Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 18. Посиделки на закате
Обзор книги Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 18. Посиделки на закате
Василий Михайлович ПЕСКОВ
Полное собрание сочинений
Том 18
«Посиделки на закате»
Предисловие
Когда вышли первые десять томов собрания сочинений Василия Михайловича Пескова, в редакцию начали звонить читатели. Кто-то вспоминал о своих встречах с Василием Михайловичем, кто-то присылал фото. Но один звонок был с претензией:
«Я читаю Пескова, а вы в предисловии к первому тому писали, что он не имел высшего образования, — несколько возмущенно отчитывал Николай Петрович из подмосковного Дмитрова. — Во-первых, человек без образования не может так великолепно писать. А во-вторых, кто бы его взял в вашу «Комсомольскую правду» без диплома-то!»
Ну, как-то я попытался объяснить Николаю Петровичу, что ошибки нет. Но все-таки, когда мы попрощались, я понял, что все, что говорил, это всего лишь мое слово против его слова.
А тут, перечитывая записки Василия Михайловича, вдруг нашел, собственно, рассказ самого мастера о том, как он стал журналистом «Комсомолки», где проработал всю жизнь.
Думаю, узнать все от самого Пескова интересно будет не только Николаю Петровичу из Дмитрова.
Вот что записал Василий Михайлович:
«…Я увлекся фотографией так, что готов был и ночевать в маленькой комнатке с увеличителем и пузырьками проявителей-закрепителей. Куда пойти учиться, догоняя товарищей, я не знал. Учитывать надо было положенье в семье. Жили бедно, и надо было облегчать заботы отца. Короче, в институт дорога была закрыта. Да почему-то и не тянуло меня в институт. Я уже понимал, как важно в жизни кормиться любимым делом. Любимое дело само шло в руки, но можно ли им кормиться?
Мучительно размышляя обо всем, что может меня ожидать, я все же решил, что буду фотографом. В школе мой выбор не одобряли: «Фотографов сейчас: палку брось — попадешь». Чутким сердцем поняла меня только мама — уговорила отца (счастливый день!) купить фотокамеру. И он купил.
…В Воронеже, проходя по главной улице, в то лето увидел я нарядную вывеску «Художественная фотография» и просто остолбенел — это же для меня! Уговорил заведующего, как оказалось, артели взять меня учеником фотографа.
…На мое счастье, вскорости учредили в артели должность разъездного фотографа и решили: молодой и легкий на подъем ученик для этого как раз и годится…
И наступила сразу иная жизнь. Я сделался вольной птицей — снимал свадьбы, похороны, малышей, начинавших ходить, тещ, приехавших в гости, вселенья в квартиры, проводы в армию… Все делал я с радостью. И все получалось — в контору стали звонить с благодарностью. И я почувствовал, что, кажется, не ошибся, ощупью выбирая стезю.
Но жизнь уготовила более ценный подарок Бродячий фотограф кое-что делал, не только выполняя заказ, но и для своего удовольствия. Однажды мои «творенья» увидел кто-то из молодежной газеты: «Да ты же неплохо снимаешь! Зашел бы к нам…»
С волнением переступил я порог молодежной газеты, с волнением потому, что думал: журналисты — это люди, у которых под пиджаками белые крылья. А люди оказались обыкновенными, доброжелательными, любителями шуток и анекдотов. Несколько снимков моих напечатали. И скоро я стал в газете своим человеком. Тут все необычное и интересное поощрялось. Однажды позвал меня в свой кабинет редактор Борис Иванович Стукалин: «У тебя неплохо получаются и подписи к снимкам. Попробуй что-нибудь написать…» Что я знал в то время? Решил написать о природе, любил которую с раннего детства. Заметка моя («Апрель в лесу») получилась немаленькой — почти на газетную полосу. Но ее напечатали. И в тот же день редактор сказал: «Бросай свою «художественную артель», переходи к нам в редакцию».
В «Молодом коммунаре» я работал три года. Вспоминаю их с благодарностью. Все было мне в радость: газетная суматоха, деловое товарищество, доброжелательность, причастность к серьезному делу, и, главное, я почувствовал: дело это по мне и я должен им дорожить.
В 1956 году с благословения главного редактора послал я заметку в «Комсомольскую правду» (любопытно, что это тоже была «лесная история»). И неожиданно получил телеграмму: «Ваш очерк будет опубликован…» — и называлось число. Жил я за городом, и на вокзале в Воронеже, развернув в урочный день «Комсомолку», увидел свое творенье — очерк и снимок под заголовком «Когда бушевали метели». В «Коммунаре» меня, понятное дело, встретили именинником. А из Москвы позвонили и попросили написать что-либо еще. Я написал. И в редакцию заглянул побеседовать со мной собкор «Комсомолки» в Воронеже Петро Бондаренко.
Дошлый журналист подробно обо всем меня расспросил и сказал напоследок, что речь идет о приглашении на работу в Москву. Я отмахнулся: «Петро, у меня же десятилетка…» Петро прищурил свой единственный глаз и сказал: «А у меня только четыре класса, у Бунина — гимназия, у Горького — начальная школа. Компания, как видишь, не так уж плоха».
И вот уже без малого пятьдесят лет я работаю в «Комсомолке». Я обязан этим множеству добрых людей и самой газете, с которой у меня сложился, как я говорю, «счастливый брак по любви». Работая в «Комсомолке», я многому научился, много повидал в своей стране и побывал во многих уголках мира Оглядываясь назад, могу сказать: это были счастливые для меня годы. Счастливые еще потому, что, следуя правилу обращения к лучшему в человеке, я обрел чутких читателей и всегда ощущал, что законно ем хлеб за общим нашим столом»…
Подготовил Андрей Дятлов,
заместитель главного редактора «Комсомольской правды».
1991 (начало в т.17)
Золотой Доусон
В разное время его называли по-разному: «Город любви», «Париж севера», «Сердце Клондайка». Город, «населенный комарами, собаками и золотоискателями», — добавил Джек Лондон. Сегодня же можно сказать: «населенный туристами». Джек Лондон способствовал этому, десятки раз упомянув Доусон в своих обошедших весь мир рассказах. И сегодня во всех туристских проспектах городок называют «Золотой Доусон».
Рожденный золотой лихорадкой, остро переболевший ею, Доусон должен был умереть, превратиться в город-призрак, каких немало в Америке. Однако дышавший на ладан северный городок с 60-х годов стал возрождаться и превратился в город-музей. Таких городков по свету немало. И если одни из них, например Суздаль, — величественная опера о прошедшем, то Доусон — оперетка: «каков амбар, такова и тень от амбара».
С самолета нынешний Доусон выглядит россыпью невысоких строений в том месте, где речка Клондайк вливается в Юкон. Видно сверху черточки улиц, прогулочный пароходик с черной трубой, комариные толпы туристов у пристани, паром через Юкон…
Мэр города, встречавший нас на летном поле возле Клондайка, дает визитную карточку. На ней — рисунок лопаты и кирки. Мэр копает тут золото в прямом и образном смысле — владеет прииском и отелем, название которому, разумеется, «Эльдорадо». В городе сейчас 1800 жителей. Почти все заняты обслуживанием туристов. Одному из них мэр поручает нас с Сашей Далицким — моим другом и переводчиком, и мы оказываемся пассажирами длинного многоместного экипажа, запряженного парой белых породистых лошадей.
Управляет повозкой сухощавый человек в «шестиголонной» шляпе, ковбойских сапожках, кожаных желтых перчатках и, разумеется, с кольтом. Ковбоев в этих местах не было, но это не важно — в оперетке все допускается, было бы колоритно.
На зависть многочисленным пешеходам экипаж наш едет по «Всемирной столице золота» — было и такое название городка.
Герой опереточного города — «ковбой».
17 августа 1897 года (история помнит великие даты!) некто Джордж Кормак, ловивший с двумя индейцами рыбу на речке Клондайк, в ручье Бонанза обнаружил золотой самородок. Через несколько дней сотни людей захотели такой же удачи. А когда первые две тонны золотого песка были привезены в Сан-Франциско и телеграф разнес по миру известие о находке золота на Аляске, сто тысяч людей лихорадочным потоком, преодолевая неимоверные препятствия, погибая в нехоженых ранее дебрях, устремились на север. Конторщики, плотники, учителя, адвокаты, торговцы, миссионеры, портные, игроки, полицейские — все, кого вынуждала судьба (в Соединенных Штатах это было время депрессии, безработицы) или кто хотел стать богатым немедленно, шли бок о бок по горным увалам, по ледяным тропам, плыли по озерам и по речным каньонам на лодках, а когда воды сковало морозом, тащились вперед на собаках. Конечным пунктом 700-километрового пути был Доусон, до этого никому не ведомое селеньице на Юконе, летом изводимое тучами комаров, а зимой морозами в пятьдесят градусов.
За несколько суток селеньице, состоявшее из рубленых хижин, превратилось в громадный палаточный лагерь, в котором как грибы росли салуны, игорные дома, наскоро срубленные ночлежки, лавки. Расчет за все велся самой надежной в мире валютой — золотым песком в полотняных, похожих на колбаски мешочках.
