Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Добродушный и приятный в общении, Хендерсон слабо разбирался в международных делах. Когда-то Ллойд Джордж думал заменить этим бывшим профсоюзным деятелем посла в России Бьюкенена, но решил, что Хендерсон совсем не подходит для дипломатической службы. И действительно, через несколько лет несостоявшийся посол стал одним из организаторов в Англии неформального движения «Руки прочь от Советской России!» Хендерсон горячо воспринял Женевский мирный протокол 1924 года и даже голосовал за него на пленарном заседании Лиги Наций, хотя в его родной лейбористской партии далеко не все поддержали такой шаг. Он был хорошим организатором, и своими успехами на выборах лейбористская партия во многом была обязана именно ему. Известный британский социолог и экономист левого толка Беатриса Вебб считала, что Хендерсон «является первоклассным организатором людей, но не может быть их лидером — у него нет личного магнетизма». А дипломат Роберт Ванситарт находил, что Хендерсон «был очень хорошим человеком, не будучи очень хорошим министром иностранных дел». Впрочем, Ванситарт соглашался с тем, что «после Рэмси (Макдональда) Хендерсон был следующим лучшим кандидатом, которого могла предложить лейбористская партия» 156. Строго говоря, Хендерсон, конечно же, не был политиком в традиционном понимании. К своему помощнику, Ванситарту, он обращался по-приятельски «Ван», а тот в ответ называл его «Дядюшкой» 157. Трудно представить столь неформальное общение любого другого главы Форин Офис со своим подчиненным. Личные ощущения, чувства и переживания часто заменяли у Хендерсона холодный расчет. Он искренне верил в идеалы мира, доброй воли и дружбы между народами. Гаага должна была стать его дебютом в самостоятельной международной политике, и немцы «не особо ожидали энергичной поддержки от Англии» 158.
Как оказалось, волновался Штреземан напрасно. Накануне отъезда в Гаагу Хендерсон сообщил германскому послу Штамеру, что рассчитывает на полное урегулирование всех репарационных вопросов, «так чтобы эвакуация (Рейнланда) не была отложена из-за этого» 159. В тот же день, 1 августа, Хендерсон встретился и с французским послом в Лондоне де Флёрьё. Посол сам затронул проблему эвакуации, пообещав, что если все финансовые вопросы на конференции будут решены, вывод французских войск может начаться уже в октябре 160. В Гааге все сложилось для Германии хорошо. Была, правда, попытка Шахта снова занять особую позицию. Как и во время парижских переговоров, он не хотел связывать свое имя с программой уплаты репараций. Тем более в свете той протестной кампании, которую развернули националисты в Германии. Когда речь в экономической комиссии конференции зашла об изменении условий выплат в сторону незначительного повышения обязательной части (700 миллионов марок против прежних 660), Шахт воспользовался этим предлогом, чтобы заявить о выходе из состава германской делегации, но, узнав о достигнутом соглашении об эвакуации, взял свои слова обратно 161.
Конференция отняла много сил у Штреземана. После одного из особо напряженных заседаний политической комиссии он не смог самостоятельно вернуться в гостиницу. Министр финансов Веймарской республики Рудольф Гильфердинг, будучи медиком по образованию, осмотрел больного и с грустью сообщил коллегам, что время, отпущенное Штреземану, истекает 162. Болезнь Густава Штреземана впервые дала о себе знать в полной мере в мае 1928 года, в дни, когда вся страна готовилась отметить 50-летие своего самого популярного политика. Врачи тогда категорически настояли на постельном режиме, и принимать многочисленных визитеров пришлось супруге министра. У Штреземана и до этого случались острые приступы головной боли или воспаления гланд, но он никогда не воспринимал свои хвори как нечто серьезное, полагая их естественным следствием постоянного переутомления. Штреземан не доверял врачам и не любил лечиться. Он всегда считал, что обычный отдых лучшим образом вернет его к активной работе. Но через некоторое время после грустного юбилея у Штреземана случился первый удар — на какое-то время его частично парализовало, и он лишился речи. После этого в его глазах постоянно читался страх. Не за свою жизнь, а за то, что не успеет завершить задуманное. Но судьба как будто специально хранила этого человека, ведя его к поставленной цели. Она была, наконец, достигнута на Гаагской конференции.
Хендерсон еще 9 августа сообщил Бриану и Штреземану, что англичане планируют начать эвакуацию своих частей уже 15 сентября и полностью завершить ее к Рождеству 163. Но оставались еще французы и бельгийцы. Последние ждали, что скажет Бриан. А он опять стал юлить. Бриан то требовал финансовых гарантий, то говорил, что готов к выводу французских войск только из третьей зоны, оставляя вторую на потом. Затем появился французский меморандум о будущем демилитаризованном статусе Рейнланда, который немцы должны были принять до начала эвакуации 164. Доходило до смешного — Бриан требовал, чтобы какие-то британские части обязательно остались до конца французской эвакуации, иначе английский представитель не сможет больше участвовать в работе Высшей союзной комиссии для Рейнланда. Много копий было сломано вокруг вопроса о том, за чей счет будет осуществляться вывод войск. Немцы готовы были платить за это, но требовали, чтобы им назвали точные сроки окончания эвакуации. Бриан называл все время разные даты. После десяти дней проволочек Хендерсону все это надоело, и он решил договариваться со Штреземаном о сепаратной английской эвакуации 165. Это произвело впечатление на французов. Им совсем не хотелось оставаться один на один с Германией. Бриан сдался. Вечером 29 августа он приехал в курортный Схвенинген, где остановился Штреземан. Там, глядя с балкона гостиницы Kurhaus на море, Бриан дал обещание, которого Штреземан ждал от него уже несколько лет. Бриан подтвердил, что последний французский военнослужащий покинет Рейнланд к 30 июня 1930 года 166), то есть на пять лет раньше установленного Версальским договором срока. На следующий день в Гааге был подписан четырехсторонний протокол, в котором говорилось, что британские и бельгийские войска, а также французские из второй зоны будут эвакуированы до конца 1929 года. Из третьей зоны оккупации французские части начнут эвакуацию сразу вслед за ратификацией германским и французским парламентами гаагских репарационных соглашений и закончат не позднее конца июня следующего года 167.
Теперь немцы точно знали, когда последний солдат оккупационных войск покинет германскую землю. Оставался, правда, еще Саар, находившийся под управлением Лиги Наций. Но там надо было ждать плебисцита, который по Версальскому договору был намечен на 1935 год. К концу 20-х годов немецкие и французские политики уже прекрасно понимали, что результат народного волеизъявления будет в пользу Германии 168, и Штреземан несколько раз поднимал вопрос о досрочном возвращении Саара. Ближе всего к успеху он был во время переговоров с Брианом в Туари, где речь шла о возможности возвращения этой территории вместе с выкупом находящихся там шахт. Штреземан пытался включить Саар в повестку Гаагской конференции 169, но против этого выступили французы. Саар не представлял для них территориальной ценности, но французы управляли местными шахтами и уверяли англичан, что поставки саарского угля важны для французской экономики 170. Хендерсон тоже не горел желанием обсуждать еще и Саар на конференции, о чем уведомил германского посла 171. Англичане понимали, что тема Саара затронет многие сложные вопросы, которые могут «похоронить» главные проблемы (репарационный план Янга и эвакуация Рейнланда), по которым намечались положительные решения. Сложности могли возникнуть, например, с поставками саарского угля Франции. Немцы соглашались выкупить свои бывшие шахты у французов, но никто не знал, как быть с определением их стоимости? Цифры, которые обсуждались в Туари, легко могли быть оспорены. Саарские шахты были переданы французам в качестве возмещения за разрушенные немцами французские шахты. Но поставки угля с саарских шахт давно перекрыли все убытки, которые были определены сразу после Версальской конференции. Более того, разрушенные французские шахты давно были восстановлены и давали угля больше, чем до войны. Уголь же с саарских шахт продавался французами в Италию, Швейцарию и даже в Германию. О каком выкупе в таком случае могла идти речь?! Таких сложнорешаемых вопросов было несколько, и Форин Офис подготовил по ряду из них специальный меморандум 172. Немцы и сами понимали неподготовленность саарского вопроса и опасность вынесения его на конференцию. Германский посол в Париже Гёш прямо советовал Штреземану проявить в этом вопросе выдержку и не провоцировать французов 173. В конечном итоге Штреземан согласился с этим, отложив вопрос о возвращении Саара до будущих времен.
