Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 4. Туманные острова
Студент ушел воевать.
А после войны пошли дороги совсем не так, как мечталось. Женитьба, дети, жажда работы. И, можно сказать, хорошо жизнь сложилась: стал директором школы на Сахалине. Возился со своими и чужими детьми без малого пятнадцать лет. А потом увидел ясно: не своим делом занят. Оглянулся – тридцать пять лет позади. Уже и пенсия по сахалинскому счету пришла к человеку. Уже и старшая дочь невестою ходит. И все-таки решился. Решился держать экзамен в авиационный институт. И выдержал. И не ошибся, поверив мечте юности.
Последний год в институте. Получает Ленинскую стипендию. Учится на факультете авиационных двигателей. Человек счастлив. Этого счастья могло бы и не случиться без жены Ольги Васильевны, которая и поддержала, и поняла мужа. Это счастье передалось и дочери, которая поступила в прошлом году в «отцовский институт». Это счастье отыскавшего в жизни свою дорогу передалось от бывшего директора и ученикам школы в поселке Мгачи. Видно, горячо и интересно рассказывал бывший директор об институте и о профессии инженера – пять молодых жителей Мгачи успешно поступили в Московский авиационный институт.
Вот и вся история. Я совсем забыл, что следует представить вам дочь и отца. Отец – Данил Владимирович, дочь – Люба. Фамилия – Поташниковы.
Легко ли с такой фамилией?
Мы познакомились в шумном коридоре физического факультета. Он протянул руку:
– Михаил Ломоносов, студент МГУ.
Я улыбнулся.
– В Москву пешком?..
– Нет, самолетом…
– Да, я Михаил Ломоносов, студент МГУ. Думаете, легко с такой фамилией?..
Выяснилось: прилетел он с берегов Белого моря. Учился в школе под Архангельском, недалеко от Холмогор, тех самых, откуда пришел в Москву его однофамилец и тезка. В окно виден потемневший от осенних дождей бронзовый памятник. Показываю на него глазами.
– Не родственник?
– Нет. Сколько раз я уже отвечал на этот вопрос. Думаете, легко жить с такой фамилией?.. Принес документы в прошлом году. В приемной комиссии оживление: «Михаил Ломоносов? Так-так… Вы, товарищ Ломоносов, четвертый по счету в Московском университете. Первым был он», – и показывают на памятник. Ну и теперь тоже. Чуть что – сразу того Ломоносова вспоминают.
Сейчас на физическом факультете два Ломоносовых. Студент Михаил Ломоносов и аспирант Михаил Ломоносов. Есть на втором курсе и один Исаак Ньютон. Приехал учиться из Африки. Профессор физики, любитель шуток, первую лекцию начал словами: «Двести девять лет живет на земле Московский университет. Но первый раз лекции у нас слушает Исаак Ньютон…»
– Ну конечно, в этот же раз и меня помянули…
Полчаса я уговаривал Михаила Ломоносова сфотографироваться.
– Ну зачем? Что я сделал такого, чтобы снимок в газету… Ну вот, и вы туда же – фамилия. Был бы хоть отличник. Тройки у меня. Понимаете, тройки…
Я понимал: тройки не украшают студента, но Михаил очень понравился. И я стоял на своем.
– Нет, нет. Отец у меня строгий. Всю жизнь электростанции строил. Отцу не понравится, чтобы в газету ни за что ни про что. Тройки у меня…
Разыскиваю в памяти последний козырь:
– Тройки… Эйнштейн. Когда учился, говорят, и двойки имел…
– Эйнштейн… Эйнштейнам и двойки в заслугу ставят. А нам за двойки стипендию режут…
Все-таки я снял Ломоносова Михаила. Он учится астрономии. И, конечно, вполне может случиться, что откроет на небе свою звезду. Но я с ним согласен: с такой фамилией нелегко…
Фото автора. 25 ноября 1964 г.Как умирают звери
В этом году такое урожай рябины, какого Петро Гаврилыч не помнит в жизни, а ему пятьдесят девять. Я приехал к лосиной охоте. Пока искали загонщиков, мы с лесником бродили в кварталах, богатых рябиной. На каждом дереве ветки согнулись от ягод. Ягоды покрылись прозрачной корочкой льда. Каждая кисть присыпана снегом. Кладешь на зуб, как дробь, ягоды твердые и холодные. По всем лесам гнет ветки в этом году красная дробь. Дрозды по этому случаю не улетели на юг. Непривычно видеть дрозда на снегу. Но, выходит, мороз дрозду нипочем, если рябины в достатке. Держатся птицы большими говорливыми стаями. Молчаливый обычно в декабре, лес стоит сегодня нарядный и обитаемый…
Разговариваем с лесником возле рябины. Вдруг моя нога провалилась в снег. Подземный ход. Рукой туда… Тетерев! Мертвый. Учинили мы с лесником следствие. Виною всему оказались капризы первых недель зимы. Мороз. Тетерева спрятались в снег на ночевку. А декабрь вечером дождиком покропил, и среди ночи – снова мороз. На снегу корка. Кое-как выбралась стая наружу. А этому сил не хватило…
– У всякого в лесу, разрешите сказать, своя смерть. – Лесник прошел под березами – нет ли еще находки, а я сразу ухватился за слово:
– А как в лесу умирают?
– Как умирают… Утки позапрошлую зиму вот тут на озерке вмерзли. Плавали, задремали ночью – и все. А заяц, разрешите сказать, своей смертью не умирает. Не доживает до старости. Уж больно много охотников стережет зайца. Рысь на тропе притаилась. Филин сверху глядит. Днем ястреб-тетеревятник, сам наблюдал, по следу находит зайца. С куста на куст – и разыскал. Заяц отбивается, где там… Лисица тоже не одними мышами сыта, тоже зайчика ждет. Ну и еще химия, разрешите сказать. Пожевал зеленей заяц. А зеленя́ удобрением кормлены. Протянул заяц ноги. Этой осенью, разрешите сказать…
Я дернул лесника за рукав: ружье! Из-за куста, скользя лапами по зеркальному насту, кинулся рослый беляк. Громыхнуло по лесу, синий дымок поплыл. Гаврилыч подобрал зайца:
– У всякого свой конец. Один раз только видел зверя в лесу, принявшего смерть по старости, можно сказать. Застывшую волчицу нашел. Стволом пасть разинул – беззубая. От голода пала. И то потому, что одна осталась. Стая не дала бы ей жить без зубов. Там чуть ослаб – только шерсть из тебя полетит. Стаю я перевел. А эта хитрее меня оказалась. Через флаги в два счета махала. Капканы ставил, разрешите сказать, помочится на капканы и поклон вам…
Наш с лесником разговор о своде лесных порядков нарушил егерь:
– Загонщики будут – готовьте патроны.
Началось обсуждение предстоящей охоты на лося.
Охота на крупного зверя – событие даже для видавшего виды охотника. Четверть века назад лось почти не имел врагов. Волки – редкость. Браконьеру за лося закон грозил годами тюрьмы. Под охраной закона лосиное стадо стали считать тысячами – лесники шум подняли: губят лес. Теперь лосиное стадо охотники держат в норме. В декабре у охотников вы похлебаете супа с лосятиной, в московском магазине «Лесная быль» продается лосятина. Лосиная охота – событие даже для видавшего виды…
Утро. Красный свет идет на лесную опушку из окошка егеря. Фыркают лошади, приглушенные голоса. Главный егерь Володька с помятым медным рожком на поясе суетится около лошадей, потом выстраивает нас во дворе: ряд загонщиков, ряд стрелков. Увидев фотографический аппарат с большим объективом на ружейном ложе, Володька думает пару секунд и ставит меня в ряд со стрелками. В шеренге загонщиков пять деревенских парней, две женщины-лесничихи Варя и Ксенья, лесник по фамилии Мигачев (все зовут его Пугачев). Двое колхозников и полковник в отставке, который по слабости зрения стрелять не может, но не в силах пропустить такую охоту.
Володька достает из кармана листок и при красном свете окна скороговоркой читает: «С номеров не сходить, в молодняк не стрелять, в кабанов не стрелять… Всем ясно?..»
Час санного хода до просеки. Не курят. Разговор в половину голоса. Ксенья и Варя обсуждают кинокартину о Зорге, которую вчера привозили в лесной поселок. Полковник в отставке льет Пугачеву сладкие воспоминания о стрельбе кабанов на Кавказе: «Понимаете, по-старому этого зверя вепрем называли. Вепрь, понимаете…»
Лес нехотя пускает в чащу утренний свет. Пошел тихий снег. У стожка сена на перекрестке дорог разговоры стихают. Егерь делает знаки руками. Загонщики скрываются за кисеей снега. Стрелки приладили лыжи и тоже пошли. Идем молча. Среди нас один начальник из города. Расторопный Володька озабочен: куда поставить начальника? Тактичный начальник сам выбирает место. Поигрывая помятым рожком, Володька поворачивает голову к идущим сзади, глазами показывает: «Твой номер». Критически оглядев мое снаряжение, Володька шепчет: «Станьте вот там, под березой, и чтоб ни звука».
Ни звука. Стрелков поглотили ельник и белый туман снегопада. Снег валит белыми тихими лопухами.
Рысь. Все живое в лесу провожают ее глаза. Прыжок – и оборвались чьи-то следы.
– Ту-ту-ту-у!.. – Как с того света подает голос медный рожок. Сигнал для загонщиков. С этой минуты уши у тебя, кажется, начинают расти. Ты слышишь, как падает снег. Слышишь, как где-то далеко за спиной тукает дятел. Со стороны загона пролетела испуганная стая дроздов на упругих крыльях, чуть не цепляя верхушки берез, опустилась в ельник тетерка. И более никаких звуков. От неподвижности ты превратился уже в деда-мороза. На фотографическом аппарате, прикрытом варежкой, сугроб снега. Белый заяц не видит тебя и прыгает почти у самой ноги. Почуяв неладное, делает прыжок в сторону и пропадает. Еще стая дроздов – загонщики делают свое дело. Живо представляю себе, как пробирается сквозь кусты тучный полковник. Лось его за полверсты, наверное, услышит. Лось выйдет сюда, на просеку. Десять заряженных пулей стволов притаились в снегу. Но у лося есть шансы остаться жить. Он должен повернуть на загонщиков или выйти на мой фотографический аппарат. Еще один заяц проковылял… Хруст ветки, мгновенный поворот вправо. За щеткой красноватого ивняка притихли три кабана. Неясно виднеются бурые спины. Мудрая тактика кабанов: оглядеться, прежде чем кинуться через просеку. Кинулись. Пулей пронеслись мимо кучи хвороста к месту, где притаился с одностволкой Петро Гаврилыч. Ни звука с его стороны. Только мой аппарат один раз успел щелкнуть вслед кабанам.
