Виктор Криворотов - Русский путь
Феномен тоталитаризма сродни происходящему в животном мире, когда на вилке развития тенденциям перехода на следующий эволюционный уровень Противостоит тупиковая его ветвь — сверхприспособление к среде посредством специализации. Сверхспециализированные же виды теряют способность к развитию- В условиях изменения среды этот организм просто погибает.
Тень тоталитаризма постоянно напоминает о том проклятии, которое ложится на общество, если развитие сопровождается разрушением ткани его органической справедливости. И тогда общество тормозит движение, обращаясь лицом к своему прошлому, своей нечеловеческой звериной природе… И застывает так. Арнольд Тойнби называл такие общества «застрявшими», ибо совершили они, обернувшись назад, «непростительный грех жены Лота».
И «…жестокая природа заворожила их взгляд, они как бы остолбенели на пути; но отсутствие движения по пути человеческого развития волей–неволей навязывало им перспективу человеческого озверения…»
И да минует нас в очередной раз чаша сия
ПРИЗРАК КОММУНИЗМА
Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма, вызывая и спустя сто с лишним лет после своего возникновения мысли и чувства не просто неоднозначные, но зачастую такие, о которых ни Маркс, ни Энгельс даже и помыслить не могли.
На рубеже третьего тысячелетия новой эры линейное восходящее развитие, предсказанное доктриной, окончательно прерывается. Буржуазный мир, уже многократно похороненный усилиями заинтересованных критиков, неожиданно быстро устремляется в будущее, оставляя нас далеко позади и оглядываясь на Россию для того лишь, чтобы понять, что еще ждет страну, 70 лет назад ставшую ареной крупнейшего исторического эксперимента, проведение которого самые нетерпимые настойчиво выносят за пределы человеческой морали. Как отразится происходящее тут на движении этого мира?
Крупнейшая страна, считающая себя наследницей идей и мыслей Маркса, вынуждена прервать провинциальную благодать застойных десятилетий. Исторический вызов брошен. В ожидании беспрецедентных изменений в экономической и политической системе общестйа и их опережая, лавинообразный процесс осмысления идет в умах. Первые родовые схватки, сдвиги континентальных глыб, лежащих в основании общества, глухими толчками отзываются в глубине и рябью на поверхности, концентрическими кругами выходят за пределы страны.
И, наконец, обретают все более и более тревожный и неопределенный смысл. Старые друзья и старые враги объединены тревогой. У первых она окрашена надеждой, связанной со стремлением выйти из собственного, почти безнадежного положения. Вторые же опасаются мировой нестабильности, катаклизмов, связанных равно как с успехом, так и с неуспехом перестройки.
Во взгляде со стороны Коммунистический мир (так нас довольно прямолинейно и в каком–то смысле справедливо называют за рубежом) в процессе перестройки должен либо подтвердить на новом уровне, либо окончательно отвергнуть марксизм как основу, по крайней мере единственную, экономической и политической системы общества.
В глазах рационально мыслящих кругов за рубежом — разумеется, критически относящихся к марксизму — в существующей ситуации мирового развития призрак коммунизма должен быть либо окончательно похоронен, либо по крайней мере перестать непрерывно хоронить их самих. По существу, только в этих условиях сегодня они готовы идти на те или иные принципиальные сдвиги в отношениях. Так или иначе, но в этой достаточно прямолинейной и, потому–то ясной трактовке перестройки по крайней мере соблюден масштаб: на первый план выдвигается доктрина, за которой явственно проглядывается реальность государственно–монополистического социализма или тоталитаризма. Призрак коммунизма остается мощной доминантой современного политического и экономического мышления, теряя, впрочем, реальные очертания жизненно
йальтернативы дальнейшего развития, по отношению к которой Запад приобретает все более определенную степень свободы.
Внутри страны ситуация развертывается вполне однозначно. Поруганное десятилетиями сталинских погромов, истоптанное административной системой, изнасилованное тело страны стремится выкричаться и выплакаться в бесчисленных разоблачениях, непрерывно публикуемых прессой. Не ведая почти ничего об окружающем мире, культура, выросшая в провинциальной глуши застоя, способна пока только стенать, выискивая недозадушенных гениев. В литературе все смешалось, но по сей день никто не сумел объяснить, что же произошло у нас после Октября. Познание истории идет через ее отрицание. Создается своеобразный «культ антиличности» Сталина, черной тенью нависшей над всей новейшей историей страны. Налицо тяготение к классической русской постановке:' кто виноват?
Со времен Петра и много ранее мы не раз проклинали собственную историю и временами столь успешно, что лишь спустя многие десятилетия удавалось отыскать следы того или иного события. Со временем это стало приобретать характер национальной черты.
С завидным упорством мы отрицаем свою культуру и историю — от древней и средневековой до новой. Если с грехом пополам еще и вспомним, кто такой Франсуа Вийон, то уж мало кто скажет, что значат для нашей культуры Вассиан Патрикеев или Иосиф Волоцкий. Из года в год крепнет комплекс неполноценности в нашем народе. Русское и советское — это то, что похуже: и сие, относясь уже не только к магнитофонам и телевизорам, становится тоже национальной чертой.
От криков ужаса и боли, разбудивших народное самосознание в эти судьбоносные для страны времена, далеко, однако, до постановки других, характернейших для всей российской культуры «вечных» вопросов о смысле и месте нашего бытия в мировой истории. Библейская подоплека вопроса: «Кто мы такие, где мы находимся» — постепенно растворяется в нарастающем шуме, негромкий голос «из глубины» затихает и почти исчезает. Все более иллюзорной становится возможность выявить скрытые пружины нашего исторического движения, как, впрочем, и пружины самой перестройки.
На протяжении всех послеоктябрьских лёт марксизм сросся с историей нашей страны. Но, начиная со Сталина, народное сознание отождествляет социализм с монстром административной системы. Марксизм же — с вещаниями купленных на корню, в большинстве случаев и не слишком обремененных культурой академиков–начальников от истории философии и прочих, или, что то же самое, начальников–академиков. Конечно же, это не могло не привести к созданию накрепко догматизированной канонической теории, существовавшей безбедно до совсем недавнего времени.
Но каковы бы ни были обстоятельства создания этой теории, другого марксизма у нас нет, мы его не знаем. Десятилетиями вдалбливаемый в народные умы канонический образ Маркса, марксизма, революционной теории довлеет над общественным сознанием вне зависимости от того, насколько мы образованны или, скажем, читали Маркса. И потому–то, хотим мы этого или не хотим, догматическая' реакция на перестройку в обыденном сознании так или иначе тяготеет к отождествлению ее с самой революцией, с «истинным» марксизмом, а радикальные экономические лозунги перестройки тем самым — с «контрреволюцией». И здесь не помогают разговоры о нэпе или о Бухарине, ведь «прекрасно» известно, что нэп был «вынужденной мерой», что Бухарин «призывал наживаться», а многолетняя пропаганда аскетизма, жертвенности и бедности прекрасно легла и срослась с общинными идеалами архаической, маргинализуемой части русского крестьянства, откуда совсем недавно вышли многие. В конечном же итоге нас закабалили собственные примитивные представления о марксизме, а его призрак приобрел' над нами зловещую власть, превратившись в призрак догматического коммунизма. Терзаемые собственным демоном, не умея справиться с идеями, нами же порожденными, мы срослись с марксистской идеологией, сроднились с ней как со своим собственным проклятием.
И потому–то разворачивается перестройка на зыбкой, почти не существующей грани между контрреволюцией и реакцией, жертвуя поминутно то одному, то другому богу. И все это с особой яркостью высвечивается в прессе, которая все более смелеет в своих высказываниях и оценках, едва–едва оправляясь от старого страха оказаться обвиненной в «немарксизме». Общественность уже давно приготовила к сожжению набитое соломой чучело бородатого классика, пытаясь избавиться таким образом от гнетущей власти призрака еще совсем недавнего прошлого. Но — тщетно, тщетно… Идеи коммунизма прочно угнездились в массовом сознании, и вот уже оно, постепенно пробуждаясь, мечет громы и молнии, требуя прекратить, застопорить, запретить… За такой реакцией на перестройку видны вполне понятные интересы бюрократической административной системы и тесно связанных с ней социальных групп. Массовое сознание такого рода в определенном смысле — это «сознание раба», материализовавшееся в реальном действии и противодействии людей и общественных групп.
