствующих идеям нацизма. Корреспондент The Times Кеннеди вспоминал, как слушал речь Гитлера о выходе из Локарно и реоккупации Рейнской зоны на галерке театра в окружении немцев, которые постоянно вскакивали с криками «Хайль» и нацистским приветствием. Недалеко от Кеннеди оказался крупный британский промышленник лорд Ривердейл, который вскакивал и неистово кричал «Хайль» вместе с немцами 291. В Лондоне в середине 1930-х годов стало модно держать пронацистские салоны, где собиралась сочувствовавшая Гитлеру публика из высшего света. Майский вспоминал, как ему приходилось бывать в поместье Кливден, принадлежавшем леди Астор, где «по воскресеньям собиралась так называемая “кливденская клика” — компания махровых чемберленовцев». Леди Астор, по воспоминаниям советского посла, одновременно причисляла себя и к «друзьям Сталина», а один из ее сыновей имел репутацию «чуть ли не коммуниста» 292. То есть в случае с леди Астор речь скорее шла о симпатиях к тоталитаризму вообще, неважно, принимал он обличие нацизма или коммунизма. Впрочем, очень быстро все встало на свои места. В The Cliveden Set разобрались, что один тоталитаризм для бедных, а другой — для богатых, и посла Майского перестали приглашать в гости.
