Борис Подопригора - Запомните нас живыми
О светском прошлом матери Али какое-то время напоминала грамота, которую ей вручил русский посол в Тунисе 8 марта. Потом она сама ее уничтожила – от греха подальше. О Мир Ваэзе, потерявшейся в вихре событий, в памяти Али останутся только любовно подкрашенные ею карандашами карточки из советского прошлого отца, сфотографировавшегося на фоне ташкентского ресторана «Голубые купола». Да еще унылая русская песня: «Не бойся, если вдруг тебя разлюбят», часто звучавшая из раздолбанного магнитофона в парикмахерской советского посольства в Тунисе. Али она запомнилась дальней аналогией с протяжными мелодиями модного в 1980-х годах афганского певца Замира.
Летом 1989 года Али поступил в московский Университет дружбы народов, еще носивший имя Патриса Лумумбы. Учиться ему не мешали, лишь изредка задавая вопросы об однокурсниках-афганцах и арабах. Когда Али перешел на третий курс, посольство Афганистана оказалось не в состоянии оплачивать его образование. Его кураторы тоже помочь ему не могли. Именно тогда к Али приехал полковник Кирсанов, едва ли не впервые с признаками тяжкого похмелья. Разговор оказался кратким, но предметным: «Хочешь домой – до Душанбе добросим. Но ты, Алеша, уже не афганец. Там тебе не поможет даже мама. Могу предложить… поучиться. Оно ведь в жизни…» Полковник не договорил. Впрочем, владимирская школа милиции, которую Алексей Алиев окончил в 1994 году, на киношную разведшколу явно не тянула. Но именно тогда он получил российское гражданство. В том же году оборвалась и телефонная связь с Афганистаном. Лейтенант милиции Алиев был назначен в Грозненский (сельский) ОВД фактически уже не существовавшей Чечено-Ингушской Республики.
Едва он сдал предписание, настала пора сворачиваться. Он и сворачивался – единственный в райотделе офицер, не получивший ни общежития, ни «макарова». Той зимой 1994-го он эвакуировался с отдельским начопером капитаном Черенковым, бывшим подчиненным командира рижского ОМОНа Чеслава Млынника, на родине списанным за ненадобностью. С клеймом врага свободы и демократии. Уже на перроне гудермесского вокзала кто-то из тамошних ментов окликнул одетого по гражданке Черенкова – тоже, кстати, Алексея Михайловича. Черенков отчего-то эмоционально отнекивался. Потом сплюнул и позвал здесь же крутившегося рыжеусого чеченца Ваху Исаева из гаишников. Он как раз паковал вещи обоих милиционеров. Ваха, бывший старшина-афганец, подошел к Али и почему-то его обнял: «Хуб, шурави. Аллах акбар?» Али ничего не ответил. Некоторое время он молча смотрел вслед уходившим с вокзала ментам, даже не простившимся со своими женами: «Мы сейчас. До отхода поезда еще час с лишним». Этим же поездом в Москву должен был вернуться и лейтенант Алиев. В конечном счете так и получилось. А пока Али из солидарности с коллегами направился к стоящему наискосок от вокзала райотделу милиции. Он видел, как его бывшие сослуживцы вошли в брошенное здание. И почти сразу же к нему побежали несколько вооруженных парней. Потом еще с десяток. Один из них – явно не местный, в черной косынке с арабской вязью – показался Али знакомым. Тот тоже бросил взгляд на Али: как будто вспоминал, где его видел. Был ли это его двоюродный брат или просто на него похожий – Аллах ведает! Али помнил брата только по общей душанбинской фотографии – жили-то в разных местах.
Чем Али мог помочь сослуживцам, занявшим оборону в окружаемом бандитами райотделе? Ничем. У него не было даже пистолета. А рижанину Черенкову и афганцу Вахе смерть достанется лютая своим предисловием. Как ведь, оказывается, было дело? Им приказали перед отъездом взорвать в райотделе переполненную боеприпасами ружейную комнату. Они ее и подорвут. Вместе с собой. Когда на них пошли под тридцать боевиков, они поделили магазины. Но тут в клумбу под райотделом бросили их раздетых жен – Верочку и Иситу, снятых с того самого поезда: отдайте оружие или… Первым не выдержал Черенков: «Ты в мою… Я в свою… не могу». Два выстрела слились в один. Это последнее, что запомнил Али из своего двухмесячного пребывания на первом месте службы. Может быть, именно тогда Али понял, что поменять сторону баррикады он уже не в силах. Нет, он, пожалуй, не струсил. Назад на вокзал его увлекла людская волна. Обезумевшие люди инстинктивно искали убежища в вагонах с табличкой: «Гудермес – Москва»… А оборонявшиеся в райотделе еще выпустили несколько очередей – сначала длинных, потом совсем коротких. Затем обнялись: «Капитан, это не чеченцы. Это – пидорасы». – «Прощай, Ваха. Прощай, шурави». Взрыв, разметавший полрайотдела, слышал и Али в жестко тронувшемся поезде. Все…
В Москве он пробыл недолго. Бесконечные перестановки среди российских силовиков, втянувшихся в первую чеченскую кампанию, штатные изменения и межведомственные перетасовки привели к тому, что о лейтенанте Алиеве на время забыли. Его направили в Краснодар, где на базе местного учебного центра для иностранцев проходили подготовку и те, кто служил в арабских аналогах внутренних войск. Ну, а раз так, там же находилась и группа преподавателей, в том числе владимирской школы милиции. Кто-то из них вовремя вспомнил о недавнем странноватом выпускнике – то ли афганце, то ли арабе. Его нашли, тем более что преподавателям был нужен свой подведомственный переводчик, а не чужой – от минобороны. За четыре последующих года старший лейтенант Алексей Абдулович Алиев четырежды прошел курс спецподготовки – опять-таки не такой, чтобы стать Рембо, но… Об этом никто не задумывается, но зачастую переводчики приобретают разнородные знания и навыки лучше самих инструкторов: способность быстро перенимать – профессиональное качество толмача. Программы не меняются годами, а преподаватели разные. В том числе толковые…
Замкнутый от одиночества, скорее упорный, чем упрямый, не особенно распространявшийся о своем происхождении, он даже среди немногих арабов и афганцев, осевших в России, слыл чужаком. Избыток свободного времени заполнял самообразованием, ибо условия для этого имелись: многие военные переводчики, его соседи по общежитию, работали и с английским, и с французским. Последний он подтянул быстро: девять лет, проведенных в Тунисе, чего-то стоили. Впрочем, когда он подал рапорт на курсы «ай-пи-ти-эф» – международной полиции, ему дали понять, что с его биографией рассчитывать на особый служебный рост не стоит: остался живым – вот и радуйся. И так ходишь не в участковых. И не на Колыме… Более того, впервые за милицейскую службу его дернула контрразведка: не общаешься ли с родными? Если да, то на чьей они теперь стороне? Али вспомнил о встрече с боевиком-моджахедом у гудермесского райотдела, но ничего не сказал… В Краснодаре же Али познакомился со Светланой, выпускницей местного пединститута, девушкой лиричной, но серьезной. Что сказать? Ему – 27, ей – 23. Казалось бы, и Бог им в помощь… Они встречались около трех лет, ссорясь чаще, чем одаривая друг друга. И хотя Светланин отец, заигравшийся кубанский казак, был против брака дочери с «этим черным ментом», жизнь все-таки взяла бы свое. Светлана его любила сильнее, чем он ее. Она всегда была ведущей. Но араб не может жениться, не спросив разрешения старшего родственника, – он ведь не безродный дервиш, причитающий у мечети. Он эль-Кундузи.
Али не видел ни отца, ни матери с 1989 года. В 1999-м на свой страх и риск окружными путями добрался до Таджикистана, побывал у родственников. Они подтвердили гибель отца, еще нескольких родных, кого Али уважал и на чье благословение мог бы рассчитывать. Душанбинцы поведали ему о беспросветной гаремной судьбе матери. А ведь в Тунисе по-восточному яркой и по-светски обаятельной парикмахерше многие оказывали знаки внимания. Но – шариат… Максимум легкомыслия, которое она могла теперь себе позволить, – это строгий тюрбан вместо платка да европейская расцветка длинных закрытых платьев… Стоя у Аму-Дарьи, Али уже почти договорился с контрабандистами о переправе на афганский берег. Понятно, что из всех родственников, кого он мог найти в Афганистане, ближайший – это брат отца и муж матери. Но репутация этого брата, прямо скажем, не отцова… За этими размышлениями он не заметил пограничников. Контрабандисты, челночившие на плоту из камазовских камер и уже подплывавшие за ним с афганского берега, увидели погранцов первыми и повернули назад. Пришлось уносить ноги и самому Али. Слава Аллаху! – его не задержали: все-таки выучка. 31-летний милицейский старлей вернулся в Краснодар. Ни с чем. Там его ждал сюрприз: начальником военных, то есть минобороновских переводчиков, назначили майора Виктора Кирсанова, сына «железнодорожного» мушавера и тунисского атташе. Его сослали в Краснодар за скандальный развод с оч-чень непростой москвичкой.
В тот же вечер Али взял с собой Виктора на встречу со Светланой. Девушка поначалу была раздражена: все-таки да или нет? Достали нарды. Али молча сбрасывал костяшки на доску. Собирал, тряс и сбрасывал, забывая о самой игре. Может, тогда Светлана впервые перевела взгляд с Али на Виктора? Их интерес друг к другу постепенно переходил в роман. Нет-нет, без пошлых суеты и лукавства. Только Виктор за стаканом коньячного спирта уже не доказывал самому себе, что его вот-вот заберут обратно в Москву, где его ждет такая… А Светлана все чаще находила уважительные причины не встречаться с Али. Через месяц Али, как это часто бывает, почувствовал, что теряет Светлану. Была ли за этим боль от потери или боль от потери любви, он ответа не находил. Оценивая свое состояние, он впервые ощутил драматическую раздвоенность своей многонациональной души: как мусульманин он хотел взять и победить, как русский – любить и быть любимым… Изменились роли: у него чувства разгорались. У нее – тоже, но уже не к нему. Еще через месяц Али сделает Светлане предложение. Она, к этому времени 27-летняя женщина, произнесет на выдохе: «Позвони в семь». Он позвонит в восемь. Светланин отец не без издевки ответит: «Светочка только что уехала. С этим, как его? – Виктором Алексеевичем. Будет только в понедельник». Али заплакал. Слабым утешением донеслось из глубин памяти, из того незабываемого тунисского детства: «Не бойся, если вдруг тебя разлюбят. Еще страшней, когда разлюбишь ты». Еще вчера смысла этих строк Али не понимал.
