Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Неизвестно, сознавал ли сам Штреземан, насколько быстро он угасает. Планов у него было много. После Гааги он успел съездить в Женеву, где выступил на заседании Лиги Наций. Говорил он с трудом, часто останавливался, чтобы перевести дыхание. Лига слушала тихо и очень внимательно, понимая, что прощается со Штреземаном. Его речь была посвящена будущему Европы. Он видел его в единстве, в таком сообществе наций, где не будет искусственных преград, разделяющих народы. Штреземан говорил о Соединенных Штатах Европы. Идея и название принадлежали Бриану 174, но Штреземан в целом поддержал своего французского коллегу. Он вспоминал, как молодым чиновником ему часто приходилось путешествовать по делам службы из Дрездена в Берлин. В те времена, уже в единой Германской империи, поезд делал вынужденную получасовую остановку на заброшенном полустанке, находившемся на границе Саксонии и Пруссии. С локомотива снимали саксонский двигатель и ставили прусский. Процедура повторялась и на обратном пути. Потом эти анахронизмы исчезли, и ездить из Дрездена в Берлин стало быстрее и комфортнее. Штреземан считал, что в Европе существует много таких же ненужных, искусственных преград, которые мешают ей развиваться, и предлагал начать с создания Европейского таможенного союза 175. Этим идеям удалось осуществиться лишь после Второй мировой войны, а тогда Лига Наций аплодировала Штреземану за смелость мысли, но посчитала ее преждевременной и даже опасной.
Штреземан вернулся в Берлин 25 сентября. И сразу окунулся в напряженную атмосферу партийной борьбы. Он чувствовал, что Германию накрывает волна опасного национализма. Еще в Швейцарии Штреземан посоветовал французской журналистке Женевьеве Табуи съездить в Нюрнберг и поговорить с Гитлером 176. Он хотел, чтобы Европа узнала, какая опасность на нее надвигается. «Сейчас большой спрос на диктаторов, — с сожалением говорил Штреземан. — У меня такое чувство, что я являюсь действительно последней преградой на пути Германии к фашистскому хаосу. Что станется после меня... Но пока я жив, я не могу уйти сам» 177. В Женеве Штреземан обсудил с лидером Демократической партии Эрихом Кохом, входившим в состав немецкой делегации, возможности объединения «всех групп, противостоящих националистическим настроениям» 178. У него еще хватило сил убедить свою партию принять резолюцию против инициированного Гугенбергом референдума о непризнании нового репарационного плана 179. Штреземан собирался бороться за мирное развитие Германии. Он, конечно, желал возвращения всех отобранных Версальским договором бывших немецких территорий, но ни в коем случае не хотел противопоставлять Германию остальной Европе. Даже в случае с данцигским коридором Штреземан планировал найти решение исключительно дипломатическими методами 180. И в этом смысле вполне оправданы слова Антонины Валентин, журналистки, хорошо знавшей Штреземана, о том, что «если бы он оставался жив, Германии было бы обеспечено спокойное и мирное развитие» 181. Но утром 3 октября 1929 года последовало новое кровоизлияние в мозг, и Штреземана не стало. Веймарская республика лишилась самого яркого и популярного политика в своей короткой истории, человека, которого даже многие иностранцы признавали «величайшим, если не единственным великим политиком послевоенного времени» 182.
Для немцев и для европейцев Штреземан олицетворял собой политику мирного вписывания Веймарской республики в послевоенную Европу 183. После его смерти многие на континенте стали опасаться разворота Германии в сторону национализма и реваншизма. Правда, референдум, проведенный 22 декабря по инициативе националистов и нацистов, несколько успокоил скептиков. Он показал, что лишь 14 % немцев выступают против плана Янга и хотят предать суду ответственных за его принятие германских министров 184. И это несмотря на то что буквально накануне референдума против принятия плана Янга снова выступил Шахт. На этот раз он сделал это публично, через прессу, инициировав в рейхстаге обсуждение вопроса о доверии правительству. Правительство устояло, получив 222 голоса в свою поддержку. Против (156 голосов), как обычно, голосовали националисты, нацисты и коммунисты 185. Немцы показали миру свою политическую зрелость, но сомнения в их благонадежности у европейцев, и прежде всего французов, остались. Не случайно, на второй части Гаагской конференции, прошедшей в январе 1930 года уже без Штреземана, глава французской делегации Тардье, сменивший к тому времени Бриана на посту премьера, поинтересовался у нового германского министра иностранных дел Юлиуса Курциуса, что, по его мнению, следует предпринять французам, если к власти в Германии придет кабинет, возглавляемый Гугенбергом, Гитлером или Тельманом? 186 Тардье подразумевал отказ Германии платить репарации. Курциус ушел от ответа, заявив, что сама постановка такого вопроса является вмешательством во внутренние дела его страны, что, конечно, никак не могло удовлетворить французов. В результате стороны договорились о том, что вопрос о возможном прекращении германских выплат будет передан на рассмотрение Международного суда в Гааге. Французы согласились на это потому, что никто тогда не мог предположить, насколько сочтены дни Веймарской республики. Ей оставалось жить всего три года.
Тем временем экономическая ситуация в Германии продолжала ухудшаться. Отдельные признаки циклической рецессии проявились в германской промышленности еще в 1928 году. Они сопровождались начавшимся оттоком американского капитала из страны. На какое-то время общий экономический спад в германской экономике позволил избежать наиболее неприятных последствий нехватки иностранного капитала, к которому Германия успела привыкнуть. Однако уровень безработицы достиг в начале 1929 года 3 миллионов человек 187. Это было очень плохим показателем, хотя германская экономика продолжала держаться на плаву весь 1929 год. Но уже в начале следующего Великая депрессия, начавшаяся в Соединенных Штатах, больно ударила по немецкой экономике. Американские банки отзывали свои долгосрочные кредиты, что приводило к банкротству германских финансовых учреждений. В свою очередь, это вело к закрытию многих предприятий и новым массовым увольнениям. Именно на них погорел коалиционный кабинет последнего канцлера-социалиста Германа Мюллера.
С середины 1920-х годов в Германии существовал специальный суд для разрешения трудовых конфликтов между работниками и работодателями (Arbeitsgencht). В его компетенции находились вопросы увольнений, к которым нельзя было прибегнуть без веских на то оснований и без выплаты соответствующей, далеко не символической компенсации, которая, по оценкам министра финансов Гильфердинга, могла потребовать только в 1929 году дополнительно 250 миллионов марок в бюджете 188. Пользуясь постоянным дефицитом бюджета, германские промышленники не раз пытались подорвать основы трудового законодательства страны и заставить правительство отказаться от выплат страховых компенсаций. В конце 1928 года в сталелитейной промышленности одного только Рура было уволено 250 тысяч рабочих 189, которым правительству предстояло найти компенсации в бюджете. Правительство большой коалиции, возглавляемое канцлером-социалистом, естественно, не могло согласиться на уменьшение страховых выплат. Предложенные Гильфердингом меры, направленные на сбалансирование бюджета, могли дополнительно принести в казну 379 миллионов марок, но противодействие различных лоббистских структур позволило получить лишь 110 миллионов 190. Входившая в большую коалицию Баварская народная партия, например, поставила отмену увеличения налога на пиво условием продолжения своего сотрудничества с правительством. Достигнуть сбалансированности бюджета в 1929 году большой коалиции так и не удалось. Впрочем, это вряд ли могло помочь, потому что в начале 1930 года финансово-экономическая ситуация в Германии снова ухудшилась. В марте правительство большой коалиции окончательно раскололось. Социалисты разделились в вопросе о повышении страховых выплат по безработице. Профсоюзы, лидеры которых составляли значительную часть депутатов-социалистов, не поддержали компромиссный вариант, предложенный входившими в большую коалицию демократами и центристами и одобренный тремя из четырех министров-социалистов. Падение правительства большой коалиции из-за «кризиса по вопросу о четверти процента», как назвала случившееся Berliner Tageblatt 191 (именно на столько предлагалось повысить страховые отчисления — с 3,5 до 3,75 %), привело в не столь отдаленной перспективе к самым трагическим для Германии последствиям.
