Ким Костенко - Это было в Краснодоне
— Молчишь? Нечего тебе сказать? — тяжелый кулак с силой опустился на стол. — Нет, ты мне ответь: за каким чертом ты здесь околачиваешься? Какой из тебя следователь? Кого ты выследил? Что узнал? Тогда уничтожил ту бумажку, что у хлебного ларька нашли, и думал — все шито–крыто, никто тебя больше не потревожит? Да?
Захаров с деланно равнодушным видом рассматривал затейливый узор на кожаном чехле своего финского ножа.
— А кто хлеб поджег? — гремел Соликовский, все больше распаляясь. — Кто скот угнал? Не знаешь? Под носом у тебя орудуют партизаны, а ты…
Захаров слушал молча, и только ноздри его раздувались и вздрагивали. Вдруг он резко вскочил, подошел к Соликовекому и прошипел сквозь зубы отборнейшие ругательства.
Соликовский вскочил, задыхаясь от ярости. Словно острые шпаги, скрестились два взгляда. В дежурке разом оборвался говор. Полицаи притихли, прислушиваясь к тому, что делается за стеной.
— Ладно… Не время сейчас ссориться, — едва выдавил Соликовский, отводя взгляд в сторону. — Садись, поговорим…
— Вот так лучше! — удовлетворенно отозвался Захаров. Достал серебряный портсигар, закурил, снова уселся на диван, иронически поглядывая на Соликовского.
Несколько минут молчали.
— Про тех коммунистов, что в мастерской работают, узнал что‑нибудь? — уже деловым тоном, наконец, спросил Соликовский.
Захаров выпустил целое облако дыма, спокойно разогнал его рукой.
— Узнал. Не коммунисты они вовсе.
— Что? А кто же?
— Да так… Были коммунисты, а сейчас… Одним словом, работяги. Ковыряются с утра до вечера в цехе, никуда не ходят, ни с кем не встречаются, ни о чем не говорят. Есть у меня верный человек, он с них глаз не спускает.
И Захаров подробно рассказал все, что сообщил ему Громов. Коммунисты, предложившие свои услуги управляющему дирекционом, — Филипп Петрович Лютиков и Николай Петрович Бараков — ремонтируют в мастерских шахтное оборудование. Работают старательно, на совесть, так что придраться нельзя. Свое обещание они выполнили — уговорили приступить к работе еще с десяток краснодонцев: плотников Румянцева и Телуева, молотобойцев Выставкина и Ельшина, кузнеца Соловьева. По их рекомендации поступили на работу в мастерские и несколько молодых ребят — Владимир Осьмухин, Анатолий Орлов, Анатолий Николаев.
Громов всюду неотступно следовал по пятам за Лютиковым и Бараковым, но ничего подозрительного не замечал. В своих донесениях в полицию он сообщал, что оба коммуниста ведут трезвый и тихий образ жизни и, по–видимому, примирились с оккупационным режимом. Сразу же после работы они идут домой, никаких бесед и тайных собраний не проводят, никого ни на что не подбивают.
— Да, тут мы, очевидно, пошли по ложному следу, — задумчиво сказал Соликовский. — Стары уже они для такого дела. И потом, ты листовки видел? Детским почерком написаны. Конечно, кто‑то из молодых действует! — И, заметно повеселев, он распорядился: — Созови‑ка сюда всех комендантов участков!
Еще в начале октября по указанию Зонса весь город был разделен на четыре участка. В каждом из них была создана полицейская комендатура. Комендантами участков Соликовский назначил особо отличившихся полицаев — бывшего кулака Свириденко, белоказаков Уварова и Тупалова. В самом крупном участке — Первомайском — комендантом стал Подтынный.
Собрав комендантов, Соликовский дал волю своему гневу — бранился до хрипоты, угрожающе размахивал плетью. Он строжайше приказал ввести круглосуточное патрулирование по всему городу, хватать без разбору всех подозрительных лиц, появлявшихся на улицах после комендантского часа, и приводить лично к нему. Особенно строго Соликовский приказал следить за молодежью.
— Кто‑то развешивает по городу воззвания. Поймайте хоть одного — и я с него семь шкур спущу! Я ему покажу советскую власть!
…Поздно вечером трое полицейских во главе с комендантом участка Тупаловым шли по темным улицам Краснодона. В ночной тишине лишь гулко раздавались их мерные шаги да где‑то далеко на окраине тоскливо завывали собаки. Город спал…
Полицейский патруль прошел мимо деревянного здания летнего клуба, обогнул школу имени Горького, где помещался теперь немецкий дирекцион, и вышел на главную аллею городского парка.
Один из полицаев, рослый, длиннорукий, в белом заячьем треухе, свернул с аллеи чуть в сторону, вполголоса кинул:
— Идите… Я сейчас догоню…
Патруль пошел дальше, напряженно всматриваясь в темноту, прислушиваясь к каждому звуку. Тихо–тихо вокруг… И вдруг сзади раздался страшный, звериный крик:
— А–а-а–а…
И сразу оборвался. Донесся частый топот быстро убегающих ног, и снова все смолкло…
Побелев от страха, полицаи робко повернули назад. Прижавшись друг к другу, они прошли несколько метров и разом остановились как вкопанные: поперек аллеи, уткнувшись головой в кучу опавших листьев и неловко раскинув ноги, лежал полицай. Вокруг него медленно росла, ширилась темная лужа крови. Рядом валялся заячий треух…
Тупалов нагнулся, посветил электрическим фонариком. На спине убитого лежала записка:
«Такая участь ждет каждого изменника родины!
Молодая гвардия».
Не чувствуя под собою ног, полицаи бросились бежать к серому бараку…
На следующий день в полиции только и разговоров было, что о ночном происшествии. Бледные, еще не совсем пришедшие в себя после пережитых страхов, патрульные в который уже раз рассказывали о таинственном убийстве, добавляя к своему рассказу все новые и новые подробности. Вокруг них собралась целая толпа. Слушали и все больше мрачнели. Давно пора было отправляться в утренний обход, но никто не решался выйти в город. Наконец Соликовский плетью разогнал патрульных, а сам, взяв в провожатые двух здоровенных полицаев, отправился к Зонсу.
Начальник жандармерии долго вертел в руках записку. Убийство полицейского его потрясло.
— Ясно одно: в городе действует какая‑то подпольная группа, а может, даже целая организация, — наконец хмуро произнес он. — В этой записке указано и название организации — «Молодая гвардия». Надо принять самые экстренные меры! Сегодня же переговорю с майором Гендеманом. Мы расширим штат полиции, подберем в помощь опытных людей. Мы выведем на чистую воду этих подпольщиков!
Зонс сердито посмотрел на удрученного Соликовского.
— Нужно действовать решительнее! Разошлите по всему городу своих полицейских. Пусть следят за каждым жителем!
…В сером бараке снова потянулись унылые, полные затаенного страха и тоскливого ожидания дни. Неохотно, будто на казнь, выходили в город полицейские патрули. Патрулировали группами по четыре–пять человек: появляться в городе в одиночку полицаи боялись. Они подозрительно приглядывались к каждому встречному, по ночам устраивали внезапные облавы, обыски.
Зонс тщательно подбирал в полицию новых работников — бывших кулаков, деникинцев, белоказаков. Одним из первых пришел Иван Черенков — худощавый, с черными усиками и большими залысинами над высоким морщинистым лбом. До оккупации он работал бухгалтером шахты №4. Никто не знал, чем он пришелся по душе Зонсу, — было известно лишь, что начальник жандармерии лично назначил его следователем по особо важным делам и оказывает ему большое доверие. Черенков держался обособленно, почти ни с кем не разговаривал. В полиции его побаивались, и даже Соликовский в его присутствии чувствовал себя не очень уверенно.
Как‑то утром в полиции появился еще один человек — невысокий, аккуратный, с застывшей на лице благочестивой улыбкой. Одет он был в старомодное касторовое пальто с бархатным воротником и старательно отутюженные узкие брючки. Еще на пороге он снял фетровую шляпу, тщательно пригладил редкие волосы, едва прикрывавшие макушку, потрогал пальцами щегольской яркий галстук. Столкнувшись в узком коридоре с Лукьяновым, вежливо извинился, уступил ему дорогу, затем все с той же улыбочкой вошел в кабинет Соликовского.
— Ишь ты… вежливый! — удивленно пробормотал Лукьянов, оглянувшись на пришедшего.
— Кто, Кулешов‑то? — охотно отозвался дежуривший у входа полицай. — Да, он человек образованный. Юридический институт кончал!
— Знакомый? — остановился около него Лукьянов.
— А то нет! Мы с Михайлой Емельянычем, почитай, с детства вместях ходим. В гражданскую в одном полку у Деникина служили. Он офицером, а я, значит, в рядовых. Вот тут, в этих местах, и воевали. Было дело…
Тем временем в кабинете Соликовского шел деловой разговор. Вежливо улыбаясь, как бы извиняясь за то, что вынужден отнимать у начальника драгоценное время, Кулешов торопливо рассказывал:
— По образованию я юрист, так сказать, адвокат. Одно время работал здесь в городе в юридической конторе. Но по призванию я журналист. Что касается полицейской службы, то я к ней никакого отношения не имею. Но, как человек, стоящий на разных идейных платформах с большевиками, как сторонник, так сказать, свободного взлета творческой мысли, я готов…
