Анатолий Елкин - Атомные уходят по тревоге
«Служил тогда на лодке матрос флота российского Валерий Розанов…»
«Дорогой Валерка!
Наконец-то получила от тебя письмо.
Пожалуй, ничего нет хуже на свете, чем ждать. Я рада, что ты по мне скучаешь. Спасибо тебе за ласковые слова. Если бы ты знал, как они мне нужны!
Работа у меня пошла веселее.
Встретила на улице ребят из твоего училища. Расспрашивали, как тебе служится. Что можно было, рассказала. Хлопцы тебе завидуют. Говорят: «Когда призовут, будем проситься на подводный флот». Особенно размахивал руками при этом Сеня Колычев, Боюсь только, его на флот не возьмут. У него со зрением неважно.
На праздник собирались у мамы. Идти никуда не хотелось. Мысленно была с тобой.
Как-то трудно представить, что я хожу по тем же улицам, где только вчера бродили вместе с тобой, вижу те же дома, тех же людей, а тебя здесь нет, и неизвестно, когда мы еще увидимся.
Наверное, наш век такой: в нем больше расставаний, чем встреч, и больше беспокойства, чем покоя.
Не думай, что я жалуюсь: я знаю, какая у тебя профессия, какая служба, и люблю тебя от этого еще больше. Только не тревожиться и не тосковать не могу — иначе какая же это любовь!
Вот ты говорил, что кончишь службу, здорово заживем, поженимся. Я же твой характер знаю: на месте ты не усидишь, и мне снова придется ждать тебя. Утешение, пожалуй, одно: не у одной меня такая судьба.
Как ты долетел? Как встретился с ребятами?
Ты столько о них рассказывал, что, кажется, я их всех знаю лично, много раз с ними встречалась…»
Это письмо пришло на лодку через три дня после того, как Валерки не стало.
5Во Владивостоке, куда прилетели самолетом Михайловский и Бевз, уже начиналась осень. На сопках среди промытой дождем зелени полыхали островки багряного золота, и воздух над набережной приобрел ту хрустальную вещественность, какой, пожалуй, не встретишь ни на западе, ни на севере, ни на юге России.
Осень в Приморье лучшее время года, когда позади нудные летние дожди, а жестокие туманы и ветры декабря еще застряли где-то на уже одевшейся снегом Чукотке. Только по ночам звонкий ледок прихватывал воду у берегов камчатских и сахалинских речек. А днем совсем по-летнему ослепительно сверкала под солнцем бухта Золотой Рог. На полуострове Шкота, Токаревской косе, мысах Чуркина и Клета пришедшие из Арктики команды полярных судов наверстывали упущенное за нежаркое северное лето — загорали, сняв робы и тельняшки и подставляя бледные спины совсем не ласковым ветрам, сплетающимся где-то у островов Русский, Стенина и Сибирякова в плотный стремительно летящий на город поток.
Бевз шел с Михайловским по Ленинской улице, и как старых знакомых, узнавал сопки и дома.
Первая Речка. Когда он учился в школе младших командиров, бегал сюда к знакомым. Драматический театр. Театр юного зрителя. Институт океанографии. Гостиница «Золотой Рог». С каждым домом связаны воспоминания.
По этим улицам прошла флотская юность Бевза. Здесь он стал комсоргом батальона, курсантом училища береговой обороны, помощником начальника политотдела по комсомолу отряда легких сил Тихоокеанского флота. Отсюда на лидере «Тбилиси» уходил с десантом в Сейсин, а на эсминце «Решительный» шел во втором броске освобождающих Южный Сахалин. Отсюда ушел на Север.
Владивосток осенью в чем-то схож с Севастополем. Та же ослепительная синева неба. Те же улочки, выходящие прямо к морю. Те же белые домики, взбирающиеся на вершины холмов причудливыми каменными и деревянными лесенками. То же буйство красок, крик чаек и протяжные гудки лайнеров у Морского вокзала.
— Щемит сердце, Сергей Семенович?
— Есть, конечно… Считай, целая жизнь здесь прожита. Видите вон то здание? За телефонной станцией… — Они остановились на перекрестке Ленинской и Лазо.
— Да.
— Горькое это место. Здесь были схвачены Лазо, Сибирцев и Луцкий…
Они снова замолчали. И только у здания музыкального училища Бевз снова заговорил:
— В нашей флотской истории множество белых пятен. Вот сейчас здесь, — он показал на площадку, с которой была видна вся бухта Золотой Рог, — цветы. И даже памятника нет. А в 1907 году именно на это место выбросился восставший «Скорый».
— Это какой же «Скорый»?
— Владивостокский «Очаков». Поднял красный флаг, пошел к выходу из бухты. Другие корабли открыли по нему огонь. «Скорый» потерял управление и выбросился на камни.
— А команда?
— Кто остался в живых, был предан суду, многие казнены.
— А вы неплохо знаете историю города.
— Поживи здесь с мое, будешь знать не хуже…
Едва они перешагнули порог кабинета командующего флотом, тот вышел из-за стола и обнял сначала Бевза, потом Михайловского.
— Поздравляю, друзья! От всей души поздравляю! Поход проведен отлично… Ну, садитесь, рассказывайте…
— Собственно, вот они, наши верительные грамоты. — Бевз протянул командующему папку в темно-красном переплете и эбонитовую шкатулку.
— Что это?
— Посмотрите.
Раскрыв папку, командующий прочел:
«Эту землю сурового заполярного края, обильно политую кровью лучших воинов прославленного Краснознаменного Северного флота, пронесенную через глубины морей Ледовитого океана, подводники-североморцы дарят подводникам-тихоокеанцам в знак боевой дружбы во славу нашей Родины.
Подводники-североморцы».Командующий задумался.
— Спасибо. Это для нас святая реликвия. Передадим на лодку торжественно. Завтра, после подъема флага…
Они проговорили минут сорок, когда вошел член Военного совета Тихоокеанского флота. Разговор постепенно переходил в другое русло.
После одного из эпизодов, рассказанных Михайловским, Бевз добавил:
— Лед давит не только на воду. Лед давит на мозги людей, на их сознание. Я вот попросил корабельного врача провести своего рода эксперимент: проверить пульс у людей до входа, под пак и во время движения под ним.
— И что же выяснилось? Это интересно.
— Такое уже не определишь словом «интересно». Данные эти не только для медицины. Для психологов. Для нас, политработников. Проверили мы выборочно двадцать человек. С уходом под пак пульс повысился на десять ударов, кровяное давление подскочило на десять-пятнадцать единиц. И так все это держалось в течение суток. Потом все пришло в норму. Вот тебе и «психология». Значит, в этом направлении прежде всего нужна работа.
— А общее настроение людей?
— Как вошли под лед, ходил по отсекам и наблюдал за людьми. Бдительность и собранность их были исключительными. Даже заметил: пока шли под открытой водой, некоторые книжками увлекались, а подо льдом все механизмы охаживали. Чувствовали, на какое серьезное дело идем.
— Да и увеличение длительности походов дало новые трудности, — раздумчиво вставил Михайловский. — Народ наш в несознательности не упрекнешь. Но человек есть человек. И где-то, наверное, точит его провокационная мыслишка: с какой стати я должен болтаться под водой месяцами? Нужно ли это действительно для обороны страны? Не придумано ли ретивым начальством? Еще Суворов говорил: «Каждый солдат должен понимать свой маневр». Тем более должен понимать ситуацию, международное положение, цели и задачи службы наш матрос. Так что здесь — широкое поле деятельности для нас, офицеров. Об ответственности людей не говорю. Случая пожаловаться на это просто не было.
— Это действительно так, — подтвердил Бевз. — Не было ни одного случая халатности, равнодушия… — И, подумав, добавил: — А свободное время команды нужно организовывать творчески, с выдумкой. Нужно сделать так, чтобы человек действительно отдыхал. Это проще простого — прокрутить четыре-пять фильмов… Хотя в принципе народ на лодках исключительный.
— Такие уж у вас все и святые? — иронически поддел Бевза командующий.
— Почему святые? Совсем нет. Пришел, скажем, к нам на лодку матрос Ломакин. Увалень увальнем. Как ни бились с ним, ничего не получалось: то опоздает на дежурство, то на берегу с ним что-нибудь случится… Одним словом, махнули на него рукой. А когда человек почувствует, что никто всерьез его больше не принимает, он соответственным образом себя и ведет. По принципу. «Пропади все пропадом». Выпил он как-то. Пришел в базу — его на гауптвахту. Командир тут уже буквально взмолился: «Уберите его от нас!..» Командир тогда молодой был, неопытный. Начали мы с Николаем Ломакиным разбираться. Вызвали в политотдел. Часа четыре говорили. Разговорился он. Смотрим, а парень он, в сущности, неплохой. Книги любит. Решили на эту любовь и сделать ставку.
— И что же? Ломакин немедленно стал героем?
— Почему героем? Сдал экзамен на самостоятельное несение вахты. Поднялся и в своих глазах и в глазах ребят… Недавно я ему карточку кандидата в члены партии вручал. Сейчас он командир отделения турбинистов. Старшина 2-й статьи.
