Ким Костенко - Это было в Краснодоне
«ЖИВЫМИ ИЛИ МЕРТВЫМИ!»
Приземистый, забрызганный грязью так, что трудно определить его первоначальный цвет, «оппель» с трудом пробирается по размытой осенней непогодой дороге. Натужно воя, машина карабкается на крутой косогор, оставляя за собой широкий неровный след. Временами колеса неожиданно ныряют в глубокие воронки, залитые водой, и тогда маленький тучный человечек, сидящий на заднем сиденье, сердито ворчит:
— Дикари! Даже дороги первобытные…
Полковника Ренатуса одолевали мрачные мысли. Никогда еще в его жизни не было такой длительной полосы неудач. А здесь, в Донбассе, они преследуют его все время. Получая назначение в эти края, он радовался. Наконец‑то ему представилась возможность действовать самостоятельно, показать себя. И вот… Сыплются на его голову одно за другим строгие внушения, выговоры, а недавно генерал Клер довольно недвусмысленно намекнул, что ему, Ренатусу, лучше было бы вовремя подать в отставку, чем снова идти к кому‑нибудь в помощники.
…Полковник так был занят своими мрачивши мыслями, что не заметил, как машина въехала в город и остановилась перед большим серым зданием районной больницы. Он очнулся, когда распахнулась дверца машины и показалось продолговатое лицо гауптвахтмеистера Зонса, расплывшееся в улыбке.
— Хайль Гитлер! Добро пожаловать, герр оберет!
Недовольно пробормотав что‑то в ответ, полковник с трудом вылез из машины и вошел в дом.
В жандармерии тщательно приготовились к приезду высокого гостя. Сверкали свежевымытые полы, столы были аккуратно застелены чистой бумагой. Нижние чины замерли у дверей, отдавая честь.
Не глядя на них, Ренатус прошел в кабинет Зонса, снял шинель, кинул ее шедшему сзади гауптвахт–мейстеру и тяжело опустился на стул.
— Рассказывайте! — сердито приказал он.
— О чем, герр оберет? — осторожно осведомился Зонс.
Ренатус стукнул кулаком по столу, подпрыгнул на стуле.
— О чем? Вы не знаете, о чем рассказывать? О кучке молокососов, которые водят вас за нос! Которые плюют на вас, смеются над вами! О здоровых красномордых идиотах, которые не могут справиться с мальчишками! О том, как вы несете службу, черт вас возьми! Вот о чем рассказывайте, господин гауптвахтмейстер!
Сохраняя на лице все ту же вежливую улыбку, Зонс вытянул руки по швам.
— Герр оберет, мы неукоснительно выполняем все ваши распоряжения. В настоящее время нами приняты самые решительные меры…
Он начал подробно описывать план операции, проведенной жандармерией совместно с городской полицией в канун седьмого ноября, а затем рассказал, какие меры намечены для дальнейшей борьбы с подпольщиками.
— Удалось ли вам поймать хоть одного из этих подлецов? — прервал его Ренатус.
Зонс пожал плечами:
— Пока нет. Но я надеюсь…
— Вы болван, Зонс! — снова вспылил Ренатус. — На что вы надеетесь? Вы думаете, что партизаны сами придут к вам в камеры? Они действуют, а вы только на что‑то надеетесь!
Полковник бросил на стол свою полевую сумку, порывшись, вынул из нее какую‑то бумажку, махнул ею перед лицом Зонса.
— Кто сочинил эту дурацкую фальшивку? Неужели вы всерьез поверили этой чепухе?
Зонс покосился на бумажку. Это было последнее донесение, составленное и отправленное им самим в окружную жандармерию два дня назад…
Пятого декабря, в День Конституции, неизвестные подпольщики преподнесли оккупационным властям еще один «сюрприз». Поздно ночью внезапно вспыхнул небольшой барак, в котором помещалась биржа труда. Сбежавшиеся со всех концов города жандармы и полицаи не смогли потушить пожар. В огне погибли списки людей, предназначенных для отправки в Германию, более двух тысяч карточек медицинского освидетельствования и «аусвайсов» (удостоверений).
На следующее утро Зонс сам тщательно обследовал всю местность вокруг биржи труда, надеясь обнаружить следы поджигателей. В том, что пожар биржи — дело рук подпольщиков, он не сомневался. Но никак не мог уяснить лишь одного: как партизаны подобрались к бирже? Признаться в своем бессилии перед окружной жандармерией не хотелось. И Зонс решился на хитрость. В донесении он указал, что пожар биржи труда произошел вследствие замыкания электрических проводов.
Но, как оказалось, провести Ренатуса не удалось. Полковник отлично знал, что в Краснодоне до сих пор нет электроэнергии, — откуда же произойти замыканию?
Ренатус приказал собрать всех работников жандармерии на оперативное совещание. Маленький, тучный, с большим животом, туго перетянутым широким поясом, он метался по кабинету.
— Растяпы! Слюнтяи! На передовую всех загоню! Под Сталинград!
Вдоль стены стояли безмолвные жандармы. Вместе с ними замер Соликовский.
Бегая по кабинету, Ренатус вдруг увидел его, изумленно вскинув брови, повернулся к Зонсу:
— Почему здесь посторонние?
— Это начальник местной полиции, герр оберет, — пояснил Зонс. — Заслуживает полного до- верия.
Полковник подбежал к Соликовскому, схватил его за пуговицу петлюровского мундира и длинно выругался. Соликовский покраснел и взглянул на Зонса. Он ни слова не понимал по–немецки.
Тогда Ренатус резко притянул его к себе и, коверкая русский язык, — прохрипел:
— Даю фам три дня! Понимайт? Драй таге! — Он растопырил перед носом Соликовского три пальца. — Живыми или мертвыми партизан должны быть поймайт! Если нет…
Ренатус сделал выразительный жест, будто затягивал невидимую петлю на шее Соликовского, и резко вскинул руку:
— Понимайт?
— Понимайт! — единым духом выпалил Соликовский.
В этот вечер в сером бараке снова было необычно тихо. Мрачные полицаи ожидали начала экстренного совещания, назначенного Соликовским. Что скажет им начальник? Кажется, ему крепко досталось — никогда еще не видели они своего хозяина таким растерянным. Но Соликовский не знал, что сказать. В голове путались обрывки каких‑то мыслей. Он чувствовал — настал момент, когда действительно его жизнь оказалась на волоске. Обведя взглядом толпу полицаев, он взмахнул нагайкой.
— Запорю гадов, если через три дня не доставите мне этих партизан! Слышите? Запорю! На одном дереве всех перевешаю! И сам тоже…
Махнул рукой и устало повалился на стул. Подталкивая друг друга, полицаи стали расходиться. Последним подошел к двери Подтынный.
— Ты обожди… — остановил его Соликовский и, достав из ящика стола пачку дешевых немецких сигарет, закурил, несколько раз глубоко затянулся. Потом искоса взглянул на Подтынного.
— Ты был офицером Красной Армии?
Подтынный четко пристукнул каблуками.
— Яволь! Так точно.
— Скажи: трудно воевать на фронте? Страшно?
Подтынный непонимающе посмотрел на него. Соликовский снова глубоко затянулся.
— Ты человек военный, порох уже нюхал. Это все мразь, сброд, — он презрительно махнул на дверь. — В Первомайке партизаны особенно активничают. Возьмись за них! Если поймаешь хоть одного — своим заместителем назначу, самую щедрую награду дам. Понял?
Подтынный снова четко щелкнул каблуками, вскинул руку к козырьку.
— Слушаюсь!
Пора рассказать подробнее, кто же такой Подтынный и как он оказался в краснодонской полиции.
Вот что произошло в одном из подразделений Красной Армии в самом начале Великой Отечественной войны, в августе 1941 года.
Разморенный августовским зноем, притих маленький хуторок, притаившийся в глубокой лощине. Тихо–тихо позвякивает ведро, подвешенное к колодезному журавлю, чуть слышно перешептываются деревья в садах. Не видно ни души…
На западной окраине хутора, среди густого придорожного кустарника укрылась артиллерийская батарея. Длинные стволы 76–миллиметровых пушек приникли к земле, укрытые густыми зелеными ветками. В неглубоких, наспех вырытых окопчиках сидят на корточках солдаты и переговариваются вполголоса. Возле бруствера в высокой траве лежит, закинув руки под голову, молодой лейтенант. Смотрит, не мигая, в небо, покусывает зубами травинку.
Вдруг зловещий, быстро нарастающий свист прорезал тишину: «Фью–у-угах!» Оглушительный взрыв потряс землю. Второй, третий…
И тотчас все вокруг пришло в движение. Телефонист с прикрепленной к пилотке трубкой тревожно прокричал:
— Батарея, к бо–о-ю!
Из укрытий выбежали солдаты, на бегу поправляя каски, затягивая пояса. Вздрогнули, грозно поползли вверх, роняя свой зеленый убор, длинные стволы.
Пожилой сержант вскочил на бруствер и замер, пристально вглядываясь в даль, потом, пригнувшись, подбежал к лежавшему на земле лейтенанту:
— Товарищ лейтенант, танки!
И замолчал, увидев на лбу лейтенанта узенькую струйку крови. Опустился на колени, быстро расстегнул гимнастерку, припал ухом к груди. Затем поспешно достал из сумки санитарный пакет, ловко перевязал рану и поднес ко рту раненого свою флягу.
Лейтенант открыл глаза, осторожно приподнял голову, посмотрел вокруг.
